Витязь на распутье - Борис Хотимский

Но большевики не желали кровопролития. И в тот же вечер в здании Совета приступила к работе мирная конференция. Здесь собрались представители революционных воинских частей, рабочих дружин и Совета. Они предложили засевшему на почте противнику капитулировать на следующих условиях:

«1. В течение получаса гайдамакам и прочим вооруженным лицам, находящимся на почте, приступить к сдаче оружия.

2. Всех офицеров и всех посторонних на почте вооруженных чиновников арестовать до решения их дела пленарным заседанием Совета.

3. Охрана почты принадлежит караулу из равного количества красногвардейцев и сердюков[1], причем количество караульных определяется военно-революционным штабом.

4. Все оружие, находящееся на почте, сдать в распоряжение военно-революционного штаба.

5. Солдаты-гайдамаки до выяснения вопроса должны жить в казармах сердюцкого полка».

Тем временем в рядах войск Центральной рады началась сумятица.

Первыми, как обычно, дезертировали и расползлись тараканами по темным щелям всякие уголовные элементы, извечно примыкающие к той либо иной из противоборствующих сторон, чтобы половить рыбку в мутной водице, поживиться при любой возможности и любыми средствами. Пока суд да дело, они приступили к обычным своим подвигам — принялись терроризировать и грабить безоружных мирных жителей. Красногвардейцам, однако, удалось выловить немало этой нечисти.

Многие в панике покидали здание почты, переодевшись кто во что горазд, даже в женское платье.

Рядовые гайдамаки, так называемые вольные казаки и введенные в заблуждение солдаты некоторых частей также заколебались.

— Що ж цэ таке, хлопци? Невже своих же братив быты?

— Отож! Паны бьються, а у хлопцив чубы трищать…

Условия капитуляции были приняты. Гайдамацкий курень сдал все оружие — от пушек и пулеметов до винтовок и револьверов. Правда, чтобы ускорить такое разумное решение и помочь колеблющимся, пришлось все же послать парочку снарядов…

К Новому году все было кончено. Более двух десятков убитых, множество раненых — такова оказалась цена…

Скорбная песня звучит над центральным проспектом Екатеринослава. Идут по проспекту поющие — в светлых шинелях, в темных пальто. Над головами — три дубовых гроба, чуть покачиваются. В гробах — павшие бойцы Московского отряда: Шибанков, Смылига, Хомыненко.

Иосиф узнал, что у одного из них два брата погибли во время революционных боев в Москве. И еще один, четвертый, из всей семьи оставшийся в живых, шел теперь за гробом, со слезами на окаменевшем лице.

Вы жертво-ою пали-и в борьбе ро-ковой…

Иосиф не может больше петь, он стискивает зубы, сдвигает брови, справляется. В горе — становиться сильнее. Иначе нельзя.

Процессия задерживается у здания Совета. Давно ли здесь гремели выстрелы? Теперь звучат голоса ораторов.

— Наши братья москвичи, — доносится суровый, звучный голос председателя Совета Эммануила Квиринга, — принесли себя в жертву, чтобы всем нам проложить путь к светлому будущему…

— Мы заверяем товарищей москвичей! — надсадно, глотая слезы, выкрикивает представитель Брянского завода Аверин. — Знамя социализма будет водружено! Как бы ни свирепствовало черное воронье на Дону и Украине! Давайте же все здесь, над телами погибших товарищей, торжественно поклянемся! Никогда, что бы ни случилось, не выпускать из рук алое знамя социализма!

«Не выпустим!» — мысленно откликается Иосиф. Произнеси он сейчас это вслух — прозвучало бы уверенно и грозно. Только вместе с самой жизнью смогут вырвать у него это святое знамя — пускай попробуют!

И оружие тоже выпускать из рук нельзя. Пока не наступит тот светлый день, во имя которого отданы молодые жизни товарищей. И не давать воли слезам. В горе — становиться сильнее.

«Революция, — обращается к горожанам президиум Екатеринославского Совета, — побеждая по всей России, побеждает и в Екатеринославе…

Екатеринославский Совет, стоя на страже интересов революции, обращается к товарищам и гражданам с призывом и с приказом немедленно вернуться к мирным занятиям, нарушенным контрреволюционным мятежом…

Все магазины немедленно должны быть открыты, все учреждения немедленно должны приступить к работе, всякое промедление грозит полным разрушением хозяйственной жизни.

Совет, охраняющий революционный порядок, не допустит никаких эксцессов и погромов…

Победа за революцией!»

Иосиф разворачивает свежий номер газеты «Звезда», читает редакционную статью, дважды перечитывает то, что особенно созвучно его мыслям: «Екатеринославская битва и победа — лишь частица общей борьбы».

Почему-то принято считать, что после победы — отдых. После победы — непочатый край дел, забот, сложнейших задач. Поэтому:

«Военно-революционный штаб предлагает всем красногвардейцам, не имеющим специальных назначений, немедленно приступить к обычным работам».

Поэтому Екатеринославский Совет призывает:

«Начиная со второго января все рабочие должны быть на своих местах.

Ни один сознательный рабочий не может уклониться от исполнения своей работы.

Все к станкам!

Все за работу!

Да здравствует свободный труд!

Да здравствует революционный порядок!»

Так завершился в Екатеринославе первый год Великой революции и начинался ее год второй для члена городского комитета партии большевиков, члена Президиума и секретаря Екатеринославского Совета рабочих и солдатских депутатов Иосифа Михайловича Варейкиса.

11. ЛЕСОПАТОЛОГ ЮДАНОВ

Киев стоит на горах, поэтому в городе немало таких мест, откуда видно далеко-далеко.

В бесконечность уходящие дали открывались с того высокого места на Левашовской улице, где в полутораэтажном желтокирпичном домике жил с семьей Илья Львович Юданов. Зимой дали эти подергивались морозной дымкой, летом трепетали в раскаленном мареве. Илья Львович, хотя и прожил на белом свете более полувека, все не уставал вглядываться, и порой чудилось ему, будто видит он не только даль пространственную, но и даль временную. А время и пространство, как известно, сродни одно другому, ибо и то и другое не ведают пределов. Вглядываясь в размытые очертания далекого окоема, обращаясь мыслями к «делам давно минувших дней, преданьям старины глубокой», Юданов размышлял о судьбах родного города, соотнося их со своею собственной судьбой. Он вырос в Киеве и знал его, как знают в лицо близкого человека: каждый штришок, каждую морщинку, каждое родимое пятнышко. Здесь, в Киеве, когда-то окончил он гимназию и поступил в университет — уже после того, как дверь этого храма науки открылась пошире для разночинцев. Однако стипендии на долю студента Юданова не досталось, от платы за обучение освободиться не удалось, а помощь всяческих благотворительных организаций была почти неощутима… К счастью, прошло без особых последствий участие Ильи Львовича в нескольких студенческих сходках. А после был введен новый, более жесткий статут — ликвидирована автономия университета, отменена выборность ректора, деканов и профессоров… Теперь все это позади, Илья Львович Юданов — опытный специалист по лесному делу, авторитетный консультант-лесопатолог.

Казалось бы, что за дело было ему, врачевателю деревьев, до многовековой отечественной истории или до политических баталий начала нового века? Но тем и отличалась, как правило, российская интеллигенция, что никогда не ограничивалась рамками профессиональных интересов и узких служебных обязанностей. В этом, кстати, принципиальное отличие русского интеллигента от чиновника. Вот почему лесопатолог Юданов снова и снова обращался думами и сердцем к истории родного города.

На высотах при слиянии Десны с Днепром, в благоприятных природных условиях, люди поселились еще в незапамятные времена. Отсюда, с приднепровских высот, «пошла русская земля», как выразился летописец. Здесь зародилось древнерусское государство.

Глядя на вознесенные над зеленью садов и парков многоярусные золотые купола древних храмов, любуясь разнообразнейшими, щедро украшенными лепниной фасадами более поздних киевских строений, Илья Львович снова и снова вспоминал о «делах давно минувших дней», однако еще чаще задумывался о событиях не то что последних лет, но даже, если хотите, последних месяцев.

Какое участие принимал он сам в тех событиях? Можно сказать, никакого. Потому что сплошь и рядом сталкивался с актами насилия и не позволял себе принимать в них участие, ибо оставался убежденным противником какого бы то ни было насилия над человеческой личностью.

И конечно же, величайшим насилием в его глазах была длившаяся более трех лет небывалая по масштабам война. Но коль скоро война уже шла, избавление от нее Юданов видел лишь в одном: скорейшем ее завершении. Победоносном для России, разумеется. То есть получалось — помимо его воли — нечто парадоксальное: для избавления от насилия следовало довести это насилие до предела? Что-то не складывалось, рассыпалось беспорядочно в переутомленной сомнениями голове Ильи Львовича.