Когда падают листья... - Наталия Андреева

Путник поднял голову к сизому небу: солнце больше не выглядывало, резко похолодало. Трава низко пригибалась к земле, ища у той тепла, которое она уже не могла дать. Осень смывала серебристой водой краски угасающей жизни… И все-таки, как ни крути, а холод был лучше, чем жара.

С сапожником проблем не было, он быстро понял, что Дарену нужно, и меньше, чем через два побега новая обувь была готова. Путник, расставшись с двумя золотыми, мог бы быть довольным, если бы у него оставались еще деньги на подбитый мехом плащ. Но денег не было, и Дарен, забрав сапоги со стальными мысами, отправился седлать Брония. В конце концов, сегодня надо наконец-таки добраться до заставы, а то потом не миновать кучи письменных объяснений…

— Эй, подожди!

Дарен не обернулся. Вряд ли этот оклик мог быть предназначен ему.

— Ты глухой, что ли? Слышь, спаситель!

Путник приостановил коня и все-таки оглянулся. У самых ворот его настиг вчерашний белобрысый дебошир на рыжей костлявой кляче. Под правым глазом у того налился лиловый синяк в полщеки.

— Что, совесть замучила? — съязвил Дарен.

— Нет… то есть, да, — мальчишка пробормотал сбивчивые извинения. — Можно мне с тобой?

— Это с какой такой стати? — путник, нахмурившись, посмотрел на парня.

— Ну, как же. Ты ж меня спас, и все такое… Я теперь, как бы, тебе обязан.

— Ладно. — легко согласился Дарен. — Тогда с тебя стрибрянная полушка — и будем считать, что мы в расчете.

Тот опешил.

— К-какая полушка?

— За разбитую посуду.

— Э-э… Нет, — он замотал головой. — Так не пойдет.

Путник сузил глаза и в упор посмотрел на него.

— Слушай, чего тебе надо? Катился бы к дьяболовой бабушке! Я спешу. — ездец натянул поводья.

— Да обожди пылинку! — мальчишка сжал бока клячи, нагоняя Дарена. — Ну, извини, я вчера погорячился, думал, ты с ними заодно. Оар, да ты можешь ехать помедленнее?!

— Нет.

— Почему?

— Я спешу.

Сзади путника раздались смачные ругательства. Дарен присвистнул: он даже не подозревал, что какой-то оборванец так хорошо может знать его родословную. Но, как говорится, на правду не обижаются, а все остальное не стоит внимания. И ездец лишь пришпорил коня.

— Они ведь меня снова поймают!

Бедная рыжая лошадь уже задыхалась и стала заметно хромать.

— А мне-то что?

— Как это что? — возмутился мальчишка. — Это же неправильно!

— Что — неправильно? — уточнил путник едко. — Сбегать из армии или оказывать сопротивление кралльским войникам?

— Да не подписывал я контракт! Меня чем-то опоили и приставили мои пальцы на листе!

— А жизнь вообще несправедлива. — веско заметил Дарен и добавил: — Твоя кляча сейчас копыта отбросит, валил бы ты обратно под родительское крылышко.

— Пошел ты! — парень сплюнул. — Мне помощь нужна!

— Замечательно. Я тут при чем?

— Ну, ты же войник…

— И? — он выгнул правую бровь.

— Возьми меня с собой.

"Вот навязался! — раздраженно подумал Дарен. — Будто и без него хлопот не было!".

— Ты хоть знаешь, куда я направляюсь, мальчишка?

— Ну и куда? — он с вызовом посмотрел на путника.

— На границу.

— И что?

— Злобные акиремцы тебя поймают, изжарят на медленном огне, а после съедят. — с самым серьезным выражением лица пообещал ездец.

— Да ну тебя… Я к тебе со всей душой…

— По-моему, с совсем другим местом, — отозвался путник, красноречиво поглядывая на его зад.

Парень скис. Ему явно не хотелось возвращаться: небось и дружкам уже всем разболтал о том, как он будет путешествовать с мерцернарием, а тут такая засада!

— Ну, хочешь, я на границе контракт подпишу?

— Мне все равно.

— Ну ты и хам! — проворчал он.

Дарен промолчал. Отвечать на очевидное оскорбление он не видел смысла — глупо. Махать кулаками тоже не шибко умно: первый же его удар собьет мальчишку с ног. Хотя… Путник покосился на понурого парня. Ладно. В конце концов, доедет он с ним до границы, а там тут же передаст Богдану на попечение, чтоб жизнь медом не казалась. На весь свой век запомнит службу. И проклянет тот день, когда устроил бойню в гостильне и не пошел с рядовыми войниками.

— Тебя как звать-то?

— Ждан. — мальчишка оживился. — А тебя?

— Дарен.

— Так я поеду с тобой?

— Только до границы. Там подпишешь контракт на пять лет и будешь служить.

Ждан немного скис, но с этим ведь спорить — все равно, что горохом об стенку стучать, никакого смысла! Да и граница всяко лучше, чем то захолустье, откуда он чудом сбежал.

— А сам-то уже отслужил, что ли? — спросил он недоверчиво.

Дарен покосился на него, как на блаженного.

— На нашивки посмотреть терпения не хватает?

— А может ты их купил. — фыркнул парень. — Тебе ведь мне ровесник, а мне только осемнадцать сравнялось. Откуда у тебя звание септ-велителя?

Ездец поперхнулся смешком.

— Я тебе не ровесник.

— Да ну? — хмыкнул тот. — И сколько же тебе, о мудрый старец?

Мерцер пожал плечами.

— Двадцать три.

Ждан одарил Дарена угрюмым взглядом и мрачно пробурчал:

— Не смешно.

— А я и не смеюсь.

— Что, и повоевать успел?

— Успел.

Парень немного посопел, разглядывая нового знакомого, а потом буркнул:

— Я тебе не верю.

— Твои заботы. — путник отвернулся.

Ждан был и прав и неправ одновременно. Между ними пролегла огромная пелена ценой в пять лет, ценой в вечность. Дар был старше мальчика, но лишь потому, что ему не посчастливилось слишком рано повзрослеть.

Мальчишка же, не найдя больше доводов своей правоты, замолчал, а Дарен облегченно вздохнул. Пустые разговоры поднимали в нем волну неконтролируемого, колючего раздражения. Зачем сотрясать воздух бессмысленными высказываниями, переливая из пустого в порожнее?

"Купил нашивки, — усмехнулся он про себя. — А души убитых тоже купил? И опыт купил?.. И шрамы — купил".

Говорят, что со временем воспоминания притупляются, отдаляются и перестают быть такими же яркими.

Ложь. Можно забыть саму боль, но нельзя забыть о боли. Ты хоть дьяболову дюжину раз можешь повторять самому себе о том, что время лечит… Но когда ты задашься вопросом (а этот момент обязательно однажды наступит): "А сам-то я себе верю?", ты с холодной тоской поймешь, что — нет. Не веришь, и никогда бы не поверил. Время не лечит. Время всего лишь маскирует… Замазывает щели новой краской, строит новые города на пепелищах, перебивает крики ласковым шепотом.

С течением реки, имя которой — Время, воспоминания становятся только ярче, острее и больнее. Пласт за пластом обрастают новыми ледяными иглами, нестерпимо режут глаза светом, стоит их только закрыть, и колют вены, вливая сладкий яд… Можно убежать от них, закрыть в черном сундуке и спрятать где-нибудь в самой своей глубине, чтобы никогда больше не видеть нестерпимого света. Но рано или поздно тебе надоест прятаться, ты устанешь от бега, начнешь задыхаться и упадешь — и вот тогда воспоминания накинутся на тебя, и будет в сто крат больнее и горше. Особенно, если это воспоминания о войне.