Портрет в сандаловой рамке - Людмила Бояджиева

Дверь тихо открылась и, вместе с опьяняющим парфюмерным букетом талого снега и хвойной свежести, кто-то вошел. Сел на коврик у кровати, прижал голову к моим ногам… К ударам моего пустившегося вскач сердца присоединился шепот, как шелест листьев к перестуку дождя:

— Прости, прости… завтра я должен уехать. Я обязательно найду тебя. — Его рука сдернула одеяло с моего свернувшегося калачиком тела, а губы… Господи! Губы прильнули к щиколотке! До чего ж они были горячие. Ожег. Это был ожег. Пятой степени — когда во всем существе не остается ни единой капельки здравого смысла…

Я вскрикнула, испугавшись своих ощущений.

— Рита? Это ты? — он слегка отстранился.

— Да…

Когда он коснулся моих губ, я знала, что он заметил свою ошибку. Почувствовал, что целует не Риту и еще понял, что я не прогоню его.

…Он ушел затемно. Я никогда больше не видела своего первого мужчину. Но твердо знала — именно его буду искать всю жизнь, пытаясь узнать в каждом новом увлечении. Заведомо осознавая ошибку и предчувствуя разочарование. Кстати, увлечений было совсем не много. К Рите Майкл не вернулся. Свою дочку я назвала Машей.

Машка — мое счастье. Да, идиотские истории бывают Великими.

Загородный ресторанчик в пригороде Брюсселя на берегу озера Женваль в то лето 1944 выглядел почти так же, как и сегодня. Деревянная терраса над водой, столики на открытой веранде и на траве. А вокруг — мирный комариный вечер. Закатное солнце заливало окрестности идиллическим бронзовым светом. Анна и Мишель, одетые празднично, стояли у парапета, глядя на тихую воду.

— Озеро покрылось бронзовой чешуей. И все вокруг словно отлито из тепла и милосердия. Это твой любимый цвет — прощальный и торжественный. Наполненный верой и обещанием счастья. Если изъясняться высоким стилем, — Мишель щелкнул аппаратом.

— Именно! Очень-очень высоким! В эти часы на меня находит что-то такое… Такое огромное, важное. Я могу запеть, читать стихи или просто разреветься. Словно прикасаюсь к чему-то самому главному… Как в церкви… Вот сейчас — смотри… — она раскинула руки и зажмурилась — море любви и мы в нем… Все едино и все — любовь. Чувствуешь, чувствуешь, как щекочет в носу?… Я смешная?

— Ты — чудесная, живая, настоящая… — обняв ее, зашептал Мишель в пахнущую ландышем шею, в шелковистые теплые волосы, — Я тоже хочу быть таким. Но получается редко. Только я знаю наверняка: есть мгновения, когда мы можем, нет должны быть, обязательно должны быть до конца честными. Честными в своей любви к миру. Ведь он так предан нам и так беззащитен.

— Беззащитен… Как эта чудесная шоколадница, что доверчиво сидит у твоей руки. Будто знает, что эта рука не убьет ее — хрупкую, беззащитную. — Все по-настоящему прекрасное беззащитно. Перед пошлостью, ложью, злобой, — Мишель подставил лицо солнечным лучам и величественно забронзовел.

— Все краски мира беззащитны перед чернотой. Все живое — эти камыши, бабочки, травинки — беззащитны перед разрушением, — Анна встала рядом. — Но ведь тьма отступает, когда приходит солнце. И краски вновь загораются. Господи, сколько же ты подарил нам красок! А какой цвет больше всего любишь ты, мастер остановившегося мгновения?

— Пожалуй… Все оттенки между черным и белым. Как на фотографиях. Они пробуждают фантазию и тоску по цвету. Поэтому всегда немного печальны и задумчивы. Их огромное множество, но это и есть правда. Понимаешь, девочка моя… Нет абсолютно белого и абсолютно черного цвета. Как нет абсолютного добра и зла. — Он притянул ее к себе.

— Ты думаешь, что даже убийцы… даже эти проклятые фашисты могут быть добрыми — любить Моцарта, детишек, собак? — вырвавшись из оцепления его рук, Анна отступил. — И вот за эти крупицы человечности их можно простить?

— Все очень сложно, девочка моя… Забудем о них хоть на этот вечер. Представим, что их вообще нет. Нет, и не было! — Взяв в ладони ее лицо, Мишель попросил: — Только мы, ладно?

— Не выйдет, к нам кто-то идет!

Из двери ресторанчика вышел щуплый паренек лет семнадцати, повязанный длинным белым фартуком. И приветливо замахал Мишелю.

— Это внук моего друга — хозяина ресторанчика. Его зовут Поль. У него врожденный дефект речи. Отличный парень. И знаешь — смельчак!

— Вот з-з-дорово! — Поль пожал руку Мишеля. — Давно не заходили к нам, мсье Тисо. Жаль, д-д-деда нет. Сегодня здесь пусто, он и решил отлежаться со своей п-п-подагрой. Порадовался бы, что вы пришли. Тем более с такой оч-оч-чаровательной дамой.

— Это моя Анна. Как на твой взгляд, она похожа?

— На кого?

— На мою Анну. Мою.

— Уж тут не з-з-засомневаешься, — парень коснулся губами руки Анны. — Я к вашим услугам. Г-г-глядите, как здорово! Никого нет! Никого! Будто вы сняли всю веранду. Сегодня у бошей какой-то праздник. Веселятся в городе. А для местных еще рановато.

— Нация великих завоевателей отмечает успехи в наступательных операциях… А мы хотим запомнить этот вечер другим. Мирным, пахучим, нашим… — заняв места за столиком у воды, Мишель потер руки: — Аппетит зверский! Тащи жареное мясо в горшочках и побольше зелени. Да тебе объяснять не надо.

— Как же — кориандр положу в тройном размере. Для мадмуазель розовое вино и клубнику на десерт.

— Все точно, — улыбнулась Анна. И еще одно пикантное пожелание… Видите ли, Поль… у меня сегодня новое, совершенно изумительное платье. Солнцеклеш из трофейного крепдишина. А это значит… — она сделала интригующую паузу. — Пьер, у вас можно потанцевать? Вальс.

— Ха! Да это моя слабость — глядеть как танцуют вальс. Сам-то я по этому делу не мастак…

Вскоре он вынес патефон, покрутил ручку, поставил пластинку и объявил: —«Сказки Венского леса». Иоганн Штраус.

Мишель поднялся, церемонно приглашая Анну: — Разрешите на тур вальса, леди…

— Вот мы и в Венском лесу. У меня шикарное длинное платье, летящее в вихре танца и огромная шляпа, как у Карлы Доннер… А у Штрауса, пикантные усики… — она изящно закинула руку на его плечо и выгнула стан.

— Отпущу к концу ужина. Венский лес снимали в Голливуде. Красавицу Милицу Кориус — исполнительницу главной роли, сопровождал на все репетиции и съемки муж — германский барон. Он настоял, чтобы примадонна снималась в собственных натуральных бриллиантах. Студии «Голден Меер» пришлось выставлять полицейский кордон, поскольку драгоценности звезды стоили больше самого фильма. Но бедняжка все равно пострадала. Мне кажется, партнер не умел танцевать и здорово оттоптал ей ноги, — Мишель споткнулся, наступив Анне на ногу. — Вот таким образом.

— Ерунда! В танце главное взгляд. Когда ты смотришь на меня так, я могу перенести даже ампутацию без анастезии.