Новый Мир ( № 11 2012) - Новый Мир Новый Мир

Ощущение было очень странное. Привычный скептицизм с издевкой выслушивал это шаманское камлание, отстраненно посмеивался про себя. Энергия, энергия, любовь, любовь... Но нечто в этом самом “живом существе”, о котором бубнил голос, не могло не отозваться на — пусть искусственно созданную, пусть обманную — атмосферу человеческого тепла и эмпатии. Против воли хотелось поддаться, поверить, раствориться в ней.

Правда, ощущение это испарилось без следа, как только мы вышли из музея.

— Ну и что это было? — спросила я баронессу.

— Хеппенинг, — выговорила баронесса незнакомое слово, все еще с удовольствием поеживаясь от приятного переживания.

— И чего вы меня сюда притащили? Пообжиматься с чужими людьми?

— Тебе не понравилось? Кто ж тебе виноват, что ты такая дура. Надо было выбирать, с кем обжиматься. Видела, между какими красавцами я стояла?

Тетя спросила меня сердито:

— Чем ты обидела Джулиана? И зачем?

— Я? Обидела? С чего ты взяла?

— Он звонил и очень огорчался, что не понравился тебе.

— Не знаю. Мы прекрасно провели время, он мне все рассказал и показал, даже собственный дом. У него очень красиво, я хвалила.

— Дом тебе понравился. А сам Джулиан?

— И сам ничего. Вполне.

— И вы договорились о новой встрече?

— Пока нет.

— Почему?

— Да в чем дело? Чего ты так беспокоишься? Что тебе этот Джулиан?

— Не мне, а тебе.

— Да ты уж не сватать ли меня собралась?

— Ну а если бы и так? — с вызовом сказала тетя Франци. Она, видно, чувствовала, что поторопилась.

Мне было и смешно и досадно. Меня уже не раз пытались сватать разные доброжелатели. Видно, девушке в известном возрасте этого не избежать. Я была как раз в том возрасте и принимала эти попытки в общем-то спокойно. Досадно было только, что ни одному, вернее, ни одной из свах не приходило в голову спросить, хочу ли этого я. Сватали-то они, а разбираться потом с мужиками приходилось мне.

— Ладно, — сказала я примирительно, — сватай, сватай. Не забудь только его самого спросить, что он об этом думает.

— Он интересуется. Конечно, пока это еще не проект, а только эскиз к проекту. Очень многое зависит от тебя.

Я решила пресечь это дуракаваляние:

— Франци, дорогая, всего того, что зависит от меня, я не сделаю.

— Ты несерьезный человек.

— Я очень серьезный человек. Глупостями заниматься не буду. Джулиан — милейший парень, я охотно встречусь с ним еще, если он пожелает, но проект выкинь из головы.

— Да почему? Почему?

— Неужели ты в самом деле хочешь, чтобы я жила с чужим мне человеком, да еще с таким, который плачется посторонним насчет своих романтических неудач? В несвоей стране, в несвоем доме, с несвоим языком?

— Все это может стать твоим.

— Нет, не может. Никогда.

— Много ты знаешь. Ты на меня посмотри, тогда поймешь, можно ли жить в несвоей стране.

— Да, Франци, расскажи мне об этом. Расскажи мне, как и почему вы живете в Англии.

— Пытаешься сменить тему?

— Нет. Мне это действительно интересно, важнее и интереснее, чем твой Джулиан.

— Мой! Чем же это он так тебе не угодил?

— Угодил, Франци, угодил, он очень даже мне угождал. А ты не уклоняйся от вопроса, если хочешь, чтоб я все поняла про несвою страну.

— Я и не думаю уклоняться. Просто… просто про Джулиана куда легче говорить, чем про это.

— Да забудь ты его. Расскажи, Франци, прошу тебя!

— Ох, деточка… — Сквозь подтянутый, благопристойный и благополучный облик безупречной английской леди проглянуло вдруг лицо немолодой, бесконечно усталой и невеселой женщины, моей тети. — Ох, девочка моя… Ты думаешь, что всё это давние исторические события… И тебе это “интересно”. А для меня это часть моей жизни. Больная часть… Всегда болит. И никогда не перестанет болеть…

Мне очень захотелось обнять мою тетю, погладить ее по голове, прижать к себе. Но она не любила демонстрации чувств. И я боялась, что тогда моя тетя сразу исчезнет, обратившись вновь в свое сухое и холодное подобие.

— Тетя, милая, прости.

— Да за что же? Ты права. Тебе надо это знать. Тебе надо знать, что произошло с семьей твоего отца. Большая была семья, а ты из всей этой семьи знаешь только меня. Но что обо мне говорить, я-то вот она, тут, перед тобой, а они… Да, я тебе расскажу.

И она рассказала.

Рассказала, как еще в тридцать третьем году начала думать о переселении в Америку или в Англию. И исподволь готовилась. Убеждала Фрица, которому совсем не хотелось расставаться с прекрасно начатой архитектурной карьерой. Паковала ценные вещи, переводила понемногу деньги. Почему? Разве ей плохо было в Австрии? В Австрии было чудесно, всем им жилось тогда в Австрии хорошо, но ей очень не понравился узкоплечий человек с женским тазом и с косым чубом на лбу, который пришел к власти в Германии. Ну не понравился, и что, говорили ей. Какое тебе дело до Германии?

Пожар Рейхстага еще усилил ее тревогу. Будет война, убеждала она близких. Германия будет воевать Да не будут немцы воевать, говорили ей, мало им досталось в прошлую войну? А если и будут, нам-то что? Не с Австрией же они станут воевать. С кем бы они ни воевали, говорила она, евреям придется плохо. Вы забыли, что в нацистской партийной программе есть пункт о сегрегации евреев от арийцев? Кто знает, к чему это приведет. Мы слишком близко. Надо уходить.

Ее не слушали. Немцы — цивилизованный народ, где ты это вычитала, этот вздор насчет сегрегации? Да ты что, говорил отец, а как же наша фирма? Столько я ее растил и налаживал, она теперь такие доходы приносит, и оставить? Ее ведь не увезешь с собой. По-твоему, мы должны бросить университет? — возмущались младшие братья. Зря ты паникуешь, успокаивали ее дядья и тетки. Двоюродные братья и сестры многозначительно крутили пальцем у виска. Даже принятие нюрнбергских законов их мало встревожило. Это же немецкие законы, говорили они, а мы — полноправные австрийские граждане.

Франци с мужем уехали накануне “ночи разбитых витрин”. Убедить никого, кроме старшей сестры Эрны, не удалось. И никого из них не осталось в живых.

— А мы вот оказались в несвоей стране. И, как видишь, не просчитались. — Тетя Франци горько усмехнулась. — Выжили. И прижились, и, как видишь, неплохо...

Я ей так решительно говорила, что не стану жить в несвоей стране — и всего несколько лет спустя переселилась навсегда в другую страну. И даже без нюрнбергских законов. Просто решила считать ее своей! И ничего, прижилась, так или иначе...

Тему Джулиана тетя больше не поднимала, хотя я встречалась с ним еще раз или два. И он угощал меня в ресторане куриной печенкой, которая показалась мне тогда верхом гастрономического изыска. И дорогая была!

С лордом Фоли я общалась чаще. В баню мы с баронессой не ходили, зато с лордом сходили поплавать в бассейн. И очень неудачно. Он всячески демонстрировал свои плавательные таланты, а под конец решил прыгнуть с вышки. Там было два уровня, самый высокий и пониже. Я просила его не прыгать, мне почему-то этого очень не хотелось, но он, разумеется, не послушал. Наоборот, позвал меня в глубокое место, куда можно было прыгать, и велел смотреть. Я барахталась там собачьим стилем и смотрела на вышку, а лорд взобрался на верхнюю планку и слегка пружинил там, прямой как стрелка и очень худой. Почему он даже ноги не сгибает, почему руки не разводит? А он как стоял, так и кинулся вниз головой вперед, прижав руки к бокам. И вошел в воду гладко, почти без всплеска. Красиво вошел, ничего не скажешь, но вот уже секунд десять прошло, пятнадцать, а он не всплывает. Я завопила: “Спасите!” — и спасатель тут же ринулся к нам с другого конца бассейна. А я стала нырять. Ныряльщик из меня никудышный, но кое-как нырнула и прямо под собой увидела стоящие дыбом длинные лордовы волосы. А сам он как бы стоит на дне и не шевелится. Я схватила его за волосы, дернула, а вытянуть не могу. К тому же он зашевелился и начал отбиваться, лягнул меня по ноге неслабо. Подоспел спасатель, лорда вытащили и быстро привели в чувство. Это он головой ударился о воду слишком сильно — и зачем ему понадобилось нырять без рук? для красоты, надо полагать — и потерял сознание. И сразу наглотался, вернее, навдыхался.