Урал атакует - Владимир Молотов

— А потом? — Косте стало трудно дышать под ее горячим телом, и он зашевелился.

— Что потом? — Маша легла на бок.

— Куда делся этот тип?

— Он не тип. Его звали Григорий.

— Ну хорошо, Григорий.

— Никуда. Просто растворился. Он женился на какой-то женщине. Помню, как страшно я ревновала. У него родился сын, и он перестал к нам заходить. Как-то отошел от нас. Их дружба с моим отцом сошла на нет. Больше я его никогда не видела.

Костя уже проваливался в сон.

Глубокое забытье без сновидений длилось до самого утра. Так бывает после тяжелого дня, полного переживаний. А под утро откуда-то взялось лето. Он лежал на сухой траве, голову припекало солнце. К нему подошла корова, та самая, что была давным-давно у бабушки в деревне. Черная, с белым пятном сбоку. Подошла и лизнула в ухо. Муконин заулыбался, поджав плечо, завертелся пиявкой.

Сон прервался, разлепив веки, вместо коровы Костя увидел голову Маши со сбившимися локонами. Рот ее растянулся в улыбке. Значит, это она только что его так целовала?

— Проснулся? А я тебе чай приготовила.

На столике парили две кружки, рядом стояла тарелка с тремя бутербродами.

— Ух ты, как здорово!

Спустив одеяло, он сел, поежился от холода. «Сто лет мне никто чай в постель не приносил!» — эта фраза застыла на языке. Но он ее так и не произнес — показалось пошло.

— Я у тебя в холодильнике кусочки сала откопала. — Брови у Маши сдвинулись, и он в который раз вспомнил о печальном клоуне. — Больше там ничего нет.

— Н-да, надо бы затариться продуктами. — Костя приклеился губами к кружке, зажмурился и отхлебнул, кончик языка слегка обожгло, а внутри растеклась теплая энергия. — Сделать вылазку… А заодно, покажу тебе столицу Урала. Или Республики, как там теперь?

— А мне еще сумку надо на вокзале забрать. А то переодеться даже не могу.

Позавтракав, они собрались и вышли на улицу. Неожиданное тепло окутало их. Как выяснилось, в этот день в городе вдруг ударила настоящая весна. Костя сразу ощутил ее опьяняющий запах. И словно легче стало ходить по улицам.

Серые облака неподвижно застыли на небе, плавно сливаясь на горизонте с дымкой неизменного смога. Везде снег подтаял и превратился в кофейного цвета грязное месиво. Муконин и Маша миновали метро и дошли до остановки, сели в пустую маршрутку, чтобы посмотреть на город. Раздолбанная Газель понеслась по улочкам и проспектам.

«Ну, блин, гроб на колесах, путинский извозчик, лет двадцать, наверно, „маслает“ уже!» — Костя почувствовал, как сиденье бьет по пятой точке. Маша прилепилась к окну, но пробегающие окрестности хитро ускользали от нее.

Вышли в районе центра. Поодаль, на Площади 1905 года, кучковались люди с транспарантами. Они что-то кричали и свистели, над ними равнодушно стоял обезглавленный Ленин. Доносилось глухое рыканье микрофона, словно отражающееся от холодных стен каменных домов. К жидкой толпе уже подступали с разных сторон дружинники.

— Опять народ на площади волнуется, — пробурчал Костя.

С тех пор как некие скинхеды взорвали тротилом голову вождя, тут постоянно что-нибудь происходило.

Маша взяла его под руку, и они сошли к набережной Исети.

— Здесь вам не Москва-река, конечно, — заговорил Костя, когда они двинулись по брусчатке с липкими снежно-серыми разводами. — Но эти тихие воды, которые раз плюнуть переплыть, только никто тут не плавал… — Костя выпустил ее руку, забежал вперед, сделал торжественное лицо и, жестикулируя, шутливо принялся изображать из себя патетического экскурсовода: — В общем, они видели многое. И кровавые бои гражданской войны в иное смутное время, сотню лет назад. И роты солдат, уходящих на фронт в эпоху борьбы с фашистскими захватчиками… Уважаемые гости, хорошо ли вы знаете об этой войне?

— Ну конечно, девятого мая мы всегда ходили на парад. — Улыбаясь, Маша поправила старомодный платок на плечах.

— Ну вот. Да… А летом, в прошлые годы, еще до Русской Хиросимы, здесь катались на лодках за деньги. Так что, окажись мы с тобой в прошлом, да еще летом, то поплавали бы.

— А зимой можно на коньках. В школе я любила ездить на каток с подругами. Мы брали коньки напрокат.

— Да. Но здесь теперь и этого нет.

Медленно ступая, они смотрели на серую, кое-где потрескавшуюся уже от апрельского солнца, ледяную гладь. Едва просыпающаяся река молчала, словно соглашаясь с ними. А где-то сбоку, над головами, тревожно шумел город.

Они даже и не заметили, как вышли к Храму на Крови. Этот божий дом с вытянутыми вверх окнами, с выступающими из кремовых стен ополовиненными золотистыми куполами, как всегда, гордо красовался на пригорке. Они взошли на прилегающую к подножию площадь. Народу здесь было много.

«До чего же люди примитивны, — подумал Муконин. — Стоит случиться какому-нибудь катаклизму, разразиться всенародной бойне, и люди начинают тянуться к храмам, искать убежища у бога. Но такова уж природа человека. Неважно, веришь или не веришь. Когда всем плохо, он приобщается ко всем, начинает молиться вместе со всеми, а вдруг поможет? Здесь не столько чувство стадности, сколько неосознанное признание своей слабости. А если беда случилась именно с ним, если он тонет на корабле, или его хотят казнить на эшафоте? Тут уж он сам готов обрести веру, он начинает истово молиться, он забывает, что всю жизнь был атеистом, и бог вдруг в эту последнюю минуту становится единственным и всеобъемлющим пристанищем его души, единственной ускользающей надеждой. Вдруг с невероятной силой проявляется вера в чудо, в спасение. Но бог словно наказывает обреченного за то, что тот не верил в него на протяжении всей своей жизни. Последняя минута завершается, и смерть все равно приходит, приходит неминуемо, неотвратно».

К маленькой площади по винтовой лестнице от ворот храма спускались эти страждущие. Над перилами стояли и скорбно взирали на них бронзовые члены царской семьи.

— Этот героический ансамбль памятников, — сказал Костя, вернув себе юморной вид торжественного гида, — увековечивает собой царских особ. Жена и дети последнего императора России — все они вместе с отцом были зверски расстреляны в подвале одного из домов Екатеринбурга. Они были убиты новой властью, большевиками.

— Да, я что-то слышала об этом. — Маша повела бровями.

— Раньше Ебургу сия трагическая история делала честь. Людям было жаль бедных детей, они сочувствовали, они скорбели. Они тянулись сюда и покупали разные безделушки с видами Спаса и портретами царской семьи. Но и теперь граждане вновь идут сюда, в этот божий уголок. Очевидно, они надеются, что их молитвами можно вернуть и возродить обезглавленную Россию.

— А ты не надеешься? — серьезно посмотрела на него Маша.

— Нет, надеюсь, конечно. Но я считаю, что бог здесь не помощник. Даже если он существует. Что я вполне допускаю.

— Как знать… Пойдем наверх?

Они поднялись по ступенькам, осмотрев на ходу бронзовые фигуры, подошли к воротам и погрузились в храм.

Здесь шла заутреня, а может, и обедня. Церковь была битком набита. Вялое туманное свечение лампад озаряло каменные своды. Стена из молящихся преграждала путь. Как волны на море качались кланяющиеся люди в черных платках или лысыми, пепельными, русыми головами. Из-за этой людской стены, из глубин зала струилось магическое песнопение, в котором скороговорки маститого солиста перетекали в тягучие напевы, сдобренные богобоязненными женскими голосами. Пахло ладаном, тлеющими свечами.

«В церкви смрад и полумрак, — вспомнил Костя любимого поэта, — дьяки курят ладан. Нет, ребята, все не так, все не так, как надо!»

Маша стянула платок с плеч и повязала его на голове, а шапку отдала подержать Косте. Муконин снял и свою шапку. Теперь, с двумя головными уборами в руках, не умеющий креститься, он почувствовал себя неуютно.

Маша перекрестилась и поклонилась.

— Мы с мамой часто ходили в церковь, — шепнула она.

— В этом нет ничего плохого, — изрек Костя.

Получилось как-то громко, сухощавая, сутулая бабушка в черном, стоявшая рядом, оглянулась и неодобрительно посмотрела на него. От этого ее морщинистое лицо исказилось в странной, неприятной гримасе.

Костя сделал виноватый вид.

— Пойдем отсюда, — наклонившись к Маше, он понизил голос.

— Подожди. Еще минутку.

— Ну, хорошо, — вздохнул Муконин и попытался перекреститься.

Через минуту они вышли на свежий воздух. Обогнули Храм на Крови и очутились на улице Карла Либкнехта.

— Тут до вокзала, вообще-то, рукой подать. — Костя вспомнил про ее сумку, оставленную в камере хранения. — Пойдем уж и дальше пешком.

— Пожалуй, — согласилась Маша.

— Ты не устала?

— Нисколечко.

— Ну, вот и отлично.

И они двинулись вперед.