Кукук - Алексей Евсеев

Ну и завертелась моя первая серьёзная проблема, история с Эдэле. Её перевели в отделение, предназначенное для пост-реабилитации и подготовки больного на выписку. Она каждый день звонила мне и болтала всё об одном и том же — по полчаса, по часу. Я терпел, сидя в телефонной будке на полу с закрытыми глазами, изредка поддакивая. От постоянных наушников мои уши не особо страдали от телефонной трубки, как таковое бывало раньше, отчего я всегда ненавидел долгие телефонные разговоры.

Иногда, когда разговор с Эделе представлял из себя не монолог, а диалог, я шутил над ней. Она понимала юмор и радовалась ему. Говорила, что после бесед со мной у неё улучшается настроение. О себе я бы такого сказать не мог. Она рассказала, что Вождь её разочаровал, бросив одну на вокзале, и по её версии сбежал в Ганновер. Она трахнулась с ним уже один раз, но он негодяй-предатель. С ним покончено. А ту квартиру за 13 тысяч евро она теперь хочет купить мне, чтобы видеть меня, когда я выношу мусор, и время от времени спускаться ко мне поболтать за чашечкой кофе. Затем она начала жаловаться на мужа, на то, что тот не привозит ей денег, а она отложила кучу вещей в магазинах по соседству, и их надо уже выкупать… что она назанимала денег у людей на сигареты… что её муж сволочь, но она его любит, хоть он и плохо воспитан, и она ему изменяет со всеми этими… она ведь спала с Вождём и хочет целовать его грудь вновь, но тот её предал, и теперь квартира достанется мне, т. к. я такой-растакой, единственный нормальный человек во всей больнице…

Я вспомнил тётю Нину, бабушкину сестру. Вспомнил ещё одну «квартирную» историю. Но о ней как-нибудь потом.

Стало напряжно всё это в сотый раз выслушивать. От квартиры я открещивался, как от сатаны. Я мол в Ганновере жить не собираюсь… уеду в Берлин. К чёрту лешему, но только не туда, куда меня хотела прописать фрау Кюн. Но Эдэле уже не слушала в последние дни. У неё наступило явное ухудшение. Она начала жаловаться на Postbank[41], в котором у неё счёт, что они, мол, без карточки не выдают ей деньги на руки, хотя она наизусть знает все свои контоаусцуги…[42] Муж не приезжает вот уже который день, а ей так нужны деньги на новое платье, в котором она пойдёт на какой-то концерт и будет там танцевать со всеми отвратительными мужчинами Ганновера, а муж — сидеть где-то там наверху и смотреть на неё, гордиться ею… Короче, начался циклообразный бред.

На следующий день её вернули в наше отделение. Она умудрилась устроить скандал в банке, и её пришлось оттуда выдворять с полицией. Став буйной, она вернулась в буйное отделение.

Ну, тут и началось самое тяжёлое. Она не давала мне прохода. Цепляла при первом же пересечении в коридоре или в холле. Я начал скрываться в своей палате.

Короткое отступление. Это уже была собственно не палата, как та первая, а уже более-менее комната.

К тому моменту, когда в «буйное» вернулась Эдельтраут, мне завезли двух соседей. Сначала был Программист. Не знаю, кто он там по профессии, ни разу с ним не разговаривал, но выглядел он именно программистом. Чуть полноватый, очкарик.

Первые дни он всё время спал. Завтракал и заваливался спать до обеда. Как я. Просыпался он сам — за минуту до кормёжки, уходил есть, возвращался и опять ложился спать. Просыпался вновь к ужину, вставал с точностью до секунды и напрямик в столовую, ел и брёл уже спать до утра. Спал большей частью на животе, слегка похрапывая и регулярно тихо попукивая. Лекарств ему никаких не давали. Давление не мерили, как это было с некоторыми из пациентов, кровь на сахар из мочки уха не брали. У меня сложилось такое впечатление, что он здесь давний пациент. Уж больно точно у него все рефлексы на приём пищи заточены. Пару дней спустя он стал меньше спать. Точнее будет так: ему уже не удавалось заснуть. Он приходил после приема пищи, раздевался, одевал шорты, ложился в постель, некоторое время сопел, сучил ногами, замирал, вскакивал, одевался, куда-то убегал, пять минут спустя возвращался (воздух насыщался запахом курева), раздевался, одевал шорты, сопел, сучил… и так десятки раз подряд. Начал часто ходить в туалет. Когда находишься под таблетками, подобные вещи не раздражают, лишь забавляют. Начинаешь следить за всеми мелочами, полностью ли соблюдается ритуал, или же в нем бывают сбои: будет ли он сейчас сучить ногой или нет, которой из двух, левой-правой, обеими?..

Ещё в первый день мне было сказано, чтобы я свою зубную щётку и прочие принадлежности личной гигиены держал в прикроватной тумбочке, так, мол, будет надёжнее. Этот же чудик, Программист, разложил всё своё добро в ванной. Мне вспомнилась сцена из «Американского психопата», в которой описано утро главного героя, точнее, огромное количество всякой косметики, у каждой из которой своя собственная функция, и определённая последовательность. Туалетная комната ожила и превратилась в некое подобие стеллажа из магазина «Rossmann».

Следом за Программистом на поселение ко мне прибыл совсем молодой парнишка. Тот в первый день пытался с нами заговорить, басовито предлагал шоколадку… я отказался и не стал с ним общаться. Для этого мне хватает бредоносной Эдэле… Та тоже всё меня шоколадом угощала. Здесь — я уже чётко начал это понимать — лучше делать так: изначально не общаться. Ни слова друг другу. Даже «привет» не надо говорить, т. к. с «привета» тоже может кое-то начаться. Выражение «человек с приветом», видимо, оттуда. Психиатрия исключает нормальное общение. Будь хмурым нелюдем, и ты спасёшься!

Паренёк удвоил порцию шампуней и прочей мыльной дряни в ванной комнате и там уже не было более пустого места.

Когда меня перевели в эту комнату, и я был её единственным хозяином, я тут же поставил стол к окну, чтобы было достаточно света для рисования. Заехавший же новичок оттащил его обратно во мрак и разложил на нём своё богатство: альбом, цветные карандаши, резинку, точилку… Ага, Художник.

Мне рисовать уже не хотелось. Теперь зато на этот стол не будут приземляться шорты Программиста. И то хорошо.

Лишь раз я видел Художника за «работой», пробегая мимо. Некоторое время спустя я тайком глянул в его альбом и горько улыбнулся. У Художника слабоумие. Всё ясно. Там были рисунки пятилетнего ребёнка: коричневый мишка с большими ушами (Чебурашка) среди цветочков; крепость, занимающая весь лист, со множеством неаккуратных кирпичиков.

Значится так. Живу я мирно с Программистом и Художником, а тут эта фрау Кюн. Ей отныне запрещено гулять одной. Чтобы выбраться на волю: купить курево, пробежаться по магазинам… ей необходимо сопровождение. Я стал одним «из». Общаться с ней в этот момент было бесполезно, т. к. она уже была не в состоянии прервать свой монолог. В последний раз я её сопровождал на прогулке, после того как она зашла в мою комнату (все трое спали) и бесцеремонно разбудила меня, выволокла еле живого на улицу. Денег у неё не было. Муж приедет только завтра. Я купил ей пачку сигарет в ларьке, и мы стали ходить по одному и тому же пути, т. е. кругами вокруг отделения. Я сплю на ходу, она несёт полнейшую ахинею о том, что она была прекрасной дочерью, и всегда наставляла на путь истинный своих сестёр, была революционеркой, спала со всеми жирными, мерзкими, отвратительными мужчинами, чтобы досадить своему мужу, которого любит и ненавидит, т. к. он плохо воспитан, и он должен-таки, обязан как можно скорее переехать жить в садовый домик, т. к. её уже со дня на день выпишут, и она будет жить в пятикомнатной квартире одна, а квартиру этажом ниже она купит мне, и т. д. и т. п.

Эделе заикнулась в очередной раз о турецкой и русской девочках. Сказала, что тренировалась с мужем в преподавании немецкого языка детям эмигрантов. Она уже выучила правило «entweder …, oder …»[43]. Сказала также, что пишет безграмотно, но говорит на Hochdeutsch.[44] Не знаю, как она пишет, но разговорный у неё завидный.

Совершая очередной виток, я обратил внимание, что о даруемой мне квартире она говорит в тот момент, когда мы проходим по мостику, а про жирных мужчин рядом с библиотекой. Сделали ещё один круг, и история повторилась. Всё совпало. В третий раз аналогично. Кругами ходили не только мы, но и мысли у дамочки… Я сказал Эдэле, что ей пора возвращаться, а я ещё должен сбегать в интернет-кафе. Она пыталась напроситься идти со мной, «посидеть тихо рядом», но я был неумолим. Она говорила мне, чтобы я перестал пить таблетки, чтобы не спать после завтрака и ходил с ней гулять, т. к. все прочие пациенты однозначно засранцы и не хотят с ней больше выходить на улицу. Я вернул её в отделение и сбежал. Общение с ней стало мне не по силам. Оно превратилось в изнасилование ушных раковин и мозговых извилин.

На следующий день я проснулся, позавтракал. К счастью Эдельтраут за завтраком не встретил. Почитал пару часов, отложил книгу. Лежал в постели. Спать не хотелось. Мои соседи дрыхнут. Стук в дверь. Я тут же закрываю глаза и делаю вид, что сплю. Дверь открывается. Тишина. Чувствую, что это она. Лежу. Эдэле пытается меня разбудить, дёргая за плечо. Я открываю глаза и тут же закрываю.