Падение царского режима. Том 4 - Павел Щёголев

б) Телеграфная линия, соединяющая нас с Англией, и станция (не в Архангельске, а в другом месте — названия не помню) находились в заведывании военных властей. На станции случился пожар, и линия оказалась поврежденною. Сообщение с заграницею было прервано. Чинами ведомства, вызванными для исправления, оно было произведено быстро, и через 3 дня телеграф мог передавать 25.000 слов в день (раньше передавал 50.000, и после полного исправления это было достигнуто). Я узнал об этом деле от Похвиснева, просившего разрешения наградить работавших там чинов ведомства. Причину несчастия не знаю; было предположено и злоумышление. Расследование вело военное ведомство и считало его секретным.

в) Государь вручил мне для разбора прошение, переданное ему его матерью (императрицей Марией Федоровной) и полученное ею от датских подданных, служивших в России на телеграфной сети датского общества в Петрограде. Они были удалены вследствие предупреждения, полученного от английского правительства. Они просили о возвращении их на службу или возмещения убытков. Прошение я передал Похвисневу. По разборе им дела доложил его царю. В просьбе датчан было отказано, исполнить ее оказалось нельзя.

г) Городской голова Москвы Челноков входил в совет министров и имел со мною разговор о передаче городу электрических освещения и энергии Общества 1886 г. в Москве. В совете министров явилась мысль сделать и казну участницею в предприятии, а не один город. Мысль эту поддерживали кн. Шаховской и я. Дело все же решения не получило.

д) Из Архангельска департамент полиции и министр получали сведения, но с опозданием и были не в курсе дел, а только происходящих событий; я получал донесения оттуда изредка; так, причина пожара, возникшего в Архангельске на пристани, где было много военных припасов и всякого рода товаров, была мне сообщена депешею, в которой говорилось, что предполагаемая причина пожара заключалась в особом составе, коим были натерты разгружаемые бочки, воспламенившемся при разгрузке. Так ли это — не знаю; сведения эти военное и морское ведомства считали секретными и вели расследование сами. В совете министров о нем докладов не было. Показания мои, изложенные в настоящем под № 30 пункте и литерами а, б, в, г и д, мне помнится, я представлял уже в письменном показании комиссии. Опасаясь все же допустить пропуска, я решаюсь их, может быть, и повторить, насколько они сохранились у меня в памяти.

31. В виду происходивших случаев неправильного распределения пленных в губерниях для сельских работ министерство внутренних дел старалось, насколько возможно, проводить в это дело порядок. Вспоминаю, что Н. Н. Анциферов мне сказал, что председатель управы, кажется, Харьковской губернии, удерживает пленных на работах земства не отпуская их на сельские работы и возводит дорого стоящие постройки. Я послал туда на ревизию кн. Андрея Ширинского-Шихматова, который, вернувшись, доложил мне, что там, действительно, происходит задержка пленных на строительных работах вместо сельских; эти неправильности были им указаны председателю управы, обещавшему изменить распределение. Отчет о ревизии Ширинского был направлен в главное управление по местному хозяйству. За короткое время до моего ухода пленные отпускались и в крестьянские хозяйства при снятии их, по постановлению совета министров, для надобностей министерств — торговли, путей сообщения или военного; брали пленных не от помещиков и крестьян пропорционально поровну, а раньше с крестьянских хозяйств, несмотря на заявленный со стороны представителей министерства внутренних дел протест и не различая мест, где урожай снят и где еще не убран.

32. Незадолго до революции государь, по представлению, кажется, Голицына, согласился назначить особо полномочного ревизора для проверки правильности отсрочек, даваемых лицам, подлежащим призыву, ибо почти все учреждения, частные и общественные организации и союзы допускали незаконные отсрочки. В разговоре с государем я высказал, что подобная поверка полезна. Ревизором был назначен Алексей Ширинский-Шихматов, не успевший начать своего дела в виду происшедшего переворота.

33. По делу снабжения Петрограда продовольствием и фуражом ко мне обратился Виткун, его направил ко мне Распутин. Виткун заявил, что у него закуплено много провианта и фуража, но что отправка его затрудняется отсутствием вагонов. Я предложил ему составить список станций, с коих он желает отправить товар, наименование такового и количество вагонов, говоря, что все необходимое будет у него куплено уполномоченным по продовольствию, если качество товара удовлетворительно. Я передал дело Виткуна Ковалевскому (заведующему продовольственной частью министерства внутренних дел), который с ним вел переговоры; позднее мы направили его в министерство земледелия. Виткун говорил, что, при приходе и разгрузке вагонов, в городе происходят злоупотребления: берут взятки; в потверждение своих слов он передал мне несколько ярлычков, выдаваемых, кажется, при назначении разгрузочных очередей. Дело это я передал Курлову, прося назначить дознание. Таковое было поручено Гагарину из департамента полиции, который и вел его, обнаружив виновность одного из членов комиссии по продовольствию, кажется, при градоначальстве. Дело при мне закончено не было, и продолжалось расследование. К Виткуну я посылал своего служащего Павла Савельева за списком товаров и за сведениями о их количестве по отдельным станциям; от последнего я слышал, что Распутин бывает у Виткуна, обедает иногда у него, и что Виткун человек богатый. Посылал, желая ускорить дело закупки нужных городу товаров. Теперь у меня является мысль, — не причастен ли Виткун к шпионажу. Прежде я этого, конечно, не думал, и оснований утверждать что-либо подобное не имею; мысли эти явились у меня под влиянием узнанного уже в крепости. Мне также приходит в голову — не изменник ли Симонович[*] и не был ли таковым Распутин? Подозреваю А. Н. Хвостова, Татищева, кн. Тарханову, Мануйлова (п. 9 настоящего показания), Мануса, Штюрмера, прежде этого не подозревал, а теперь невольно думается, — подозреваю фрейлину Никитину, кн. Андроникова (п. 20 настоящего показания), полковника Рязанова, — хотя положительных тому оснований не имею, также думается, — не знала ли Мануйлова Софья Лунц (п. 11 настоящего показания) и не видалась ли она в Копенгагене с Перреном, или кем другим, причастным к шпионажу, — хотя и это есть лишь предположение, здесь пришедшее мне на мысль.

34. А. И. Гучков считался человеком влиятельным в военной среде и сторонником перемены бывшего государственного строя. Царь особенно его не любил и общение с ним считал предосудительным. За Гучковым департамент полиции следил и о посещавших его лицах велся список. Донесение о посещении его генералом Гурко, полученное через агентуру департамента, было мною представлено царю; с царем же я имел разговор по поводу писем Алексеева к Гучкову и его ответов. Эти факты (письма Алексеева) были известны царю из другого неизвестного мне источника; знал ли он и о посещениях Гурко, не знаю; но царь, помимо департаментских сведений, имел сообщения, что я ранее также замечал. А. И. Гучков, по сведениям департамента полиции, ранее делал собрания военных (на Сергиевской, дом не знаю) и членов Думы; это было до меня, и я докладов царю по этому поводу не делал, но, как я предполагаю из его разговоров о Гучкове, он был в курсе дела.

35. От жандармского генерала Попова, временно командированного мною в распоряжение дворцовой охраны, лежавшей на ген. Гротене (в отсутствии Воейкова, помнится), я слышал, что среди офицеров и солдат стрелков императорской фамилии и, помнится, сводного батальона, стоявших в Царском Селе, существует возбуждение против б. царицы. Это я говорил ген. Воейкову и б. царице; не помню говорил ли я про это царю, но, кажется, говорил.

36. Когда стала предвидеться возможность революционного движения в Петрограде, согласно сведениям департамента полиции, я спросил градоначальника Балка, выработаны ли меры, которые надо принять для сохранения порядка (это было в декабре прошлого года или январе). Эти меры были двух родов: доставка продовольствия (шло через министерство земледелия), как мера предупредительная, и борьба с движением, если оно возникнет, помощью полицейской и военной охраны. Балк мне сказал, чтобы я не беспокоился по этому поводу, что у него на дому происходят совещания под председательством Хабалова, где вырабатывается план распределения полиции и войск по полициймейстерствам с тем, что в каждом будет особый начальник военных частей. В основание плана принято распределение охраны, действовавшее в 1905 году, но, конечно, тогда войск было больше, теперь же приходится полагаться более на полицию, конную стражу, жандармов и учебные команды запасных батальонов. Всего около 12 тысяч человек, а в 1905 г. было более 60 тысяч, как я слышал. По поводу охраны я говорил также с ген. Вендорфом, пережившим движение 1905 года и, помнится, просил Курлова быть на совещании у Балка. Курлов там был, кажется, раз и больше не ездил, сказав мне, что там он лишний, и дело обойдется без его участия. От Балка я получил дислокацию полиции и войск на случай беспорядков; она предполагала меры сначала полицейские, затем войсковые. Составлена была на четыре дня, кажется. Эту дислокацию я представил царю, который ее у себя оставил. Позже я слышал от царя, что он приказал ген. Гурко прислать в Петроград части гвардейской кавалерии (помнится, улан) и казаков, но что Гурко выслал не указанные части, а другие, в том числе моряков (кажется, 2-го гвардейского экипажа), считавшихся менее надежными (пополнялись из фабричного и мастерового контингента). Царь был этим недоволен; я ему выразил удавление, как Гурко осмелился не исполнить его приказа? Настаивал ли государь далее на исполнении своего приказа — не знаю. Знаю, что, по приказу Хабалова, в Петроград прибыли казаки и какие-то военные части из окрестностей; кажется, была вызвана и артиллерия, в последний или предпоследний день революции, т.-е. 26 или 27 числа февраля. Каким образом была исполнена дислокация и меры, предпринимавшиеся для прекращения беспорядков, я знал только по телефонным сообщениям градоначальника или по своим справкам у ген. Хабалова. На прибывших моряков не надеялись; запасной батальон Литовского полка самовольно оставил казарму, отказываясь от стрельбы, и вернулся в казарму, уговоренный священником, вышедшим с крестом в руках к солдатам этого батальона, стоявшим на Марсовом поле. После 25 февраля военный министр Беляев тоже принимал участие, вместе с Хабаловым, в распоряжении действиями войск. О возникновении революционного движения и введения в действие войск я послал, через ген. Воейкова, телеграмму царю — в ставку. Я указал на позднюю выпечку хлеба и ложные слухи об отсутствии муки в Петрограде как на повод возникновения движения, сообщил, что полицейские и войска верно исполняют свой долг и что есть надежда, что движение прекратится. Царь ответил депешею ген. Хабалову (тоже известившему царя о революционном движении в городе), приказывая всеми мерами прекратить беспорядки, недопустимые во время войны. Депешу царя ген. Хабалов мне показал.