Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов - Хорхе Луис Борхес

понапрасну царь в Аиде.

Зачем тревожу, выхода не видя,

Всю высь и глубь слепой библиотеки?

Твердыня словарей, энциклопедий,

Метафор, космографий, космогоний,

Былых династий и чужих наследий

Вздымается, но я в ней посторонний.

В пустынной тьме дорогу проверяя,

Крадется с палкой призрак поседелый —

Я, представлявший райские пределы

Библиотекой без конца и края.

«Случайность» – не годящееся слово

Для воли, наделившей здесь кого-то

Потемками и книгами без счета

Таким же тусклым вечером былого.

И, медленно минуя коридоры,

Порою чувствую в священном страхе,

Что я – другой, скончавшийся, который

Таким же шагом брел в таком же мраке.

Кто пишет это буквами моими

От многих «я» и от единой тени?

И так ли важно, чье он носит имя,

Когда всеобще бремя отчужденья?

Груссак ли, Борхес ли, в благоговенье

Слежу за этой зыбящейся мглою —

За миром, полускраденным золою,

Похожею на сон и на забвенье.

Песочные часы

Неудивительно, что резкой тенью,

В погожий день пролегшей от колонны,

Или водой реки, чей бег бессонный

Эфесца донимал как наважденье,

Мы мерим время: сходны с ним и роком

Дневная тень, что реет легче дыма,

И незаметный, но неумолимый

Маршрут, прокладываемый потоком.

Но сколько ими время вы ни мерьте,

Есть у пустынь материя другая,

Что, с твердостью воздушность сочетая,

Подходит мерить время в царстве смерти.

Отсюда – принадлежность аллегорий

С картинок, поминающих о каре:

Тот инструмент, что старый антикварий

Засунет в угол, где лежат в разоре

Побитый коник, выпавшие звенья

Цепи, тупая сабля, помутнелый

За годы телескоп, кальян и целый

Мир случая, и тлена, и забвенья.

Кто не замрет при виде той мензуры

Зловещей, что с косою сжата вместе

Десницею Господнего возмездья

И с Дюреровой нам грозит гравюры?

Из конуса, который запрокинут,

Песок сквозь горло бережно сочится,

Пока, струясь, крупица за крупицей

Волною золотою не застынут.

Люблю смотреть, как струйкою сухою

Скользит песок, чтобы, почти в полете,

Воронкою помчать в круговороте

С поспешностью, уже совсем людскою.

Песчинки убегают в бесконечность,

Одни и те же, сколько б ни стекали:

Так за твоей отрадой и печалью

Покоится нетронутая вечность.

Я, по сравненью с этими часами,

Эфемерида. Без конца и края

Бежит песок, на миг не замирая,

Но вместе с ним мы убываем сами.

Все мировое время в струйке этой

Я вижу: череду веков за гранью,

Что в зеркалах таит воспоминанье,

И тех, что смыла колдовская Лета.

Огонь и дым, рассветы и закаты,

Рим, Карфаген, могила на могиле,

И Симон Маг, и те семь футов пыли,

Что сакс норвежцу обещал когда-то, —

Все промелькнет и струйкой неустанной

Бесчисленных песчинок поглотится,

И – времени случайная частица —

Как время, зыбкий, я за ними кану.

Шахматы

I

В глухом углу до самого рассвета

Сидят два игрока, забыв про сон.

И каждый лишь доской заворожен,

Где борются неистово два цвета.

Неистовость таинственная эта

Есть формы порожденье: резок слон,

Ладья огромна, ферзь вооружен,

А пешка грозным воином одета.

Но коли игроки и встанут с мест

И время их пожрет, точнее – съест,

Ничто прервать не сможет ритуала.

Однажды воспылал Восток войной,

И ныне поле битвы – шар земной.

И нет конца игре, лишь есть начало.

II

Коварна пешка, слаб король, жесток

Всевластный ферзь – и все готовы к бою,

Что ищут и ведут между собою

На черно-белом полотне дорог.

Не ведают они, что лишь игрок

Владеет безраздельно их судьбою

И подчиняет властною рукою

Их волю и отмеренный им срок.

А равно сам игрок зажат в тиски

(Как говорил Омар) другой доски:

Где ночь черна, а день блистает светом.

Игрок играет, Бог играет им.

Но кто стоит над Господом самим

И над его божественным сюжетом?

Зеркала

Я, всех зеркал бежавший от рожденья:

И ясной амальгамы, за которой —

Начала и концы того простора,

Где обитают только отраженья;

И призрачной воды, настолько схожей

С глубокой синевою небосклона,

То птицей на лету пересеченной,

То зарябившей от внезапной дрожи;

И лака, чья поверхность неживая

Туманится то мрамором, то розой,

Которые истаивают грезой,

По молчаливой глади проплывая, —

За столько лет словами и делами

Немало утрудивший мир подлунный,

Готов спросить, какой игрой фортуны

Внушен мне ужас перед зеркалами?

Металл ли беглым отсветом змеится

Или каоба в сумраке багряном

Стирает притаившимся туманом

Обличье сновиденья и сновидца, —

Они повсюду, ставшие судьбою

Орудия старинного заклятья —

Плодить подобья, словно акт зачатья,

Всегда на страже и везде с тобою.

Приумножая мир и продлевая,

Манят головоломной паутиной;

Бывает, вечерами их глубины

Туманит вздохом тень, еще живая.

Они – повсюду. Их зрачок бессменный

И в спальню пробирается, мешая

Быть одному. Здесь кто-то есть – чужая

Тень со своею затаенной сценой.

Вмещает все зеркальный мир глубокий,

Но ничего не помнят те