Искусство французского убийства - Коллин Кембридж

– И никого поблизости не было, когда вы оставили ее у входной двери.

– Нет, инспектор. Я больше никого не видела.

– А как насчет других гостей вечеринки? Они оставались наверху, или вы ушли последней?

– Наверху оставалось несколько человек. Кажется, они не собирались расходиться.

Мервель покрутил в руке карандаш, но вместо того, чтобы писать что-либо в блокноте, засунул карандаш между двумя страницами и достал из кармана небольшой конверт.

– Итак, вы никогда не встречали мадемуазель Терезу Лоньон и никогда не слышали о ней до вчерашнего вечера. И разговаривали с ней, только когда вместе спускались в лифте. Верно, мадемуазель Найт?

– Да, я так и сказала. – Я наблюдала, как его ловкие пальцы извлекают содержимое конверта. – Я увидела ее впервые прошлой ночью, и мы почти не говорили.

– Тогда, мадемуазель, может быть, объясните мне, почему в кармане у Терезы Лоньон было это?

Я посмотрела на бумажку и почувствовала, как кровь отхлынула от моего лица. Это был канцелярский бланк с тисненым логотипом дедушкиного банка. Кто-то написал на нем мое имя и адрес.

Но самым шокирующим и необъяснимым было то, что это был мой почерк.

Глава четвертая

– Я не знаю, – пробормотала я, ненавидя себя за то, что заикаюсь, но еще больше ненавидя то, что Мервель загнал меня в тупик.

Я отчаянно желала хлебнуть виски, которое по-прежнему стояло на кухне.

Инспектор смотрел на меня. Его глаза цвета морской волны были холодными и бесстрастными. Мне казалось, что его взгляд пригвоздил меня к стулу.

– Вы не можете отрицать, что это довольно странно: в кармане мертвой женщины находился листок с вашим именем и адресом. На канцелярском бланке «Лё Банк Мэн-Сен-Лежер» – банка, носящего имя вашего дедушки.

– Это странно, я не отрицаю, – пролепетала я. Мое беспокойство немного улеглось, когда я поняла, что Мервель не знает, что это мой почерк. – Но я не представляю, зачем Тереза носила это в кармане. Как я уже сказала, я никогда ее не встречала и даже не слышала ее имени до прошлой ночи.

– Какое совпадение, что она ушла с вечеринки вместе с вами, – заметил инспектор, по-прежнему приковывая меня взглядом к стулу.

– Скорее неудача, чем совпадение, – возразила я. – Я не имею к ее убийству никакого отношения, инспектор, даже если у нее в кармане были мое имя и адрес.

– Вы не знаете, кто мог написать это или передать мадемуазель Лоньон? – поинтересовался Мервель.

Проклятие. Я попала впросак. У меня не было намерения лгать полиции, но и уличать себя дальше я не хотела.

– Позвольте мне, monsieur le inspecteur? – К счастью, дедушка спросил прежде, чем я успела ответить. Его тонкая, покрытая венами рука была твердой, когда он протянул ее за бумагой.

Не сводя с меня взгляда, Мервель передал ему лист:

– Почерк явно не французский.

Я сглотнула. Он был прав. Европейское чистописание – с его аккуратными засечками, орнаментальными завитками и скрещенными семерками – стилистически отличалось от того, чему нас учили в Америке.

– Да. Потому что это написала я.

Мервель кивнул, как будто другого ответа и не ожидал.

– И ты это кому-то отдала, – констатировал дедушка как раз в тот момент, когда инспектор собирался сделать очередное важное замечание. Или выдвинуть обвинение. Тем не менее Мервель почтительно молчал, пока мой дедушка говорил: – Табита, кому ты передала эту бумагу?

Я покачала головой:

– Не помню, дедушка. Мне жаль. Видите ли, – я посмотрела на Мервеля, – я занимаюсь репетиторством, преподаю французский язык нескольким американским семьям здесь, в Париже. Я пару раз записала свои данные для этих потенциальных клиентов, и я не знаю, кому предназначалась именно эта бумага.

Мервель кивнул, но я не понимала, поверил он мне или нет. Не то чтобы у него была какая-то причина мне не верить, но он казался таким… непреклонным. Таким подозрительным.

Я сжала руки на коленях и спрятала их в складках шерстяной юбки в надежде, что он не заметит. Оказаться на допросе у полицейского после того, как я увидела окровавленное тело убитой женщины было гораздо неприятнее, чем я себе представляла.

– Будьте добры, назовите фамилии семей, которым вы передали свои данные, – попросил Мервель.

– Видите ли, я записала свое имя и адрес на шести или семи разных бумагах и передала их Полу Чайлду, чтобы он отнес их в офис. Я уверена, вы в курсе, что он работает в посольстве в Службе безопасности США. Мы условились, что он передаст их тем, кому интересны мои услуги. У меня нет никакой возможности узнать, откуда взялась эта конкретная бумага или как она попала к Терезе.

Мервель выглядел неудовлетворенным.

– Понимаю. Но по крайней мере вы могли бы назвать имена тех, кого вы сейчас обучаете, или тех, кому вы предлагали свои услуги.

– Разумеется. – Меня охватил ужас при мысли о том, как почувствуют себя семьи, которых я обучала, когда их начнет допрашивать полицейский инспектор. Наверняка они не захотят заниматься французским с молодой особой, замешанной в расследовании убийства. Дядя Раф похлопал меня по руке, я вздохнула и немного успокоилась.

– Прости, ma petite. – Он сжал мои пальцы и посмотрел на Мервеля. – Вдруг существует какой-то другой способ решить этот вопрос, кроме как вовлечь в это дело клиентов Табиты, инспектор? Наверняка вы понимаете, что это ввергнет их в шок.

– Другого способа не существует, если только мадемуазель Найт каким-нибудь образом не идентифицирует эту бумагу, – ответил Мервель. – Или, по крайней мере, не объяснит, зачем мадемуазель Лоньон хранила ее у себя.

Я поморщилась:

– Дайте-ка я еще раз на нее взгляну.

Дедушка протянул мне бумагу. Когда инспектор Мервель впервые мне ее вручил, я на нее едва взглянула, настолько я была потрясена и обескуражена.

– Что это? – удивилась я. Я вертела лист в руках в надежде найти хоть какую-нибудь зацепку, чтобы понять, кто передал записку Терезе: пятно от вина или кофе, остатки лака для ногтей или губной помады… – Тут что-то написано на обороте. «Детройт». – Я посмотрела на инспектора Мервеля. – Вы не заметили эту надпись на оборотной стороне? – возмутилась я, даже не пытаясь скрыть раздражение.

– Естественно, заметил, – ответил он в той беззаботной французской манере, которая могла как привлекать, так и раздражать. В данном случае она раздражала. – Это ведь так, мадемуазель, non? Вы из Детройта?

Он произносил название города как «Де-труа», как сказал бы любой истинный француз вместо англизированного «Дии-тройт», на котором говорили коренные жители Мичигана.

– Да… ну, я из маленького городка неподалёку. Бельвиль.

– Значит, мадемуазель Лоньон, вероятно, отметила для себя город вашего происхождения, – продолжал