Наше дело правое - Сергей Раткевич

Остальные переключились на обсуждение северной грубости; про Эсташа временно забыли.

Да, друзьями они определенно не стали. Как и боевыми товарищами — бой идет без него. Ему же суждено бесславно сгинуть в проклятой дыре, потому что его сочли самым бесполезным, и кто? Злые насмешники, никчемные третьи сыновья обедневших фамилий, безграмотные великовозрастные дурни. К тому же Ущелье непроходимо, тем более для него, ничтожного. Зачем же превозмогать себя, если можно уютно умереть прямо здесь?

Тут Эсташ заметил то, что следовало заметить раньше. Под ногами булькало и чавкало. Отчетливо потягивало гнильцой. В воздухе, прежде прозрачном, повисла неприятная взвесь. Четкий черно-белый мир ночи сменился болотной мутью. Как будто в сердцевину гнилого овоща угодил. Тяжелый сладкий запах гнили дурманил голову. Более всего хотелось опуститься на колени, прямо в хлюпающую грязь, обнять себя руками, сжаться в точку, бесконечно осознавая свою бессмысленность и несправедливость окружающего мира.

И откуда только здесь, в скалах, взялось болото? Трезвая мысль прояснила голову, Эсташ уцепился за нее, как за веревку, брошенную тонущему, вытягивая себя из трясины жалости и самолюбования. С трудом сделал шаг, второй. Стало легче! Еще несколько шагов, и в голове окончательно прояснилось. Накатил стыд за пережитые гадкие мысли и облегчение: первую ловушку прошел. Эсташ осторожно обернулся. Позади, между четких скальных стен Ущелья, стояло мутное курящееся облако. Так это же бродячая топь! Еще в детстве доводилось слышать страшные истории о трясине, чуть было не затянувшей путника там, где отродясь болот не было. Находили потом таких раздутых, в тине и иле, прямо на сухой земле.

Больше я не куплюсь на эту наживку, мысленно подбодрил себя Эсташ. Я точно знаю, зачем и куда иду. И никакая топь меня не собьет! (Хотелось бы в это верить, шепнул внутренний голос.) Они — курсанты, не хуже меня, я не хуже них — буду хуже, если не дойду вовремя. И вовсе не для них я это делаю. Нет их и меня — есть мы и враги, И я спешу.

— Эй! Сюда! — заблажил на башне дежурный часовой. — Едут!

Повезло ему, будет потом рассказывать, как зорко следил, как вовремя заметил.

— Ну! Где?!

Юнцы кинулись вверх на смотровую, обгоняя свое любопытство. Началось! Испытание, экзамен. Сейчас они мигом разберутся по предписанным постам, но пока есть несколько минут, чтобы насмотреться на приближающегося «врага».

— Наконец-то! — хлопнул себя по колену нетерпеливый Карл. — Заждались. Ну, понеслась!

— Эй, ты чего, Конрад?

Тот внимательно смотрел на дорогу.

— Нет, ничего. — Голос товарища прозвучал непривычно неуверенно. Конрад тряхнул головой, отгоняя сомнение. — Ничего. Свен, ты самый зоркий у нас. Посмотри-ка, что у них на штандарте!

Свен прищурился, всматриваясь в клубящуюся по дороге пыль.

— Что-то красное… с черным кругом в середине. Странно.

— Знак затмения?!

Никогда, никогда и никто не использует такое знамя ни в шутку, ни в игре, ни для учений. Знак того врага, с кем бились в Последней войне, не может быть воссоздан ни для какой надобности. Того требует память ненависти и почтение к предкам, пережившим ужас той войны. И суеверие.

— Немыслимо, чтобы наставники взяли такой штандарт для обозначения условного противника!

— Значит, противник не условный, — резонно заметил Свен. И рассудительно, без тени улыбки добавил: — Дерек, будь добр, в следующий раз, когда вздумаешь подшутить над кем-то, придумай что-нибудь более безобидное, чем вылезающие из мертвых пустошей последователи древних врагов.

Вечерело. Эсташ упрямо передвигал ноги. Ночью, чудом вырвав себя из власти колдовского морока, он начал твердить про себя, а потом и вслух, разгоняя давящую тишину, куда и зачем двигается. Он сосредоточился на своей цели, взяв в узду воображение, рисовавшее впереди ужасы один черней другого и услужливо подсовывавшее планы собственного спасения. Под утро ему пришло в голову, что только кретин пройдет по проклятой дороге живым, чтобы сразу после забраться в город, которому неминуемо суждена осада; что надо не быть идиотом, надо выжить и избежать города, уходить прочь. Все одно оставшиеся охранять фортресу там и падут, если уже не пали. До прихода помощи им не продержаться, да и не за помощью его послали, а предупредить, чтобы подготовились дома.

Эсташ очень надеялся, что эти вот, последние мысли — не его собственные, что они, как и ночной приступ самоуничижения, навеяны подлыми чарами. Уверенности не было.

От бесконечного повторения слова стирались, теряя смысл. Тогда, чтобы не утратить этот смысл окончательно, он взялся вслух твердить казенные периоды устава.

Всегда с чистым и благочестивым чувством… Солнце село, и от скал повеяло неожиданно суровым холодом. После относительно спокойного дня Ущелье напоминало о себе …не боится идти на битву… Эсташ оперся было рукой о стену, вытряхнуть сапог, но руку пришлось отдернуть: черный камень внезапно обжег кожу ледяным укусом. …честь, справедливость, правда, мужество, стойкость… Сам воздух, недавно теплый, зазвенел льдинками, ободрал горло морозом. Под ногами захрустел сухой лед. …Каждый воин Ордена обязан с упорством и терпением проходить службу у командующей особы… Глаза заслезились, и показалось, что сейчас они промерзнут насквозь, как то нагромождение льда, которое, по всей вероятности, было когда-то родником в скале. …десятую часть отдавать в качестве милостыни… Если он хочет дожить до утра, останавливаться нельзя. Нельзя!

Теперь нежданные гости были уже под стенами, и можно было хорошо рассмотреть: и знамя с проклятым затмением, и чужое оружие, и шлемы, превращающие лица в страшные маски. И что врагов много. Много больше, чем можно даже надеяться разбить. Собственно, вопрос стоял о том, сколько времени — часов или дней — продержится фортреса.

Неведомый военачальник не желал тратить время и жизни своих воинов на незначительную пограничную крепостцу, поэтому вперед выехал глашатай и объявил защитникам предложение жизни в обмен на сдачу крепости. Последовавший ответ был выдержан в духе сурового курсантского юмора — высокопарный и витиеватый отказ, подкрепленный вывернутым наружу помойным ведром.

— Глупое ребячество, недостойное нас, — отчитал шутников Карл Атт. — Хотите войти в историю как два придурка, отбивавшихся от врага ночным горшком?

— Мы не горшком!

— Как в историю?

— А так. Мы тут героически погибнем, про нас сложат песнь с десятком рефренов. И тут — здрасьте — два героя-бомбометателя!