Атомные уходят по тревоге - Анатолий Елкин

Ей вспомнились медные сосны на желтых дюнах, густой настой хвои и йода на взморье, солнце, бьющее по утрам с высоты. Тоска усилилась, стала почти физически ощутимой.

Она подняла воротник пальто, оглянулась. Витька и Вовка спали на заднем сиденье. Им, кажется, было все равно, где спать.

«Странное время, — подумала она, — раньше люди до глубокой старости жили на одних и тех же гнездовьях. Моим ребятам — четыре и пять лет. А они уже побывали и на Тихом океане, и на Черноморье, и на Балтике. И вот теперь спокойно едут к самой кромке Ледовитого. Словно так и надо, и ничего в этом нет ни странного, ни удивительного…»

По дну машины глухо ударили камни, и тормоза резко скрипнули на повороте.

— Дороги здесь еще не бог весть какие, — прокомментировал водитель. — А здесь нужно осторожнее. Олени к реке в это время ходят…

За скалой Лена действительно увидела трех оленей. Самец с гордо поднятыми к небу рогами недоуменно посмотрел на машину и нехотя уступил дорогу. Его спутницы даже не повернулись — продолжали выщипывать ягель.

Она растолкала ребят.

— Смотрите.

Витька и Вовка, увидев оленей, мгновенно выскочили из машины.

Срывая мох, они тянули руки к теплой оленьей морде. И — удивительно — самец не бросился бежать. Втянул вздрагивающими влажными ноздрями воздух, сделал два шага вперед и… взял ягель.

— Они ручные? — спросил Вовка, когда машина перевалила крутую сопку.

— Почти, — ответил шофер. — Они из колхозных стад. И здесь на них никто не охотится. Так что они спокойны. Инстинкт опасности притупился.

Дождь уже давно кончился. Солнце оранжевым шаром висело над сопками, и блики на речушке, петляющей между камнями, вспыхивали глубоким матовым пламенем.

Они остановились передохнуть у тропки, круто уходящей в сопки. Лена сорвала на обочине дороги несколько спелых ягод морошки. Переспелые ягоды таяли во рту холодными льдинками, пахли тундрой, мхом, осенью. Южане, попробовав морошки, говорят, что у нее нет запаха. Есть. Особенно у ягоды, только что отнятой от влажных листьев, отливающей холодной янтарной желтизной, — нежный северный аромат, в котором есть что-то и от пронзительного ветра над тундрой, несущего с океана сложно замешанное дыхание темной глубины зеленых льдов и рыбацких сейнеров.

Может быть, Север на секунду таинственно приоткрыл перед ней свою душу. Только Лене стало почему-то легче, и пугающая ледяная кромка земли, которую ей многие расписывали только черными и безотрадными красками, уже не виделась безысходной тоской и мертвым прозябанием вдали от привычных людей, мелодий и красок.

А далеко от этих сопок уже сходили со стапелей новые и новые атомные.

Они сидели в каюте — конструктор и замполит — и почти каждые десять минут поглядывали на часы.

— Нервничаешь? — съехидничал капитан второго ранга.

— Если я скажу «нет», ты же все равно не поверишь.

— Не поверю. Все-таки первое испытание баллистических ракет, запускаемых с подводной лодки. Любой бы нервничал.

— Чего же тогда спрашиваешь?

— Я о другом. Я моряк. И к тому же политработник. Мне этот пуск интересен не только с чисто военной точки зрения. А, так сказать, и с психологической.

— Это что-то уже новое. Интересно…

— Если говорить серьезно, Сергей, неужели тебе ни когда не становилось не по себе, когда ты задумывался над тем, что ты создаешь? А не думать об этом ты не мог, знаю это.

— Ты не первый, кто задал этот вопрос. И вероятно, не последний. Когда речь идет о таком страшном средстве уничтожения людей, как ядерное оружие, только мерзавцы или кретины могут не думать.

— Но все же — конкретнее…

— Изволь. Когда-то Альберт Эйнштейн, работая над атомной бомбой, сказал: «Если бы я знал, что немцы не создадут атомную бомбу, я бы не сделал ничего ради бомбы». Если бы нам ежедневно не угрожали люди, во власти которых может случиться пустить атомное и водородное оружие в ход против нас, я, вероятно, тоже не убил бы жизнь на создание самого страшного оружия уничтожения.

— Трагедия Хиросимы слишком потрясла человечество. О ней нельзя думать без содрогания. И все-таки все мы помним — во второй мировой войне было убито пятьдесят четыре миллиона и ранено более девяноста миллионов человек.

— Я знаю эти цифры. И кого потрясла трагедия Хиросимы? И как? Вот тебе, так сказать, узконаправленный пример. По сему поводу у меня даже подобраны некоторые материалы. Подожди минутку. — Он порылся в шкафу, достал кожаную папку. — Вот здесь, — конструктор похлопал по обложке, — весьма поучительные материалы… В экипаже самолета «Энола Гэй», который сбросил бомбу на Хиросиму, было несколько человек. Второй пилот «Энолы Гэй» Роберт Льюис писал позднее: «Сны? Я часто видел страшные сны… Часто, когда я вижу своих детей, меня охватывает страх. Если бы только некоторые государственные деятели видели то, что мы видели тогда, они не могли бы спать спокойно ни одной минуты до тех пор, пока они не были бы уверены, что бомба никогда больше не будет сброшена». А судьбу пилота-разведчика, наводившего «Энолу Гэй» на цель, майора Клода Роберта Изерли ты знаешь?

— Потому и спросил тебя о нравственных началах твоей работы. Изерли уволили из военно-воздушных сил США с документом, где говорилось: «Психическое расстройство, связанное с пережитым за океаном». Его душили кошмары. Ночью он будил семью истерическими криками: «Дети! Дети!» Кончилось тем, что он вскрыл себе вены. Вот тебе и нравственная месть. А говорят, что это — досужие вымыслы писателей.

— Но почему-то сия, как ты говоришь, «нравственная месть» не покарала главных участников преступления. Льюис и Изерли были подчиненными. А бомбили Поль Тиббетс и Суини. Судьба их весьма любопытна. Тиббетс — генерал американских ВВС, руководитель военной миссии США в Индии. А еще совсем недавно он был начальником военного планирования объединенного военно-воздушного командования в Европе, в главной штаб-квартире НАТО. Суини — ныне тоже генерал. Так вот их почему-то не душат по ночам кошмары. Тиббетс бахвалится: «Я успешно выполнил приказ… Каких-либо личных переживаний у меня тогда не было, у меня их нет и сейчас. Если завтра будет нужно сбросить где-либо еще более разрушительную водородную бомбу, то я это сделаю точно так же». Суини от него не отстает: «Я ни о чем не сожалею. Если бы мне пришлось повторить, я сделал бы это не колеблясь».

Конструктор помолчал.

— Согласен. Не все на Западе размышляли подобным образом. Митчел Уилсон рассказал о сомнениях моих некоторых коллег. Помните роман «Встреча на далеком меридиане»?.. Ощущения физика — одного из создателей атомной бомбы. Я даже выписал кое-что: «Революция в технике воплотилась в величайший, самый испепеляющий взрыв, какой когда-либо видела земля, и одним из ее причудливых результатов было то, что Реннет из принца крохотной страны, почти неизвестной внешнему миру, превратился в пэра международной державы, ставшей во сто раз больше прежнего и в десять тысяч раз значительнее.

И все же самый миг этой революции остался в нем не только как вновь и вновь возвращающее воспоминание, но и как шрам, уродующий душу. Одно мгновение все было, как всегда, как много месяцев до этого, — обычная работа с самыми будничными на вид металлическими предметами и давно привычными кусками сероватого металла, — а в следующее мгновение то из соединений, которое так давно искали, уже пожирало землю, небеса и все лежавшие за ними пространства бело-желто-лиловым пламенем.

Подчиняясь инерции годами выработанного профессионального взгляда на вещи, он ощутил яростное удовлетворение от того, что все расчеты и предсказания его науки так блистательно подтвердились. Но одновременно это видение гибели мира поразило его таким ужасом, что казалось, до самой смерти под маской его лица будут скрыты остановившиеся глаза и разинутый от изумления рот. Перед этим видением гибели мира побледнели и сошли на нет все фантастические образы Апокалипсиса…

Даже теперь, когда он давно порвал с физикой разрушения мира и вернулся к физике созидания, в испуганных глазах своей эпохи он по-прежнему был окружен ореолом, неотделимым от проявленной им способности разрушать…» Мы такого не чувствовали. У нас не было разлада между научным поиском, созданием грозных атомных подводных ракетоносцев и совестью.

— Мы же не Суини…

— Вот именно. В этом вся суть и вся разница. Мы никогда не нападем первыми. И это знает весь мир. Грязная западная пропаганда, пугающая обывателя, не в счет. У нас разговор серьезный. Мы не нападем. И мы никому не угрожаем. А нам угрожают ежедневно. Открой газеты. Это не мы выдумываем, и не мы пишем. Сегодня весьма авторитетный заокеанский генерал призывает забросать «Полярисами» Москву. Завтра какой-нибудь Тиббетс соберется стереть с лица земли весь Союз. И вчера, и сегодня кое-кто рвется к атомной бомбе. И все это не шалуны, не краснобаи — люди дела, обладающие колоссальными возможностями. Кто знает, какие силы окажутся на поверхности в той или иной стране в итоге сложнейшей политической игры. Мы не гарантированы от того, что где-либо к власти не придут те, кто от угроз решит перейти к делу. А из истории-то мы уже слишком хорошо знаем, что этих господ цитатами из священного писания не остановишь. Им нужно что-нибудь посущественнее. Скажем — та же водородная бомба. Только страх, что они сами прежде всего сгорят в разожженном ими пожаре, может их остановить. Так что гуманизм, мой дорогой, в наш век вещь сложная. К сожалению, его сейчас без водородной бомбы и атомной подводной лодки не защитишь. Так все сложилось на этой прекрасной планете. И от этого никуда не уйдешь.