Мемориал - Роман Вадимович Славацкий

вина вылить в маленькую чашу — вино разольётся. Если она войдёт в этот дом, то будет литься не вино, а кровь.

Но не мог он отказаться от Елены. Она — это счастье, и будь что будет…

Пелопоннес!

Высокий каменный город, и сияющий отцовский дом, пышный свадебный пир! Глаза ломило от серебряной и золотой посуды, она горела огнями ярких светильников. И тысячами цветов переливались богатства, разложенные на блюдах: поджаренная говядина, пряная свинина, отдающее хвойной горчинкой мясо оленей, дичь, диковинные рыбины… И пряная зелень, и дразнящий жажду сыр, белый, как горный снег; и тёплый, вкусно пахнущий хлеб лежал здесь, на гладких столах: пшеничные, овсяные, ячменные лепёшки, медовые, посыпанные тмином, с травами. И виноград утешал взор — уложенный пышными гроздьями, то пурпурно-лиловыми, то нежно-зелёными. В чашах благоухали фрукты, драгоценными камнями играла ягода лесная, чуть горчили орехи в меду.

И вино — старое, или с таинственными приправами, от которых душа уходит в неземные странствия. А вот чистое, светлое, словно огонь, и алое, как кровь, молодое багряное вино. Его можно пить огромными чашами, не пьянея.

Но Менелай пил только воду, слегка подкрашенную вином. Руку приятно тяжелил кубок и питьё было нежно-кислым на вкус. По светлому серебру бежали золотые львы…

Они были похожи на бессмертных богов: гривастый спартанский лев — Агамемнон и его жена Клитемнестра — красавица с непонятной горечью в глазах и с оттенком жестокости в уголках рта.

И Елена! Светлое, высокое чело, увенчанное золотом! И невозможно понять: где золотая диадема, а где — заплетённые косы. Она улыбнулась ему и светло-сапфировые глаза её, более тёмные в огне вечерних светильников, обратились к Менелаю. Она жестом показала, что голодна, и Менелай отрезал тонкий кусок жаркого, покрытый солёной корочкой, текущий прозрачным соком и подал жене на ароматной лепёшке.

И, когда резал, засмотрелся на Елену, и даже не заметил, как порезал ладонь бронзовым ножом с отделкой из слоновой кости и длинным, бритвенно-жгучим лезвием. И лишь потом опомнился, когда увидел тонкую линию крови.

Порыв ветра прошёлся по зале: все окна и двери были открыты, нерезкий сквозняк принёс могучее дыхание моря.

И бессмертные Боги невидимо вошли в их круг, и возлегли вместе со всеми.

Веселье охватило Менелая, закружило ему голову. Слышались радостные мелодии арфистов, веял горьковатый отзвук прибоя, капала кровь, Елена откусывала брашно мраморными зубами и глядела на него радостными очами и Олимпийцы незримо присутствовали рядом. Менелай пролил вино на камень пола в жертву Богине.

— Не оставь меня, Паллада! — прошептал он.

И Афина царственно кивнула ему.

Радостно горел огонь в очаге, дыхание угольев и светильников, запахи мяса, хлеба, зелени и вина смешивались с морским ветром. Пелопоннес!

…близость людей, их единство, их бесконечная страсть — что всё это значит пред волей богов? Ах человек, человек!.. Печальны дни твои, и счастье твоё — полынь…

Пелопоннес! На призрачных волнах ветра вспыхнули крылья парусов — это появились у берега корабли троянцев. Когда Менелай увидел Александра, их доброго гостеприимца, то поразился — как выправился и расцвёл он мощною мужскою красотой. Это был уже не юноша, не подросток.

— Ах, как же ты возмужал, каким красавцем стал! — воскликнул Менелай, обнимая его.

— Ты мне льстишь, — отвечал тот с певучим азиатским акцентом. — Это просто обычная любезность дорогому гостю. Разве не так?

— Ты хитрец! — хлопнул его по плечу Менелай. — Всё ты прекрасно понимаешь, и знаешь себе цену. Ладно, пошли к дому.

С берега они поднимались в гору по каменным ступеням. Страшный, построенный из огромных глыб, акрополь раскрывался перед ними, и свежий ветер взбивал их боевые плащи.

Да, он был очень красив, и Менелай даже почувствовал лёгкую зависть, когда увидел его на пиру. Уж очень удачливо ловил он милости богов. Чистое, слегка смуглое лицо, волосы, крутящиеся широкими вольными завитками, прекрасное лицо, круглые мускулы; даже складки алого плаща сами укладывались в изящный узор. Невольно позавидуешь.

Когда Парис увидел Елену, то потерял дар речи и побледнел, кровь отхлынула к сердцу. Менелай подумал с хищной радостью: «Ага! Прохватило!» Если бы он понимал, безумный, что происходит! Но Бессмертные лишили его разума.

Он сам отпустил Елену на корабль — посмотреть сокровища Александра.

…где главный кормчий и охрана царицы плавали в крови, с перерезанными глотками, переколотые копьями…

Корабли Париса выходили в море — мерные, ровные удары вёсел уносили их в открытый волновой простор.

Никто не был готов к такому неслыханному предательству.

Пока Менелай дозвался кормчих, пока те собрали гребцов, прошло полдня.

Но царь всё же решился преследовать врага — на трёх судах с неполной командой.

Тщетно!

Без пользы носился Менелай, напрасно через сутки раскинул свои сети флот. Азиатские кормчие направили суда не вдоль берега, а в середину моря. Здесь их не мог поймать никто.

Словно небо обрушилось на него.

Когда Менелай вернулся, никто не осмеливался даже смотреть в его сторону.

Страшный, чёрный от горя, он заперся в своих покоях и ни с кем не виделся.

Только Матушка входила к нему.

А потом… Потом заскрипела, загрохотала тяжкая бронзовая телега войны. Пусть Илион падёт! Даже если погибнет Пелопоннес, даже если погибнет Ахайя, даже если весь мир рухнет — всё равно — пусть Илион падёт!

Менелай любил во сне протянуть руку и погладить ладонью старую деревянную обшивку стены. Благородное дерево потемнело от времени, лоснилось и блестело как полированное; приятно было ощутить гладкую, чуть прохладную поверхность. Вот и сейчас Менелай потянулся, чтобы провести рукой по древнему кедру. Но рука его повисла в воздухе.

— Матушка… — удивлённо пробормотал он, пробуждаясь.

И когда пробудился, то понял, что никакой стены здесь не было и быть не могло, ибо лежит он не дома, а в походном шатре, на чужой земле в военном стане.

Да и Матушка ответить не могла. Она умерла три года назад, в Элладе, не дождавшись его возвращения.

Менелай застонал, скрипнул зубами и сел на постели.

Полог приоткрылся.

— Ты звал меня, басилевс?

— Нет, Асфалион. Погоди. Дай мне воды.

— Жаркая нынче ночь.

— Да… Откуда воду брали?

— Родниковая.

— Хорошая вода.

Вернул ковш, тяжёлый серебряный, золотой по краям.

— Как дела в лагере?

— Двое умерли. Но дело пошло на лад.

— Есть ещё больные?

— Нет.

— О Боги! Поверить боишься… Что Ахилл?

— Молчит.

Менелай в ярости ударил себя по колену.

— Будь он проклят, язва Эллады! Клянусь Мойрами, Боги отомстят ему за всё! Что косишься? Думаешь, я неправ? Ладно, не отвечай. Думай себе, что хочешь.

Помолчали. Потом басилевс бросил:

— Помоги мне одеться.