Век перевода (2006) - Евгений Витковский

Эпитафия

В землице сыройНаш Джонни Макнил:Хоть был он чудной,Его всяк любил.

Был звон вразнобой;И старый наш попПрощался с душой,Когда клали гроб.

Зеленой травойТот холмик покрыт;И знак небольшой:«Тут Джонни лежит».

Сказ, в общем, простой:Хоть Джонни МакнилБыл малость чудной,Его всяк любил.

Посещение

Кромвель был вояка,Кромвель был святой,В Скотию он прибылКак к себе домой.

К Перту подвел пушкуСтрашной толщины.«Бум!» — пальнула пушка,Вот и нет стены.

Спейгейтская нищенкаВзвыла: «Стой, балбес!»Каркнул: «Творю, старуха,Волю я небес».

Черный день

Тумак дали в школе —Прочитать не сумел.Тумак от мамаши —Расплескать суп успелТумак же от брата —Поиграть взял не то,И тумак от папаши —Бог знает за что.

Джон Нокс

Джон Нокс знал по-латински,Иврит и грецкий знал,Но всё ж с его амвонаРодной язык звучал.

Хоть росту небольшого,Большой тряс бородой,Сей бороды боялсяВсяк, даже зверь лесной.

С галер домой принес онМорей озноб и страх,И речи были солью,Блеск моря был в глазах.

Джон Нокс был предназначенВступить с короной в спор;Над Скотией всё веетЕго дух до сих пор.

ОЛЬГА ГАВРИКОВА{37}

ДУНКАН КЭМПБЕЛЛ СКОТТ{38} (1862–1947)

Цветок фиалки в томе Шекспира

В святой тайник возвышенной душиФиалки нежной пал цветок —С красой простившись, меж страниц, в тиши,Утратил жизни сок.

Его собратья в мускусе лощинЛиловый вновь соткут ковер,Прохладу изумрудную долинВплетая в свой узор.

Ему быть тенью этой красоты:Поблек их стеблей чистый тон,И ярко-синий цвет крыла мечтыВ горсть пепла превращен.

Но здесь, где страстью страсть сотворена,Он дар Шекспира превзойдет;От Дездемоны вглубь цветка, бледна,Душа ее скользнет.

И светлый край вдруг в памяти всплывет,Где вихрь людских страстей возник:Роса, в зерцале пруда звездный свод,На роще лунный блик.

Тот голос, что дрожал во тьме ночной,Рванется ввысь, — и вдруг, застыв,Как жаворонка светлый звон лесной,В холмах замрет мотив.

Читатель пьес, от чаянья уставВ них свое сердце разгадать,Уйдет искать средь сумрачных дубравОзер подлунных гладь.

ДЖОН РОНАЛЬД РУЭЛ ТОЛКИН{39} (1892–1973)

Кот

Вот кот: толст живот,вкусны ли сны —о сливках жирных, мирныхмышах-крепышах?Иль во сне, горд, тверд,наш кот бредетпо полям-лесам — тамего род живет:закален, стан силен,высок прыжок,людей, зверей — бей,непрост восток!Льва оскал — как провал;когтей страшнейне найдешь, клык — что нож,штыка острей!Грозен тигра рык,легки прыжки,в чаще в черную ночьтихи шаги.Там, где лес до небес,хищный род царит;кот ручной — не такой,он в уюте спит.Только толстый кот,что домашним слывет,память ту бережет.

ДМИТРИЙ ГАГУА{40}

НИКОЛОЗ БАРАТАШВИЛИ{41} (1784–1856)

Мерани

Я пришпорил коня, позабыв о привычной дороге.Сзади ворон кричит, как всегда, предвещая тревогу.Что ж, Мерани, лети, как придется, по жизни, по свету,с черной мыслью сплети обезумевший, яростный ветер.

Воздух, воды и твердь рассеки, бей копытом невзгоды!Слышишь, конь, торопись! Сократи расстоянья и годы,Слышишь, конь, не щади ни себя, ни меня в бурях грозных;в стужу, слякоть и зной ты скачи, не надеясь на отдых.

За спиной — отчий дом, плечи друга, улыбка любимой.Всё забыто, разбито и скрыто в удушливом дыме.Мне отчизной в ночи станет место шального ночлега;со звездой заведу разговор, отдыхая от бега.

Всё, что было во мне, что в душе я так долго лелеял,отдаю плеску волн и биенью копыт, не жалея.С черной мыслью сплету обезумевший, яростный ветер,на коне пролечу, как придется, по жизни, по свету.

Знаю я: где умру, там и лягу под пасмурным небом,и не вспомнит никто обо мне. То ли был, то ли не был.Мне никто из людей пятаками глаза не прикроет;ворон выроет яму, а ветер присыплет землею.

Будут дождь и роса вместо слез на любимых ресницах,а оплакивать станут меня перелетные птицы.Но пока я живой и судьба мне хребет не сломала,пронеси меня, конь, к горизонту, где светятся дали!

Я враждую с судьбой, измеряя года по минутам.Будь что будет! Пусть смерть помешает дойти до приюта.Мчись, Мерани, вперед, без оглядки, по жизни, по свету,с черной мыслью сплети обезумевший, яростный ветер!

Видно, я обречен. Темнота подступила вплотную.От дороги устав, задыхаюсь в холодном поту я.Но не зря я летел на коне, забывая про раны;путь для тех, кто пойдет, протоптал беспокойный Мерани.

И опять кто-то гонит коня, позабыв о дороге,и опять воронье, как всегда, предвещает тревогу.Что ж, Мерани, лети, как придется, по жизни, по свету,с черной мыслью сплети обезумевший, яростный ветер.

ЖОЗЕ-МАРИЯ ДЕ ЭРЕДИА{42} (1842–1905)

Забвение

У моря, на горе — святилища руины.Смерть размешала там, в пластах горячих глин,и бронзовых бойцов, и мраморных богинь,чью славу погребло безмолвие полыни.

Один лишь волопас стада гоняет ныне;он, раковиной той, где дышит древний гимн,наполнив даль небес и тишь сквозных глубин,свой черный силуэт воздвиг в бескрайней сини.

Земля, как мать, нежна к античным божествам;велит, чтоб меж стеблей разбитой капителидругие по весне аканты зеленели.

Но Человек, увы, чужд праотцев мечтам;без дрожи внемлет он со дна ночей смиренныхпучине, что ревет и плачет по Сиренам.

Немея

И звероборец шел один сквозь чащу лесапо распахавшим грунт следам гигантских лап;вдруг по плечам хлестнул горячий хищный храпи солнца свет померк за гибельной завесой.

Не ведая пути, как если б встретил беса, —в терновник, по ручью, с обрыва на ухаб, —к Тиринфу убегал объятый страхом раб.Широкие зрачки от ужаса белесы.

Он видел въяве тот живой кошмар Немеи:космата и рыжа шерсть на короткой шее,оскаленная пасть, клыков кинжальный строй.

Так в сумерках грозна тень длинная фигурыГеракла, что стоит в кровавой львиной шкуре;не человек, не зверь — чудовищный герой.

Тепидарий

Дух мирры умащал наложниц молодых,что нежатся в мечтах, декабрь смакуя вяло,и угольницы медь покои озаряла,метав огонь и тень по ликам бледным их.

На пурпурных одрах, в подушках пуховых,подчас одно из тел — тех, мрамора ль, опала —то выгнется, а то взметнется — и опало;так складками лежит виссона страстный штрих.

Вот, сочивом себя саму разбередив,восточная раба парильни посредибессильно вьет рукой в томленьи безголосом;

и вольную толпу увядших Авзонидв неистовом кругу пьянит, манит, блазнитдикарство черных кос, оплетших бронзу торса.

Купание нимф