«Засланные казачки». Самозванцы из будущего - Герман Романов

Ему захотелось впиться зубами в горло этой сволочи, ибо Пасюк только сейчас понял, что иного оружия у него просто нет – и ноги, и руки были качественно связаны. Умелец знающий постарался – с толком вязал, по мягкому бессознательному телу. Потому сам хрен освободишься, от таких пут в одиночку не избавишься.

– Твою мать!

Выругавшись, Пасюк пришел к новому выводу, от которого озверел еще больше. Ему высадили два передних зуба, их острые осколки, торчащие из десен, он ощупал языком.

– Ну, твари гребаные, вы мне за это заплатите. Нашим скажу, они вас в клочья порвут!

Пообещав устроить ряженым красноармейцам самые лютые казни, какие только могло представить его воображение, начиная от элементарного мордобоя и заканчивая качественной поркой, он немного успокоился и посмотрел на лежащее рядом тело, также крепко стянутое кожаными ремешками и перемотанное веревками. В знакомой гимнастерке с серебристыми погонами, на которых сиротливо блестело по одной звездочке, будто слезинки, что текли из его глаз.

Артемов дрых самым бессовестным образом, выдавая тихие свистящие рулады. Вот только вид у того был еще тот, страшный до жути. Одно лицо в спекшейся блевотине и крови о многом говорило. На лбу товарища одиноким холмом высилась царственная шишка, под правым глазом обильно и широко разлилась плотная фиолетовая синева – кто-то явно приложил туда кулаком или сапогом.

– Нет, ну каковы ублюдки!

Только сейчас Пасюк осознал, что их не только варварски, жестоко и немилосердно избили. Причем неизвестно за что, за какую вину. Но еще самым циничным и наглым образом обобрали. И он с лютой угрозой в голосе пробормотал:

– Ладно, стянули вы штаны с лампасами, фетишисты гребаные, но содрать с груди заслуженные казачьи награды?!

Такого кощунства Александр простить не мог. Все, заигрались местные поклонники Каландаришвили, а потому он их бить не станет, и в ментовку не пойдет. Он направится прямиком к прокурору, причем предварительно проинформировав войскового атамана и сняв в первой же больнице нанесенные им побои. И пусть уже власть сама с недобитыми коммуняками разбирается. Сие ее задачей является, чиновникам и полиции за это платят.

– Это же экстремизм в самом чистейшем виде, террористы, мать их в душу, – с нескрываемой ненавистью пробормотал Пасюк и пополз к Артемову, извиваясь всем телом, словно змея. В голове у него появился новый план, как им вдвоем побыстрее отомстить своим обидчикам. Ибо такое важное дело оттягивать до прокурора никак нельзя!

– Щас, паря, я путы тебе разгрызу, потом ты меня развяжешь. И мы устроим этим ублюдкам представление!

Родион Артемов

– Да очнись, ты, дурень!

Знакомый голос с трудом ворвался в сознание, разметав в стороны хмельную муть, и в мозгу словно обрушилась какая-то пелена. Артемов дернулся всем телом и очнулся. С невероятным трудом он поднял слипшиеся, словно свинцовые веки и открыл глаза. Вначале перед ними плыла какая-то муть, а потом он увидел лицо Пасюка. Но в каком виде был прежде бравый подъесаул?!

– Ни хрена они тебя отделали!

Родион хрипло вытолкнул из горла первые слова, что пришли ему на ум. Старший товарищ просто был страшен чумазым ликом, перепачканным кровью и какой-то вонючей мерзостью. Нос был превращен в синюю запеченную «бульбу» – ну как же, прикладом прямо в лицо врезали. Во рту виднелась черная проплешина между белыми, аж блестящими зубами.

– Саныч, эти педерасты тебе зубы выбили!

Сказал и осекся, ибо Пасюк от констатации этого простого факта оскалился бешеным псом.

– Я с этими коммуняками недобитыми сейчас посчитаюсь. Только ты меня развяжи скорее, путы на тебе я уже перегрыз. И зубами все веревки с ремешками вытянул. Хорошо связали, сволочи. Это не Тунка, а прямо заповедник недобитых коммунистов!

Артемов присел – голова жутко болела, ее разламывало, будто внутри с молоточком засел маленький, но пьяный в дупель, гномик, и принялся со всей своей бесшабашной дури лупить по стенкам бедной черепушки. То ли зверское похмелье началось, то ли от побоев, а скорее от двух этих факторов вместе взятых.

Машинально Родион огляделся, скидывая с себя веревки – их явно заперли в каком-то теплом сарае для скота, ибо смердило навозом или пометом изрядно, благо еще и печь была.

Теплая!

– Да ты не озирайся, развязывай меня скорее…

Злой шепот друга выдернул его из созерцания, и Родион принялся растирать затекшие от пут руки, с изумлением разглядывая глубокую бороздку на коже запястий.

– Так завсегда бывает, Родя. У меня руки тоже затекли. Да не сиди ты сиднем, развязывай!

От яростного шепота Артемов наконец-то опомнился и принялся разматывать Пасюка. Узлы пальцам не поддавались, ногти были недавно острижены, а потому он недолго думая пустил в ход зубы, хотя прикасаться ими к липким и вонючим ремешкам было противно.

Измочалил кожу и потянул кончик – вроде бы хорошо пошло. Но запашок стоял такой, что к горлу подступила тошнота, и его неожиданно вырвало гнусной и дурно пахнувшей смесью прямо на спину товарища. Хорошо, хоть лицо успел чуть отвернуть в сторону, и большая масса рвоты загадила и без того грязный пол.

– Ты что творишь, паря! На хрена меня облевывать!

Возмущение Пасюка было воистину безграничным, голос прямо дрожал от едва сдерживаемого негодования. И Родиону повезло, что руки того были еще связаны, иначе схлопотал бы он крепкую плюху.

– Прости, Саныч, я нечаянно!

– Да ладно уж, прощаю. И так я грязный как свинья – и стираться надо, и мыться. В баньку бы…

– Не мечтай. И радуйся, что я отпетушить тебя не дал!

– Что?!

Пасюк чуть ли не подлетел на полу, глаза вылезли из орбит. В другое время Родион бы засмеялся, но сейчас ему было не до смеха. Он сам искренне верил в то, что говорил, настолько красочно было воспоминание об охватившем его тогда ужасе.

– Они тебе прикладом в зубы дали, ты и скопытился! А я одному в харю приложился, завалил суку! Тут они на меня все и набросились скопом! Я бы отбился, да сапоги подвели, поскользнулся…

Родион говорил горячо, глядя, как Пасюк умело растирает свои затекшие руки и ноги, восстанавливая кровообращение. Молчание подъесаула он воспринял на свой счет и решил открыть ему глаза на истинную подоплеку событий.

– Эти краснюки переодетые не спасать нас с тобою приехали! На всю жизнь опозорить хотели, над казаками поизгалятся в честь своего праздничка! – Родион захлебывался от возмущения. – С тебя они штаны сдернули, и один свою елду настраивать начал, а она у него конячья! Подумал еще, что вдудонит он тебе по самую сурепицу, ты копыта враз отбросишь! Я завопил, как мог, они и испугались – на коней нас закинули и повезли! А я сознание потерял и не видел дороги…

– Отпетушить хотели?! Лучше смерть!

Пасюк хватанул себя за задницу пятернею, словно проверяя, состоялся ли над ним акт мужеложства, пока он был без сознания. Проверка, видимо, его не совсем убедила – настолько страшно исказилось лицо подъесаула, что Артемов отшатнулся от него.

Шутить на тему старого анекдота про макакуку и смерть от нее храброго воина, ему сразу расхотелось, и тут он услышал за окошком громкие голоса и скрип снега под ногами.

– Падай быстрее на пол, накинь на себя веревки, замри и ветошью прикинься!

Злой шепот Пасюка был преисполнен лютой злобы, в такой ярости Родион его еще никогда не видел, а потому быстро накинул на себя веревки и упал на пол, выбрав место почище. И, уже закрыв глаза, выслушал тихое распоряжение рычащим голосом:

– Мы их не бить будем! Мочи тварей, что есть силы, лучше в тюрягу сесть, чем такой беспредел над собою снести! Педерасты, мать их за ногу! Я вам устрою гей-парад под красным знаменем!

Помощник командира комендантского взвода 269-го полка 90-й бригады 30-й стрелковой дивизии Пахом Ермолаев

– Командир взвода Ермолаев, доблестный боец Рабоче-Крестьянской Красной Армии награждается орденом Боевого Красного Знамени!

Комбриг Грязнов подошел к нему вплотную, расстегнул крючки на шинели и, просунув руку, стал привинчивать заветный бело-красный знак на алой розетке. Ермолаев задохнулся от переполнявших его чувств, а комбриг неожиданно гаркнул ему прямо в ухо:

– Да проснись ты, взводный…

Пахом судорожно дернулся от неожиданности такой перемены и вскочил с мягкого топчана, еще находясь во власти сна. И только сейчас проснулся, увидев как от него шарахнулся Ларионов.

– Тебя, взводный, Либерман к себе кличет, он с Кырена приехал!

– Такой сон ты мне испоганил. – Ермолаев передернул от возмущения плечами и подошел к жестяному рукомойнику. Холодная вода вернула ему обычное состояние, и Пахом почувствовал себя свежим как никогда.

– Да не стой ты тут столбом, сейчас схожу в Особый отдел, – повернулся он к Ларионову, что нагло ухмылялся, косясь на кровать. Тут гадать было нечего – боец нетерпеливо ждал своей очереди выспаться, уж больно суетливой была прошедшая ночь и суматошным все утро.