Змеиное гнездо - Яна Лехчина

случалось наткнуться на месторождение лучших самоцветов, из породы их выуживал Лутый – чтобы сберечь от черствых суварьих рук.

Хоть Матерь-гора и была щедра на драгоценности, подобные находки случались нечасто – пару раз за все пребывание Лутого в недрах. Это и хорошо: одна ошибка стоила бы ему жизни. Так сказал единственный живой человек, встреченный им на смертельной глубине.

Лутый родился далеко от Матерь-горы, но все же жил на Княжьем хребте и знал сказки об искусном камнерезе, нашедшем приют во чреве земли. Говорили, он – горбатый старик, одаренный отшельник. Тот, кто вытесал все драконьи чертоги, повелитель камней и руд. Его звали Эльма, и Лутый, пока еще не растерял свою веселость, имел наглость спросить, сколько тому лет. Эльма буркнул, что и сам не помнит, – в Матерь-горе время тянулось медленнее, чем снаружи. Он действительно был горбат и выглядел старым настолько, что Лутому показалось: сейчас рассыплется.

Лутый видел Эльму трижды – тот сидел в мастерской, врезанной в горную породу в отдалении от шахт. У Эльмы были тонкие узловатые пальцы, длинная бородка клинышком и седые вихры. Он склонялся над минералами, что принес Лутый в сопровождении суваров, и раздувал крылья крючковатого носа. Свет был тусклый, и Лутый, сощурившись, едва различал старческие винные пятна на коже Эльмы и его цепкие узкие глаза.

Лутому не удавалось поговорить с камнерезом: Эльма обращал на него внимания меньше, чем на самоцветы. В первую встречу мастер описал его будущую работу – несколькими сухими фразами, не отнимая взгляда от стола. Во вторую Лутый спросил Эльму о его возрасте, в третий раз захотел польстить и пробудить в себе то, что осталось от прежней удали: мол, не скучно тебе здесь в одиночестве, камнерез? Тяжело, наверное, жить среди безмолвных глыб?

Тогда Лутый еще не оставлял надежды отметиться, выбиться из безликой толпы предшественников. Так, как когда-то выбился ко двору черногородского князя. Но не вышло. Эльма, ощупывая россыпь мелких алмазов, велел не тревожить его покой. Жестом приказал увести его – а Лутого затрясло от мысли, что придется вернуться шахты. Душная каменная пыль, дробительные стуки кирок и удары от суваров по хребту, стоит только зазеваться. Беспросветная тоска. Каторга до самой смерти.

– А если я убью тебя, камнерез? – спросил тогда Лутый, закашлявшись. В последнее время он часто кашлял. Горло сперло от злобы. – Если я захочу убить тебя прямо сейчас, кто меня остановит?

– Сувары размозжат тебе ноги, – ответил Эльма с ленцой, будто бы ему часто говорили такое прежде.

– Пускай, но я могу оказаться быстрее. – Лутый понимал, что лжет. Он чудовищно ослаб. – Если я убью тебя, то кто станет вытесывать драконьи чертоги? Ты боишься смерти, камнерез?

На что он надеялся? Что Эльма испугается или проникнется жалостью? Нет. Что он расскажет Сармату-змею о дерзости пленного, и тот ни с того ни с сего решит встретиться с ним лично? Глупости, никому Лутый не сдался. В цене разве что его пальцы, да и те теперь больше напоминали застывшие крюки. Лутый просто не мог не выплеснуть негодование – какой же он дурак, боги, какой дурак, во что ввязался? Хотел юлить, обманывать Сармата-змея, узнавать его тайны, а в конце концов помрет, даже не взглянув на дракона.

Эльма поднял неприветливые глаза. Лохматые брови сошлись на переносице.

– Я не боюсь смерти, ленивая баранья башка, а когда умру, мое место займет ученик, но к той поре время сотрет твои кости в мел. Убирайся и не смей больше докучать мне.

Лутого увели, потом – избили: видно, сувары, даром что немые, отлично понимали человеческую речь. Лутый не знал, что будет дальше. Может, даже если он найдет невиданный самоцвет, камешек не позволят отнести Эльме. Закинут в корзину с остальными, невзирая на ценность. Или мастер решит, что изнеможенный, окруженный суварами рудокоп не сможет наворотить бед?

Но ворочаясь на старой соломенной лежанке, Лутый почувствовал, как внутри защекотала надежда. Эльма сказал, что у него есть ученик.

Хорошо, если бы тот оказался сговорчивей.

* * *

Самое опасное место в недрах Матерь-горы называлось Котловиной. Но и это название, и десятки правил, бытующих в горе, Лутый узнал намного позже. Пока он понимал: Котловина была исключительной настолько, что даже его, которым никто не дорожил, привели сюда лишь после того, как раб освоился. Возможно, прошел месяц, возможно – полгода, Лутый не представлял. Но к тому времени жилы бугрились на его руках, как корни старых деревьев, на ладонях и ступнях набухали мозоли, а кожа слезала ошметками. Одежда больше напоминала тряпье, на боках лилово разливались синяки, местами отцветая желтым, – любопытно, какие же были на спине? Он приноровился втягивать тяжелый воздух недр, но у Котловины дышалось намного труднее.

Сувары работали без продыху, и Лутый научился спать под несмолкающий грохот кирок, а просыпаться за мгновение до того, как кто-то из слуг ткнул бы его ногой, чтобы разбудить (беззлобно, но с силой каменного молота). Так было и в этот раз. Только Лутого повели не к шахтам.

Котловиной назывался зал на самом нижнем ярусе – Лутого заставили спускаться по подобию ступенек, больше напоминавших отвесный горный склон. Зал был таков, что Лутый даже не знал слова, способного его описать. «Огромный» – слишком мало, слишком неточно для того, что занимало место целого поселения. Позже Лутому скажут: на древнем северном языке Котловина называлась Кантту-Тоно – «город под горой».

Лутый задохнулся, хотя даже не успел понять – ниже некуда. Над ним – нечеловеческая тяжесть камня и самоцветных чертогов. Он увидел необъятную яму, в которой могло бы пропасть несколько деревень: со дна поднимались языки белесого пара. Яму окаймлял участок породы, достаточно широкий для того, чтобы по нему одновременно прошла пара человек, не соприкоснувшись плечами. Стены над дорогой были изрыты ходами, напоминавшими соты в улье, – в этих норах сувары добывали самоцветы. Своды зала подпирали мощные колонны с гроздьями лампад. Над самой пропастью нависал деревянный настил – для того, кто пожелал бы оценить работу рудокопов.

– Ну уж нет. – Лутый мертвенно побледнел и взглянул на слуг сверху вниз. Он до сих пор мялся у входа в зал. – Я туда не пойду. Ничего не стоит сорваться вниз!

Его, конечно, заставили. Побили так, что заплыл единственный глаз – Лутый дорожил им и быстро сдался. Он понимал, что суварам ничего не стоит убить его. Пускай его пальцы полезны, драконьи слуги давно приноровились справляться сами – Лутый догадался, что удобен суварам как необязательное орудие. И, в конце концов, Сармату привезут еще десятки пленных после него.

Отныне Лутый работал здесь. Пока он не знал, что Котловина – это чрево Матерь-горы.