Песни падающих звёзд - Рин Эшоу

Вернулась она через пару минут. Протянув Антону паспорт и яркую папку с вытесненной на обложке фигуркой аиста, Алёна подошла к окну и застыла, наблюдая за стекающими по стеклу капельками дождя.

Плечи её дрожали, а руки нервно теребили занавеску. Если бы некий художник пожелал изобразить физическую форму скорби, она бы выглядела, несомненно, как Алёна в данный момент.

Антон открыл бордовую книжечку и, изучив данные, снова нахмурился. А затем сверил их со свидетельством о рождении. Некоторое время он сосредоточенно размышлял, переводя взгляд с одного документа на другой, пока лицо его не прояснилось.

— Алёна?

— А? — женщина обернулась, испуганно поглядывая на соседа.

— Назови мне полные ФИО. Свои, мужа, сына. Вот прямо по слогам, громко.

Алёна непонимающе приподняла брови:

— Что?

— Данные, — нетерпеливо повторил Антон, продолжая буравить паспорт взглядом. — Фамилия, имя, отчество. Феди, твои, Артёма. Просто произнеси их.

— О…опёнкин Фёдор Никитич. Опёнкина Алёна Витальевна. Опёнкин Артём Фёдорович.

— Вот! — Антон потряс документами. — Вот! Опёнков Фёдор! И Алёна! И Артём! Там буква «ё» в каждом слове. А в паспорте?

— Как? — Алёна схватилась за лицо. — Как в паспорте?

— Везде «е». Опенкин, — Антон с нажимом выделил букву. — Федор. Не «Фёдор», а «Федор» получается. Как и Алена, и Артем Федорович. Федя мне жаловался как-то, что фамилию часто коверкают. Оскорбляют его этим. Мол, его род — старинный, шёл ещё из деревни Опёнкино в Смоленской губернии, оттуда и фамилия появилась. У него же отчий дом там?

— Там, — одними губами прошептала соседка.

— А его «пивной пенкой» дразнили в школе, потому как многие фамилию писали через «е». Я тогда внимания не обратил, — признался Огородников. — Ну кого не дразнили? Всем доставалось от сверстников. Дети злые, им бы только дай повод над слабым поиздеваться…

Алёна только кивнула. Антон ещё раз осмотрел документы.

— Сейчас «ё» выходит из письменности, её всё меньше и меньше употребляют. Но чтобы в официальных документах? Странное дело. Где, говоришь, Ирина Петровна-то лежит?

— Лежала. Выписали уже. В «Склифе» находилась, — Алёна вытерла нос тыльной стороной ладони. — Там у меня сестра двоюродная медсестрой работает. Я у неё потихоньку узнала, как состояние Ирины. Думала принести чего, супчик там, может, или курочку запечённую… Но Леська сказала, что уехала Ирина. Отказалась от лечения. Травмы были, конечно, но несильные — чего там книжкой настучать можно… Синяков пару только. Паспортистка испугалась больше.

— А можешь сестре позвонить? Мне бы адресок Ирины. Съезжу, поговорю. Вдруг выясню что.

— Хорошо. Конечно. Спасибо вам, Антон Харитонович, спасибо!

Алёна достала телефон из кармана штанов и, в спешке промахиваясь по цифрам, только с третьего раза набрала номер сестры.

Антон почувствовал, как сердце наполняется азартом. Хоть в жизни он никогда не работал в правоохранительных органах, и юридический факультет не оканчивал, под натиском родителей сменив мечту на практичность, расследования — то, что действительно приносило ему удовольствие.

Стоило чуть глубже вникнуть в проблему, — реальную, осязаемую, а не вшитую в толстый переплёт, — и версии замелькали перед глазами, подобно рою ос. Такие же эфемерные осы пребольно жалили в пятую точку, подгоняя, заставляя ступни беспокойно постукивать по полу, а тело — гореть от долгого бездействия.

Впервые за сорок с лишним лет хотелось жить.

* * *

Ирина Петровна Горемчук жила в коммунальной квартире на площади Рогожской заставы. Дом — выбеленный, украшенный причудливыми узорами, опоясанный крепким металлическим забором, — считался историческим памятником. И, как все памятники, имел лишь красивый фасад, за которым скрывалось напрочь испорченное нутро: в фундаменте зияли трещины, двери громко хлопали от малейшего порыва ветра, а нужный подъезд оказался донельзя загаженным.

Подойдя к расположенной на четвёртом этаже квартире, Огородников ткнул пальцем в кнопку звонка. За дверью послышались шаркающие шаги, а после кто-то принялся долго и сосредоточено разглядывать незваного гостя в глазок.

Антон откашлялся в кулак и постарался придать голосу доброжелательности:

— Ирина Петровна, здравствуйте! Меня зовут Антон Харитонович Огородников. Откройте, пожалуйста. Мне нужно с вами поговорить. Не бойтесь, честно слово, я не желаю вам зла! Просто хочу узнать кое-что.

— Ага. Щас. Дура я тебе что ли? Чего надо? — глухо буркнула женщина, и Огородникову пришлось ухом прижаться к оборванному дерматину.

— Вы правы, небезопасно открывать дверь незнакомцу. Хотя бы так ответьте на несколько вопросов, прошу вас.

— Куда шёл, туда и следуй! Нечего по подъездам шариться! Щас соседа позову, он тебе накостыляет! Или ментам позвоню, пусть они разбираются! А ну брысь от двери, кому сказала! Спущу собаку, будешь знать!

— Не надо, — Антон сделал шаг назад. — Не беспокойте полицию и соседа. И животное тоже пусть отдыхает. Просто скажите мне «да» или «нет». Один вопрос. Один!

Ему никто не ответил. Антон ради приличия и собственного спокойствия ещё несколько раз позвал паспортистку, дважды воспользовался звонком, но Ирина больше не откликалась.

От досады сводило скулы, а возникший недавно энтузиазм улетучивался с космической скоростью.

«Дурак старый, возомнил невесть что. Домой иди! — обругал себя Огородников. — «Холодная луна» ещё не дочитана. «Детектив», мать её. Тьфу! Жалко Федьку… Но тут ничего не попишешь — сам виноват. Нельзя людей бить, даже если они всячески на это напрашиваются».

— Любезный. Ты, ты, — раздался позади шелестящий голос, и Антон обернулся на звук. Из квартиры напротив выглянула худенькая сморщенная старушка и, воровато оглянувшись, поманила согнутым пальцем.

Антон недоверчиво прищурился, но тут же собрался с мыслями. Одинокие болтливые соседки — то, что нужно для раскрытия дела. У них и глаза, и уши, и язык увеличены в количестве и размерах. Антон знал это наверняка.

— Добрый день! — он белозубо улыбнулся старушке, но та сердито шикнула:

— Не кричи, услышит ещё Ирка. Давай, заходи в прихожую.

— А не боитесь? — подмигнул Огородников, входя в квартиру, и тщательно вытер ноги об аккуратно расстеленный у порога половичок.

Старушка оскорбилась:

— Я? Да я почти полвека в школе отвоевала. Таких оболтусов утихомиривала, что тебе и не снилось! Одна Горемчук чего стоила…

Огородников театрально удивился:

— Ирина Петровна? Неужто хулиганила? А по мне — милая женщина, добрая, очень отзывчивая. Работящая и ответственная.

— Кто? Ирка? — старуха гортанно расхохоталась. — Ты, видимо, антоним с синонимом перепутал. Ленивая, неряшливая и безответственная — вот точное определение этой вертихвостки. Поверь, я у её класса четыре года уроки музыки вела. «Фа-диез, — говорю, — теперь». А она канючит: «Палец не дотягивается!». И давай всё подряд жать, будто не инструмент перед ней, а кусок пластика бездушный. Гаммы разучивать никак не хотела! Придёт на урок и сидит как сыч, глазами хлопает.

— Может, просто ей нужен был другой учитель? — подлил масла в огонь