Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772 - 1863. - Александр Тургенев

Многие говорили о графе, что он простой, недальняго ума человек, плохой генерал; это говорили приверженцы гр. П. А. Румянцева, но гр. Иван Петрович Салтыков доказал военныя способности, находясь под начальством того же Румянцева: фельдмаршал Румянцов оставил гр. Салтыкова с десятитысячным отрядом прикрывать отступление всей армии на Будждаке от натиска войск турецких под предводительством храбраго сераскира; гр. И. П. Салтыков отражал храбро нападения многотысячной турецкой армии и, дав тем время российской армии придти спокойно на назначенную позицию, совершил отступление, не потеряв колеса от фуры. Отступление гр. Салтыкова сравнивали тогда с отступлением греческаго полководца. Граф отлично храбро сражался в семилетнюю войну с прусаками, слыл храбрым кавалерийским генералом,—от него и Цитен, и Шверин пятились. О способностях фельдмаршала по части правительственной я могу сказать более: я был соглядатаем его искусства управлять народом; граф знал характер народа русскаго, умел говорить с ним. В Москве 80 тысяч старообрядцев, т. е. староверов, не хотели именовать государя благочестивейшим; тогда (1799 г.) в России считали восемь миллионов староверов; не умей гр. Салтыков кротким обхождением убедить московских староверов—какия бедственныя могли произойти от сего следствия, а когда у восьми миллионов народа закружится голова, тогда потребно 16 миллионов народа, чтобы уничтожить это головокружение. Кстати должно здесь упомянуть о том, что все староверы в России зажиточные люди, многие между ними миллионеры; все вообще лучшие и исправные плательщики государственных податей и несравненно с прочими более образованы и трезвы.

Не прошло получаса, как проехал чрез поле незнакомец,— из слобод Преображенскаго, Семеновскаго, Измайловскаго бежала с криком „ура" толпа в несколько тысяч; проезжавший дал весть, что государь изволит рыцарствовать на коне по чистому полю, и все, что сидело за станом, бросило челнок, побежало на поле, не думая об одежде, в одних рубашках, в босовиках, большая часть голыми ногами, но у каждаго на голове черный ремень, чтобы удерживать волосы, не давая им разсыпаться на глаза и мешать в работе. „Иван Петрович! сказал император Павел, указывая на подбегающую толпу: это, сударь, бунтовщики! что это значит?"

Фельдмаршал твердо и громко отвечал: „это показывает вашему величеству пламенное желание народа видеть своего государя, в том отвечаю вам, государь, головою!"

—   „Прикажите, сказал император, указывая на меня и на князя Жевахова, прикажите им, сударь,  остановить эту толпу".

"Фельдмаршал указал нам рукой на толпу, приближавшуюся с разных сторон. Повторять повеления не нужно было, мы его слышали. Кн. Жевахов, я, гусар поскакали на встречу толпе, но трем всадникам нет никакой возможности остановить 20 или еще более тысяч человек, бегущих на встречу с криком „ура" из всей силы горла. Толпа нас свернула и мы вместе с нею доехали до Павла Петровича. Народ окружил батюшку-царя. Фельдмаршал, подняв трость, громко закричал:

—   „Молчать, ребята, смирно, государь не жалует ура!" Вдруг так все стихло, что если  муха  полетела, ее услышали бы.  Государь тогда изволил поприосаниться, приподнялся на стременах  и   всемилостивейше  изволил сказать:   „спасибо вам", толкнул шпорой вернаго коня своего Фрипона и поехал курц-галопом; толпа раздвинулась, поклонились в пояс царю, не пошевелив губ.

Таким образом кончилось рекогносцирование неприятеля. Павел Петрович возвратился в Лефортов дворец, где и кушал.

На другой день, в 4 часа утра, назначено начать маневры; голова первой полковой колонны Екатеринославскаго полка стояла в 10 саженях от ограды сада Покровскаго дворца, где цесаревна, дочь Петра Великаго, Елизавета была возлелеяна, где француз доктор Лесток обработал план переворота в правлении Российской империи, где малороссийский казак Розум выработал себе титло графское, сан фельдмаршала, достоинство гетмана, многия тысячи душ крестьян во владение и на миллионы сокровищей, где даже восприяло свое начало, скрываясь в непроницаемом и непостижимом пространстве будущности, величие повелителя маневров.

Относительно собственно самих маневров сказать нечего, они были скудны в стратегии, жалки в тактике и никуда годны в практике! За оградою или просто за ветхим забором в саду дворца были выстроены места для помещения зрителей. Более, гораздо более тысячи дам и девиц, одна другой пригожее— тогда в Москве сохранялась и существовала еще древняя русская без примеси красота—красавицы были черноокия, краснощекия, чернобровыя, здоровыя, занимали упомянутыя места; за сими местами в аллеях сотни столов стояли с разными кушаньями, в завтраке подаваемых.

Пред местами Павел Петрович на верном коне Фрипоне, фельдмаршал, нас два адъютанта и камер-паж Башилов, впоследствии тайный советник, кавалер многих орденов, сенатор, главный начальник строительной в Москве коммиссии и староста цыганскаго табора. Моя должность состояла в том— передавать повеления государя, сообщать приказания фельдмаршала командирам полков. Я скакал на коне во всех направлениях ежеминутно; Башилов, у котораго у длиннофалднаго камер-пажескаго мундира карманы были наполнены апельсинами, при произнесении государем его имени, Башилов— подавал его величеству апельсин; другая его обязанность была быть ширмою.

Маневры, начинавшиеся в 4 часа утра, оканчивались в 12 часов. Потом вся стотысячная армия проходила повзводно пред государем церемониалъным маршем; эта проделка продолжалась не менее трех часов.

В 6 часов пополудни было приказано всем генералам, штаб- и обер-офицерам явиться в Лефортов дворец на бал, в лагерной форме, т. е. кирасиры в ботфортах и кирасах на груди, инфантеристам в знаках и шарфах, как они были пред фронтом. На балах ужаснейшее претерпели разрушение дамския платья, многия возвращались с бала в полуплатье, низ одежды был весь разодран шпорами. На третьем бале Павел Петрович пленился красотою дочери сенатора Петра Васильевича Лопухина, Анны Петровны... Близкий человек, поверенный во всех тайных делах и советник, Иван Павлович Кутайсов, начавший служение брадобреем и кончивший поприще служения обер-шталмейстером (чин действ. тайн. советн.), с титулом графскаго достоинства, с орденом св. Андрея Первозваннаго, был послан негоциатором и полномочным министром трактовать инициативно с супругою Петра Васильевича, а мачехою Анны Петровны, Екатериною Николаевною, рожденною Щетневою (о приглашении Лопухина с его фамилиею в С.-Петербург). Негоциация продолжалась во все время маневров и прелиминарные пункты были не прежде подписаны, как за несколько минут до отъезда его величества в Казань. В минуты переговоров, до изъявления согласия, для Петра Васильевича Лопухина были приготовлены две участи: при согласии—возведете в княжеское достоинство, с титулом светлости, и миллионное богатство; при отказе — опала и путешествие в пределы восточной Сибири ловить соболей. В день отъезда Павла Петровича в Казань, экипаж его и всей его свиты стоял у крыльца; государь ожидал негоциатора с ультиматумом — да или нет. Весь генералитет и все штаб- и обер-офицеры московскаго гарнизона толпились у подъезда. Я, пользуясь званием адъютанта фельдмаршала и качеством исправляющаго должность бригад-маиоpa при его величестве, стоял на вышней площадке крыльца; на этой-же площадке ходил человек небольшаго роста, портфель под мышкою, погруженный в глубокую задумчивость, глаза сверкали у него, как у волка в ночное время—это был статс-секретарь его величества, Петр Алексеевич Обресков; он сопутствовал государю и должен был сидеть в карете возле царя и докладывать его величеству дела, в производстве состоящия. Ответ решительный Лопухиных тревожил спокойствие души Обрескова; ну, если негоциатор привезет не да, а нет! Тогда докладывать дела Павлу Петровичу—влюбленному страстно и прогневанному отказом, было идти по ножевому лезвию. Все знали, что с разгневанным Павлом Петровичем встречаться было страшно.

Минут через десять скачет карета во всю конскую прыть; Обресков ожидает сидящаго в карете со страхом и надеждою; остановился экипаж, вышел из кареты Иван Павлович Кутайсов, вбежал на лестницу и с восхищением, громко, сказал Обрескову: „все уладил, наша взяла", и поспешил обрадовать приятною вестию. Через четверть часа после радостнаго известия Павел Петрович шествовал к экипажу в сопровождении фельдмаршала. Пред тем, как сесть в карету, обнял графа Салтыкова и сказал:

— „Иван Петрович, я, сударь, совершенно вами доволен; благодарю вас и никогда не забуду вашей службы и усердия. Благодарю генералов, штаб и обер-офицеров за их стараниe; я считаю себе большою честию командовать столь превосходною армиею"; сел в карету, за государем взлез в экипаж Обресков и поскакали.

Видели Павла Петровича восхищеннаго от радости во всех отношениях; маневры исполнены во всем по его желании; не видел государь ни малейшей ошибки...... Но проехав 172 версты от Москвы до губернскаго города Владимира, Павел Петрович выключил из службы 32 штаб и обер-офицеров за то, что они впродолжении маневров заболели и не могли в последние два дня маневров быть в строю. Что сказать о сем действии?