Ego - эхо - Вера Лукницкая

Один раз приехал папа, и мы все вместе на радостях пошли на ту фабрику-кухню. Я была так счастлива, что мы все вместе, что готова была съесть все тухлое и прокисшее. И сразу сжевала мокрые, кисловатые котлеты. С тех пор фабрику-кухню я звала "кислой фабрикой".

Сидим в столовке, стук мисок, ложек, нечесаная подавальщица в грязном фартуке. Я ем мои котлеты погнутой вилкой, они на вилке не держатся, или вилка в них - но это ничего. Я смотрю на подавальщицу с фермы убойного скота, смотрю тогда на маму, на папу, улыбаюсь, даже смеюсь до слез - это я так их жалею, чтобы непонятно было им. Мне хорошо - они со мной, я с ними, а им грустно между собой. Никак не могла придумать, чем их порадовать, чтоб стало спокойно всем. Наконец, придумала: вытащила из маминой сумочки десятку, - ко дню получки она папу и пригласила, - побежала в ларек и накупила ей всяких разностей. Папа-то сам не мог: денег не было. Накупила и за него. Тройной одеколон в зеленом пузырьке, квадратную с "грезовской" головкой коробочку пудры - это от папы. Черные, покрытые побелкой пряники и конфеты из пережаренных семечек, грильяж назывался, - от меня. Все положила перед мамой и радостно сообщила, что нашла случайно около ларька деньги. Придумала историю чудно-фантастическую, хотя как мне казалось и абсолютно правдивую, и настолько поверила этому сама, что не обратила сначала внимание, почему они растерянно смотрят друг на друга. Только потом вспоминали.

Одинокий ларек стоял на пустынной площади около "кислой фабрики" и перемешивал запахи всех сладостей местного производства и красот ленинградских парфюмерных фабрик "Теже" и "Ленжет".

После котлет мы провожали папу на поезд почему-то молча, а на обратном пути по дороге домой мама подошла к ларьку... Продавщица была знакомая нам ларек-то один на площади. Мама часто давала мне десять или тридцать копеек на два стакана газированной воды с сиропом.

Что потом было! Кошмар! Дома мама отлупила меня. Единственный раз в жизни. Да еще ремнем. Где она его только взяла? А может, от страха мне показалось, что ремнем.

Я ревела от самой страшной боли: мама теперь меня не любит. Я чуть не вошла уже к ней, чтобы сказать, что не буду жить, и увидела, что она плачет. Отчего же она-то плачет? Бедная моя мамочка - это ее надо пожалеть, а я о себе страдала, что папу больше не позовет. А он так нужен мне! Я уже выучила все стихи и из "чтеца-декламатора", а из антологии он переписал печатными буквами и выделил слова для выражения. А "Чтец - декламатор" привез в Лугу, чтобы проверить то, что я выучила еще в Ленинграде.

В "Чтеце-декламаторе" были замечательные стихотворения: "Будда" Мережковского, например. Папа любил этого писателя и меня влюбил. Я потом, в следующем году, выступала в Ленинграде на новогоднем празднике, в большой зале, перед взрослой публикой. На каком-то заводе, что ли - мне все равно было - где, главное -вечером, и как большая. Я декламировала этого "Будду", но хитрила, приспосабливалась, две последних строфы не читала. Потому что испортился бы смысл. Не для меня - для них, кто слушал: получилось бы так, что Сакья Муни - сознательный. А разве Бог может быть сознательным? Я так думала за тех, кому декламировала. И у меня получилось: - ай-ай-ай: на публике одно, а в себе - другое. Хамелеон, перевертыш я! Правильно меня мама отлупила, только ее жалко.

В душе я ведь думала другое. Нищие бездомные бродяги - это народ, но для людей продолжала рассуждать так: бродяги натолкнулись на Будду и бродяги осмелились спорить с ним, протестовать. У Мережковского - нищие победили. А в жизни? Сколько нищих на рынках, в трамваях, у церквей? Мы ходим с тетей Люсей - видим. Даже подаем копейки. Она отрывает от себя, от любимых своих папирос. В папиросном киоске на углу Жуковской и Восстания, рядом с домом, можно купить папиросы россыпью, поштучно: "Казбек", фабрики "Урицкого", или "Клары Цеткин". Тетя Люся предпочитала "Урицкого". Жалела, наверное, рано убили его. И фамилия благородная. "Клару" она не терпела - не верила, что ли, ее убеждениям? Или ревновала по женской части? И когда я спрашивала ее: "Почему не Клару Цеткин?". Она смеялась и отвечала любимой скороговоркой: "Клара у Карла украла кларнет". Первую половину скороговорки она пропускала. Я тоже смеялась, мне вполне хватало этой половины, именно ее я и хотела услышать, потому задавала вопрос. Это случалось всегда, когда она посылала меня на угол в киоск за одной, или двумя, если приезжала мама, праздничными папиросами "Казбек".

Кроме "Казбека", в киоске продавались более дешевые папиросы "Звездочка" и "Прибой". Так тетя Люся подавала нищим у церкви со своей трудовой тридцатирублевой пенсии, экономила на качестве папирос, на своем здоровье! Я была уверена, что дешевые папиросы здоровье портят, а дорогие, наоборот - прибавляют.

Стало быть, Будда должен быть плохим, если уж совсем его нельзя убрать.

Он умолк - и чудо совершилось,

Чтобы снять алмаз они могли,

Изваянье Будды преклонилось

Головой венчанной до земли.

На коленях, кроткий и смиренный

Пред толпою нищих царь Вселенной

Бог, великий Бог лежал в пыли.

Сам, по собственной воле встал на колени перед народом? Значит, все понял? Сознательно? Тогда зачем "мы наш, мы новый мир построим"? Все и так просто, без "строительства". И какие жертвы на его постройку пойдут? Кирова вот убили недавно. Праздник-то, хоть и новогодний, но он же советский, значит - антибожий. И все про Кирова, да, про Кирова на нем говорили.

Все равно я получила "Первый приз" за выступление и за декламацию. Про репертуар призовая комиссия ничего не сказала. Может быть, маме или папе? Он тоже был с нами в тот раз.

Праздник был красивый, торжественная часть, да еще траурная, с докладами, а потом угощение. Я решила, что это было на заводе, потому что в докладах говорили, что Киров - друг рабочих.

Сначала я хотела прочитать стихи про слоненка и про жирафа Гумилева, но тоже ломала голову, не могла многого понять: папа сказал, что это все про любовь, и что Гумилева убили. Как это? "Моя любовь к тебе сейчас слоненок". Ну ладно, а что такое "чернь", "мединетки" и "Ганнибал"?

Папа говорит, что чернь - это люди, которые не мыслят и не думают. "Интересно, а думать и мыслить разве не одно и то же?", Мединетки - говорит папа - это такие женщины, как русалки. Разница в том, что русалки живут в воде, а эти на суше. Тоже непонятно, как они ходят по жизни на хвостах. Ганнибал - древний царь, древнее, чем сам Христос. И жил он в далеком городе с красивым названием Карфаген. Это был такой большой город - целое государство, а царю все мало было - подавай ему еще Рим. И я думаю: "империалист он и завоеватель. Или за него Гумилева убили?"

Ладно - пока поверила. А "Слоненка", хоть и люблю, но читать для публики не стала, потому что Гумилева убили наверняка не за "ватные ступни" и "дольку мандарина", а за то, что слоненок "давил вопящих людей, как автобус". Слоненок от обиды давил озлобленных бездельников. Слоненок - очень нежное существо. И хоть Гумилева нет давно, а Кирова всего-то недавно, у меня душа поет и от "Слоненка", и от "Жирафа".

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает пятнистый узор,

С которым сравниться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Хочется быть жирафом... И плавать, плавать на влаге широких озер.

А про Кирова все только шепчутся, шушукаются на уши друг другу... Весь город Ленинград, куда ни посмотришь, только этим и занят. А толком - ничего не понять. Стихов от Кирова нет, одни страшные, как пауки, темные секреты. Даже на новогоднем празднике. Вместо елок.

Еще в "Чтеце" был перевод - не помню, может быть ошибаюсь, кажется Шеллера-Михайлова - про венгерского графа, приговоренного к казни. Тоже тогда выучила. В нем мама спасла достоинство сына тем, что соврала ему:

Так могла солгать лишь мать, полна боязни,

Чтобы сын не дрогнул перед казнью...

А начало там тоже для меня непонятное:

Позорной казнью обреченный,

Лежит в цепях венгерский граф.

Своей отчизне угнетенной

Хотел помочь он. Гордый нрав

В нем возмущался. Меж рабами

Себя он чувствовал рабом,

И взят в борьбе с могучим злом

И к петле присужден врагами.

Здесь тоже вопросы и вопросы. А кто мне ответит? Все считают меня маленькой, отвечать ленятся. Граф себя чувствовал рабом, а хотел чего? Чувствовать себя графом? Разве это хорошо? А с другой стороны, рабы - тоже плохо. В школе в прошлом году учительница написала на доске - что? "Мы не рабы - рабы не мы". Я запомнила, а спросить не решилась и задаю теперь, а рабы - кто?

Вот сейчас, когда мамочка моя в тюрьме, я часто думаю, как она страдает, что тогда побила меня... Хочет об этом забыть, а не может. Я вижу это во сне. Ее это мучает. "Мамуль, важно, что ты не разлюбила меня". А то, что в поэме про графа мама обманула сына - она права. Меня ты тоже обманула, сказала, что в тюрьме хорошо и вкусно кормят, чтоб я не волновалась. Но я тебя и в темноте увидела..."