Свидетель смерти - Робертс Нора

«Вот черт! – подумала Ева. – А ведь ему нравится все происходящее. Он откровенно наслаждается этим!»

– А ваши личные отношения?

– Даже не знаю, существовали ли они в том смыс­ле, который вы вкладываете в это выражение. Актеры часто… так сказать, тянутся друг к другу. – Стайлс сде­лал неопределенный жест рукой, и на его запястье иг­риво звякнул браслет с разноцветными камешками. – С угнетающей регулярностью мы женимся друг на друге, но эти браки недолговечны – так же, как и мимо­летная дружба или скоротечные связи между партнера­ми по сцене.

– И все же вы знали его не один год, – заметила Ева.

– Вот именно, я знал его, но мы никогда не были друзьями. А говоря откровенно… – Стайлс снова сде­лал паузу. Глаза его блестели так же весело, как камуш­ки на браслете, что абсолютно не вязалось с ситуаци­ей. – Я презирал его. Ненавидел. Считал его самым омерзительным существом на Земле.

– Тому были причины?

– Тому было сколько угодно причин! – Стайлс по­дался вперед, словно собирался сообщить какую-то страшную тайну. – Он был жаден, эгоцентричен, груб, высокомерен. Впрочем, этот последний недостаток я мог бы ему простить, поскольку мы, люди, выступающие на подмостках, чтобы добиться успеха, не можем обойтись без определенной доли тщеславия. Однако у Ричарда была черная душа. Он был потребителем – че­ловеком, который получает наслаждение, разбивая чу­жие сердца и отравляя души. Я нисколько не сожалею о том, что его лишили жизни. Мне лишь не нравится ме­тод, который для этого избрали.

– Почему?

– Потому что пьеса – блестящая, а своей ролью я просто упивался. Теперь же, после этого инцидента, спектакль «положат на полку», а то и вовсе снимут, и это меня огорчает.

– Но возможно и другое: случившееся станет вели­колепной рекламой для спектакля. Это ведь пошло бы вам только на пользу?

– Если рассуждать подобным образом, то конечно.

– И когда спектакль снова пойдет, зрители будут валить на него толпами.

– Пожалуй.

– Следовательно, смерть Драко, случившаяся на глазах у тысяч людей, да еще столь драматично обстав­ленная, вам только на руку?

– Умно! – промурлыкал Стайлс, изучая Еву уже более внимательным и серьезным взглядом. – Спек­такль внутри спектакля – это всегда интересно. Блестящий ход мысли, лейтенант!

Ева почувствовала, что все это начинает ее раздра­жать.

– Насколько мне известно, вы имели доступ к бута­форскому ножу. И достаточно времени, чтобы подме­нить его на настоящий.

– В общем-то, да. Это мысль! – Артист несколько раз моргнул, словно переваривая новую для себя ин­формацию. – Так значит, я – подозреваемый? Как интересно! Я-то видел себя исключительно в роли сви­детеля. Что ж, действительно, у меня была такая воз­можность, но зато не было мотива.

– Только что вы заявили, что ненавидели Ричарда Драко.

– О, дорогой лейтенант, если бы я убивал всякого, кого ненавижу, сцена была бы завалена трупами! Кроме того, как бы велика ни была моя ненависть к Ричарду Драко, мое восхищение его талантом было еще больше. Он был великим артистом, и только по этой причине я согласился снова с ним работать. Возможно, мир изба­вился от ничтожнейшего человечишки, но зато театр потерял величайшего из своих сыновей.

– А вы избавились от одного из главных конкурен­тов по сцене, – добавила Ева.

Брови Стайлса поднялись.

– Вот тут вы ошибаетесь. У нас с Ричардом совер­шенно разные амплуа. Я не могу припомнить случая, чтобы мы с ним когда-либо боролись за одну и ту же роль.

Ева кивнула, подумав, что проверить это будет не­сложно, и решила изменить тактику.

– Какие отношения связывают вас с Айрин Ман­сфилд?

– Она мой друг. Я восхищаюсь ею – и как женщи­ной, и как партнером. – Он опустил глаза и покачал го­ловой. – Наша профессия дается ей нелегко: она очень ранимая натура. Надеюсь, вы учтете это.

Стайлс снова поднял глаза на Еву. Теперь они по­темнели, и в них плескался гнев.

– Кто-то чудовищным образом использовал ее, уве­ряю вас, лейтенант. Если бы я задумал отправить Ри­чарда Драко на тот свет, я бы сделал это таким образом, чтобы не бросать тень на своих товарищей. Вчера на сцене оказалось сразу две жертвы – Ричард Драко и Айрин Мансфилд, и мое сердце истекает кровью от жа­лости к ней.

-Мошенник! – бормотала Ева, пока лифт спускал их с пятого этажа в вестибюль. – Умный, скользкий, самодовольный… Из всех остальных актеров он – са­мый опытный и знает театр как свои пять пальцев.

– Если Стайлс действительно друг Айрин Ман­сфилд, разве стал бы он вкладывать в ее руки настоя­щий нож, чтобы она убила Драко? Да к тому же еще подкидывать бутафорский нож в ее гримерную.

– А почему бы и нет? Ведь это так театрально! – Ева вышла из подъезда, напоследок наградив швейцара сердитым взглядом. Сев в машину, она наморщила лоб и задумчиво побарабанила пальцами по рулевой колон­ке. – Как бы то ни было, тот, кто разработал этот план, хотел, чтобы мы нашли бутафорский нож и стали подозревать Мансфилд. В противном случае все это выгля­дит глупо, а тот, кто подстроил убийство, далеко не ду­рак. Я хочу знать имена статистов – кто из обделенных артистов, желающих блистать на сцене, выполнял в тот день техническую работу.

Машина отъехала от тротуара.

– Отправь запись беседы Фини, – велела Ева Пибоди, а сама по автомобильному телефону набрала но­мер морга. Трубку снял Морс, главный патологоанатом, обладатель роскошной шевелюры, всегда носивший в правом ухе несколько серебряных сережек.

– Я ждал твоего звонка, Даллас, – сказал он. – Ва­ши ребята из управления меня уже заколебали.

– Да нас и самих имеют как хотят. Итак, что ты мне можешь сказать о Драко?

– Хочешь – верь, хочешь – не верь, но он мертв. – По голосу Морса было понятно, что он улыбается. – Ножевая рана в сердце, мгновенная и чистая смерть. Больше никаких повреждений. У него великолепная накачанная фигура и чудесный бронзовый загар, если тебя это интересует. Печень – не очень. Видимо, этот ваш парень любил заложить за воротник, но в послед­нее время пытался лечиться. Кстати, в момент смерти он был под кайфом: в организме обнаружен наркотик. Точнее, коктейль из трех наркотиков: «экзотики», «зинга» и «Зевса». И эту гремучую смесь он запил стаканом чистого виски.

– Гурман!

– Не говори… Мужик и пил, и таблетки глотал, но при этом пытался заботиться о здоровье: качался, лечил печень. Впрочем, даже при таком образе жизни он про­жил бы еще не менее двух десятков лет.

– Теперь ему это не грозит. Спасибо, Морс.

– Когда спектакль снова пойдет, не подкинешь по блату пару билетиков? У тебя ведь есть связи… – под­колол Еву патологоанатом.

Она вздохнула:

– Я посмотрю, что можно будет сделать.

ГЛАВА 4

Покинув рафинированный квартал, в котором оби­тал Стайлс, Ева и Пибоди проехали совсем немного и вскоре окунулись в специфические ароматы района Алфабет-сити. Здесь пахло перевернутыми мусорными ба­ками и немытыми бродягами, тут не было роскошных домов с ливрейными швейцарами и престижных ма­шин. Однако, несмотря на это, у Евы сразу стало легче на душе.

Майкл Проктор жил на четвертом этаже угрюмого закопченного здания – одного из многих, которые жа­лись друг к другу грязными боками, словно бездомные попрошайки в очереди за бесплатным супом. Каждый раз, когда приближались выборы, городские власти клялись в том, что приведут район в порядок: проведут реконструкцию, одержат решительную победу над пре­ступностью, объявят бой нищете. Но вот выборы оста­вались позади, а район продолжал загнивать, распространяя омерзительное зловоние. До следующих выбо­ров.

Однако всем надо где-то жить. Судя по полученной Евой информации, Майкл Проктор отчаянно боролся за существование: хватался за любые роли, подрабаты­вал в нескольких местах кряду, чтобы только не остать­ся без крыши над головой. И все же ему это не очень удавалось. Ева выяснила, что Проктор задолжал кварт­плату уже за полтора месяца, и ему пришлось обратить­ся в Комиссию по жилищной помощи. А это означало последнюю стадию отчаяния. Те, кто приходил в КЖП, словно попадали в паутину. Их опутывали липкими ни­тями анкет, справок и других бумажек, их хватали за горло жирные пальцы бюрократов. В конечном итоге многие не выдерживали и, плюнув на все, уходили прочь, чтобы найти хотя бы временное убежище под кровом грязной ночлежки.