Заколдованная страна - Вячеслав Пьецух

– Довольно дурацкие ваши сказки, – с неприязнью сказала Вера.

– Ну почему? – возразила Ольга. – От исторических личностей всего приходится ожидать. Христос вон тоже, говорил-говорил по-русски, а перед смертью вдруг на арамейском заголосил…

– Это вообще бывает, особенно с тонкими натурами, – подключился я. – Например, моя киевская тетка как-то поехала в Польшу по туристической путевке, и очень ей там понравилось улицы переходить. Как только она ступит на проезжую часть, так сразу замирает коловращение автомобилей…

– Вы это уже рассказывали, – перебила Вера.

– Действительно, рассказывал, – согласился я, – видимо, это спирт. Тараканий Бог заметил:

– Спирт, между прочим, ворованный, я это желудком чую.

– С чего вы взяли?! – вскричали Вера и Ольга хором.

– Просто меня ворованный не берет, потому что, как показывает история, все экспроприированное не впрок. От купленного я через пару минут балдею, а ворованного хоть канистру выпью – и ничего!

Наши хозяйки напрасно испугались разоблачения в присутствии судебного исполнителя, тот вовсе пропустил мимо ушей сообщение о принадлежности спирта, поскольку он тем временем формулировал один жизненный анекдот

– У нас в суде, месяца три это будет тому назад, – вдруг заговорил Оценщик, взявшись за подбородок, – случился похожий казус. Прямо заявляю, ни за что мы засудили одного предприимчивого гражданина. Этот гражданин ранней весной арендовал у колхоза «Маяк» четыре гектара пашни и летом выдал, образно говоря, неистовый урожай. Колхоз собирал по сорок – пятьдесят центнеров с га, а этот Эдисон выдал по сотне с лишним. Конечно, обиделся колхоз, в силу того, что какой-то отщепенец, образно говоря, подмочил ему репутацию, и подал на предприимчивого гражданина в суд. Ясное дело, мы его засудили. Восемь лет дали за частное предпринимательство со всеми вытекающими последствиями. Так представьте себе: он после суда принципиально отказался по-русски разговаривать, а стал разговаривать по-английски и даже по-ихнему кассацию написал! Все восемь лет так по-английски и говорил. Чего уж там удивляться, что Христос перед смертью на арамейском заголосил…

– Кстати о Христе, – заикнулся я. – Мне почему-то кажется, что он относится к России с особой, я бы даже сказал, трогательной симпатией…

– Ничего себе симпатия! – с горьким чувством сказала Вера. – Налицо бедная, деградирующая страна, ошалевшая от водки, земля лентяев, писателей и воров, земля беспорядка как способа существования, а вы уверяете, будто Христос к нам относится с трогательной симпатией!…

– Видите ли, у меня имеются на то веские доказательства. Например… в России самая высокая плотность прекрасных женщин на квадратный километр – это первое. Если у нас и есть что-нибудь истинно неземное, кроме литературы, так только наши женщины – это второе. Наконец, в стране все держится на женщинах, от семьи до обороноспособности государства, – это третье. Согласитесь, что коли в лице прекрасного пола России ниспослана такая-то благодать, то это, конечно же, неспроста, то в этом, по-видимому, кроется какой-то знак, некое обещание…

– А я полагаю, – сказал Тараканий Бог, – что Всевышний послал нам прекрасных женщин в качестве компенсации. Видит, что дела в стране идут через пень колоду, ну и сделал в генном коде соответствующую поправку, ведь нельзя же, чтобы все было в России плохо, это уже выходит перебор, надо чтобы что-то было и хорошо…

В этом пункте дискуссии я немного отвлекся, так как поймал на себе… я бы сказал, огненно-нежный взор обеих моих хозяек, и меня обдала теплая внутренняя волна. Когда я пришел в себя, Оценщик говорил, взявшись за подбородок

– Что касается меня, то я придерживаюсь следующей платформы. Христос давным-давно про нас позабыл. Поглядел-поглядел на российские будни и махнул рукой, мол, ну вас к чертям собачьим, живите как знаете, отщепенцы, хоть передушите друг друга до последнего человека. Образно говоря, или бога вовсе нет, или он с нами окончательно расплевался. По-другому я Россию не в состоянии объяснить.

– Хорошо, – сказал я, – а куда вы денете нового человека? Чему приписать нового-то человека, если он не продукт особого внимания Иисуса Христа по отношению к россиянам?! Ведь именно в результате общественного настроения и отсюда всяческого горя, через которое мы прошли по следам Христа, где-то в середине XIX столетия в России народился, так сказать, предбудущий человек, человек решительно не от мира сего, точно так же, как вследствие трехлетних мытарств Сына божьего народился христианин, попиравший земные блага. Или вы это будете отрицать?

– Будем отрицать! – настырно сказала Вера.

– И напрасно, – объявил я. – Потому как очевидно всем, кроме учителей литературы и русского языка: среди нас давно уже водится предбудущий человек, который, гораздо больше среднеарифметического, чадо божье, и уже потому хотя бы что он жив духом, любовью и способен быть даже счастливым на ровном месте, как говорится, из ничего. Ведь у нас даже записной негодяй – неровная, неожиданная натура, ведь он, черт такой, может походя изнасиловать в лифте бабушку, а в лагере станет писать стихи и перечислять зарплату в какой-нибудь детский дом!

– Это точно, – сказал Оценщик, – это в преступных кругах обыкновенное дело, наши урки на все способны…

– Вы бы присели с нами, – обратилась к нему Ольга и вытащила из-под стола пуфик, обитый штофом. – А то неудобно, что вы стоите. Чай будете с нами пить?

– Ну, – подтвердил Оценщик и сел к столу.

Ольга налила ему чаю, пододвинула сахарницу и тихо проговорила:

– Я что-то тоже не верю в вашего предбудущего человека.

– Хорошо! – с горячностью сказал я. – Вот ответьте мне, Ольга: будете вы счастливее оттого, что завтра отремонтируют вашу квартиру, вообще приведут ее в европейский вид?

Ольга ответила честно:

– Нет.

– Ну вот вам и решение всех вопросов, потому что голландец – будет!

– И все-таки, – это уже Тараканий Бог, – многие, ох, многие вопросы остаются по-прежнему без ответов. И знаете почему: потому что «несть ни еллина, ни иудея». То есть если мы договоримся, что национальность – понятие прежде всего этическое, а не этническое, именно что национальность – это некий комплекс ориентиров, ценностей, свычаев и обычаев, то Христос пристально опекает не русских, или евреев, или американцев, а определенный этический тип людей. Иначе говоря, это не русским такая божия благодать, но приближенному человеку, который водится и среди русских, и среди всех прочих народов мира. Вы, наверное, не будете отрицать, что немало русских по этической сути живет в Германии, немцев – во Франции, французов – в Соединенных Штатах, американцев – в пустыне Калахари, а туарегов – в СССР… Вот ведь Паскаль: он же был русский, самого что ни на есть московского разлива был русский, только что по фамилии не Петров!

– Это точно, – сказал Оценщик. – Паскаль был русский, хоть у него фамилия не Петров, а наш районный прокурор – жид! Он именно Петров, Дмитрии Ильич, но в действительности он стопроцентный жид, образно говоря, в синагогу за справкой ходить не нужно.

– Вы что, антисемит? – с легкой неприязнью спросила Ольга.

– Я? Нет… А с чего вы взяли?

– Да как-то словечко «жид» не в чести у нормального человека.

– Ну извините.

Вера сказала:

– Вообще это уже какой-то отпетый интернационализм. В Священном Писании только «несть ни еллина, ни иудея», а у вас вовсе никого «несть», кроме приближенного существа. Это уже что-то слишком по-большевистски. Кстати заметить: чего только не повыдергивали из Библии большевики, и все во вред, потому что «Слышат звон, да не знают, где он».

– В этой связи, – сказал я, – хотелось бы посетовать, что напрасно большевики проигнорировали самую суть христианского учения – любовь к врагу, очень даже зря они ее не взяли на вооружение. Поскольку коммунизм в чистом виде есть продолжение христианства в сфере социально-экономических отношений, то резонно было бы, чтобы они включили в свое учение и любовь. Ибо из ненависти, хоть персональной, хоть классовой, хоть какой, никогда ничего путного не рождалось. Возьмите Солженицына: он ненавидит, он прежде всего ненавидит, и в результате из него получился Герцен для простонародья…

– Солженицына оставьте, пожалуйста, в покое, – с затаенным взрывом сказала Вера. – Он великий писатель, и если вы этого не понимаете, то вы вообще не понимаете ничего!

– Ну не знаю… – сдался я перед лицом Вериного напора.

– Позвольте, позвольте! – вскричал Оценщик. – Кто это вам сказал, что ваш живодерский коммунизм есть продолжение христианства?!

– Нет, товарищи, нас точно в Кресты упекут, – с испуганной улыбкой сказала Ольга.

– Ничего, – продолжал Оценщик, – как говорится, раньше сядем, раньше выйдем… тем более что в Кресты за политику не сажают. А вы, гражданин хороший – не имею чести знать вас по имени-отчеству – заехали не туда! У них диктатура станочников, – образно говоря, краеугольный камень, у них сумасшедший террор – решение всех проблем.