Реквием - Лорен Оливер

Тут в его монолог вклинивается мистер Рот:

– Рич, успокойся. Присядь. Ты расстроен.

– Конечно, я расстроен! Эти тараканы…

В кладовой аккуратными рядами выстроились коробки с кашами и пакеты с кофе. Я сую пакет под мышку и сдвигаю остальные, чтобы щель была незаметна. Затем я хватаю кусок хлеба и мажу его арахисовым маслом, хотя новости чуть не отбили мне аппетит начисто.

Я прохожу через кухню и уже одолеваю половину коридора, когда папа окликает меня:

– Куда это ты собралась?

Я поворачиваюсь так, чтобы он не увидел пакет с кофе.

– Да захотелось прокатиться на велосипеде, – бодро откликаюсь я.

– Прокатиться на велосипеде? – переспрашивает папа.

– Свадебное платье немного тесновато. – Я экспрессивно взмахиваю куском хлеба. – Видимо, заедаю стресс. – По крайней мере на мое умение врать исцеление не подействовало.

Папа хмурится.

– Только не забирайся на окраины, ладно? Ночью произошел инцидент…

– Вандализм, – произносит мистер Рот. – И ничего более.

Теперь по телевизору показывают сюжет об Инцидентах, связанных с январскими действиями террористов: внезапное обрушение восточной стены Крипты – кадры расплывчатые, случайно заснятые на мобильник. Языки огня, вырывающиеся из здания муниципалитета. Люди, выскакивающие из заглохших автобусов и бегущие в панике и замешательстве по улицам. Женщина, осевшая в залив; платье вздымается за ней на волнах, словно вопия, что правосудие придет. Облако пыли, плывущее сквозь город и окрашивающее все на пути в белый цвет.

– Это только начало! – отрывисто бросает отец. – Они явно предупреждают нас.

– У них ничего не получится. Они не организованы.

– То же самое все твердили и в прошлом году, а закончилось это дырой в Крипте, смертью мэра и психопатами, заполонившими город. Вам известно, сколько заключенных сбежало в тот день? Три сотни!

– После этого мы усилили службу безопасности, – стоит на своем мистер Рот.

– Эта служба не помешала зараженным прошлой ночью превратить Портленд в одну огромную почту. Могло произойти невесть что! – Отец вздыхает и трет глаза. Потом поворачивается ко мне. – Я не хочу, чтобы мою единственную дочь разнесло в клочья.

– Я не поеду в центр, па, – обещаю я. – На полуостров заезжать не буду, о’кей?

Отец кивает и поворачивается обратно к телевизору.

За дверью я останавливаюсь и съедаю хлеб, рукой придерживая пакет с кофе. Я слишком поздно понимаю, что мне хочется пить. Но возвращаться я не стану.

Я присаживаюсь, запихиваю кофе в мой старый рюкзачок – от него до сих пор еле заметно пахнет клубничной жвачкой, которую я часто жевала, – и снова натягиваю бейсболку поверх собранных в хвост волос. Еще я надеваю солнечные очки. Фотографов я не очень боюсь, но не хотелось бы натолкнуться на кого-нибудь знакомого.

Я вывожу велосипед из гаража и выруливаю на улицу. Считается, что разучиться ездить на велосипеде невозможно, но, усевшись в седло, я несколько мгновений шатаюсь из стороны в сторону, словно малявка, которая только-только начала ездить. Пробалансировав несколько секунд, я все-таки восстанавливаю равновесие. Я разворачиваю велосипед вниз по спуску и качу в сторону Брайтон-Корт, к проходной и границе «Древозащиты».

В шорохе колес по асфальту есть нечто успокаивающее – как и в ощущении ветра в лицо, влажного и бодрящего. Прежние чувства, которые я испытывала при катании на велосипеде, не возвращаются, но я ощущаю довольство, наподобие того, что чувствуешь, опускаясь на чистые простыни после долгого дня.

День отличный, ясный и на удивление прохладный. В такой день просто не верится, что полстраны изувечено выступлениями мятежников, что зараженные прокатились через Портленд, словно поток нечистот, рассеивая вокруг послания страсти и насилия. Не верится, что в мире что-то неладно. Анютины глазки кивают мне с клумбы, когда я проезжаю мимо, набирая скорость, позволяя склону нести меня вниз. Я проношусь мимо чугунных ворот, мимо проходной, не останавливаясь, лишь на миг вскидываю руку в приветствии – хотя вряд ли Сол узнал меня.

За воротами «Древозащиты» окружающее выглядит совершенно иначе. Участки земли, принадлежащие правительству, сменяются убогими территориями, и я проезжаю мимо трех жилых прицепов, припаркованных один за другим. Вокруг них – мангалы и кострища, клубы дыма и зола. Люди, живущие здесь, пользуются электричеством очень экономно.

Брайтон-авеню выносит меня на полуостров и, строго говоря, за границу, в центральную часть города. Но здание мэрии и скопление других муниципальных зданий и лабораторий, у которых собираются протестующие, в нескольких милях отсюда. Здесь, в таком отдалении от Старого порта, стоят малоэтажные дома, перемежаемые продуктовыми магазинчиками, дешевыми прачечными-автоматами, заброшенными церквями и давно не используемыми автозаправками.

Я пытаюсь вспомнить, когда последний раз была дома у Лины, а не она приходила ко мне, но память выдает лишь мешанину лет и картин, запах консервированных равиолей и порошкового молока. Лина стеснялась своего тесного дома и своих родственников. Она знала, какие слухи ходили об их семье. Но мне всегда нравилось приходить к ней. Сама не знаю почему. Тогда мне казалось, что меня привлекает кутерьма: тесно стоящие кровати в комнатах наверху, вечно чудящие электроприборы, постоянно вылетающие пробки, ржавеющая стиральная машинка, вместо стирки применяемая для хранения зимней одежды.

Невзирая на прошедшие восемь месяцев, я без труда нахожу дорогу к старому дому Лины и даже вспоминаю, как срезать путь через автостоянку, выходящую задами на Камберленд.

К этому моменту я уже успеваю вспотеть и потому останавливаюсь, немного не доходя дома Тиддлов, снимаю бейсболку и приглаживаю волосы, чтобы выглядеть хоть условно прилично. Чуть дальше по улице хлопает дверь, и на крыльцо выходит женщина. На крыльце громоздится поломанная мебель и за компанию – припорошенная ржавчиной сидушка от унитаза. У женщины в руках веник. Она принимается подметать на одном и том же месте, не отрывая взгляда от меня.

Этот райончик стал намного, намного хуже, чем прежде. Половина домов стоят заколоченные. Я ощущаю себя, словно подводник на новой субмарине, проплывающий мимо обломков потерпевшего крушение корабля. Занавески на окнах шевелятся, и взгляды незримых глаз провожают меня по улице – и гнев, бурлящий в унылых, обветшалых домах.

Я чувствую себя на редкость по-дурацки. Зачем я сюда пришла? Что я скажу? Что я вообще могу сказать?

Но теперь, когда я рядом с целью, я не могу развернуться и уйти, даже не повидав ее: номер 237, старый дом Лины. Но стоит мне подъехать к воротам, и я понимаю, что там уже некоторое время никто не живет. На крыше не хватает нескольких черепиц, а окна заколочены досками цвета плесени. Кто-то написал на входной двери большую букву «Х», символ того, что в этом доме гнездилась болезнь.

– Что вам нужно?

Я оборачиваюсь. Женщина на крыльце перестала подметать. Она теперь держит веник в одной руке, а вторую приставила козырьком ко лбу.

– Я ищу Тиддлов, – говорю я. Мой голос звучит слишком громко. Женщина продолжает смотреть на меня. Я заставляю себя подойти к ней поближе, развернув велосипед и подведя его к ее калитке, хотя внутренний голос бунтует, требуя, чтобы я исчезла. Я здесь чужая.

– Тидлды съехали прошлой осенью, – сообщает женщина и снова принимается подметать. – Их не хотели больше здесь видеть. После того как… – Она внезапно смолкает. – Ну, не важно. Я не знаю, что с ними сейчас, да мне это и без разницы. Как по мне – пусть хоть сгниют в Хайлендсе. Испортили район, теперь тут никто не…

Я цепляюсь за прозвучавшие крохи информации.

– Они переехали в Диринг Хайлендс?

Женщина тут же настораживается – это чувствуется.

– А вам какое дело? – интересуется она. – Вы из молодежной стражи или что? Здесь хороший район, чистый. – Она тычет веником в свое крыльцо, словно пытается пристукнуть каких-то невидимых насекомых. – Мы каждый день читаем Руководство и ходим на контроль, как все. Но люди все продолжают докапываться и выпытывать, устраивать неприятности…

– Я не из АБД, – пытаюсь я успокоить ее. – И я не собираюсь устраивать никаких неприятностей.

– А тогда что вы тут делаете? – Женщина присматривается ко мне повнимательнее, и я вижу, как в ее глазах мелькает тень узнавания. – Эй, да вы никак тут бывали прежде?

– Нет, – поспешно отвечаю я и натягиваю бейсболку обратно. Мне больше нечего делать здесь.

– Я точно откуда-то знаю вас, – продолжает женщина, пока я взбираюсь на велосипед. Я понимаю, что до нее в любую секунду может дойти: ба, да это же та самая девушка, которую выбрали в пару Фреду Харгроуву!

– Нет, не знаете, – заявляю я и припускаю прочь.

Я должна выбросить это из головы. Я знаю, что должна. Но мне еще сильнее, чем прежде, хочется снова увидеть родственников Лины. Мне нужно знать, что произошло после ее побега.