Газета День Литературы # 180 (2011 8) - Газета День Литературы

Арена современной русской истории стала схожа с ареной крушащегося Третьего Рима, где с амфитеатром можно сравнить почерневший от пламени Белый дом Верховного Совета народных депутатов СССР. Третий Рим оказался обезбоженным, официальная отмена атеизма не смогла сразу вернуть в души людей Бога. Страна была ввергнута в разрушительные реформы, "красная империя" распалась. Раскол, развал – это ли не от сатаны? А Бог – объединитель.

Хаос Смуты уничтожил не одну личность. В образе Ломова дан портрет героев эпохи, воспитанных на книгах Николая Островского, преданно служивших своей великой державе и в одночасье внезапно потерявших то, что было для них главным в жизни. В таком контексте сама эпоха представлена автором временем, в котором преступления совершаются из закулисья сильных мира сего, потому и остаются нераскрытыми. Мы видим марионеток лисьевых, а их кукловодов нам видеть не дано.

Кто же и за что мог убить Ломова? Какую линию он вёл или гнул в своей жизни? В своём альманахе он печатал сенсационные расследования, акцентируя внимание читателей на секретных материалах, в том числе о расстреле Белого дома. Так или иначе, общество до сих пор разделено на тех, кто поддержал расстрел и кто его не поддержал, пусть даже открыто не становясь на сторону защитников Белого дома. И с этим жить ещё долго, так как живы участники и очевидцы событий, их родные и близкие, дети и внуки. Несмотря на то, что при Ельцине свобода слова достигла такого уровня, когда в СМИ он мог подвергаться критике, порой уничтожающей, после его ухода эту свободу свернули. А слово правды – не крикливое, доверительное – и несут теперь такие романы, как "Ломов".

Во все времена был дефицит на правдивое слово, тем более в эпоху так называемой гласности, когда открыто идут взаимные обвинения и противники швыряют друг в друга отнюдь не торты, а бомбы.

Ломов глубоко знал своё время, он отменный аналитик. С его слов мы узнаём, что де-юре СССР всё ещё существует, пусть де-факто его нет. И если бы появилась инициативная группа и затеяла процесс, в суде она могла бы это доказать. Историк Наталья Нарочницкая, общаясь с Ломовым, поведала ему, что "СССР был правопреемником государства Российского, и то, как в декабре 1991 года его объявили несуществующим, является незаконной акцией. Не было проведено единой для всех союзных республик конституционной процедуры выхода". А, согласно правовым нормам, "каждый народ на территории союзных республик, пожелавших стать независимыми государствами, должен был получить возможность свободного волеизъявления. А они её не получили. Право на самоопределение было под шумок подменено правом территорий". А "все бывшие республики в СССР – многонациональные государства, и в них проживала большая доля русских. Отсюда вытекает правомерность считать русский народ разделённой нацией, имеющей право на воссоединение".

В своём альманахе Ломов давал объективную информацию, в том числе о Северной Осетии, почерпнутую из архивных источников и от участников событий. Ему удалось выбить на издание очередного номера альманаха деньги, собрать материал, но после его гибели деньги из сейфа, как и исторические сведения, пропали.

Исполняя обязанности советника президента Северной Осетии, Ломов встречается с народом. Подогретые спиртным, люди провоцируют его на резкие высказывания. Подчиняясь голосу совести, а не благоразумию, он делает вывод вслух: "Идти на баррикады! Ничего другого не остаётся".

Само собой, по ТВ его не показывают, зато прибавляется тайных врагов.

Таким образом, трагическую гибель главного героя своего романа Ольга Шевчук оставляет на совести и нынешней государственно-политической системы, и каждого гражданина страны в частности, и сложного времени в целом. Финал романа ребром ставит вопрос, на который каждый читатель для себя должен найти неоднозначный ответ и попытаться выстроить свою жизнь к лучшему – честнее и чище.

Владимир КАРПОВ НАСТОЯЩИЕ СИБИРСКИЕ МУЖИКИ

Известно, что "декабристы", а также политические ссыльные более поздних времён обогатили Сибирь породой и образованием, и я не могу не сказать о потомках ссыльных, которых недавно довелось встретить на берегах священного Байкала.

Были мы там вместе с Валентином Яковлевичем Курбатовым, с которым обычно встречаемся в Ясной Поляне, а посему как-то нелегально и негласно рядом с нами присутствовал и дух Льва Толстого.

Накануне мы посмотрели фильм "Река жизни", где много говорилось о затоплении приангарских деревень и неком известном человеческом упадке в национальной жизни. И на Байкале глаз искал чего-то иного, должного подтвердить, что нет, мы, брат, живы и так просто ты нас не затопишь. И буквально тотчас мы с Валентином Яковлевичем это подтверждение нашли. В селе Листвянка, что в семидесяти километрах от Иркутска, на одной из улочек завернули в сельский двор, на воротах которого было написано: "Парк Ретро". Весь участок был заставлен машинами, мотоциклами довоенного и военного времени, всякими изобретательными поделками: так, к баку мотоцикла с одной стороны приварен кусок плуга, с другой – какой-то изогнутый стержень, – и вот тебе, аист! Курбатов прыгал, аки младенец с немецкой "Эмки" на отечественную "Полуторку", и я садился за руль "Ижа" с ручкой скоростей на боку; и нам казалось, что скромно оставшийся в открытых настежь воротах великий старец – тоже доволен этой картиной русской жизни, сотворённой местным "Кулибиным".

С нами в группе была представительница Голландии: женщина родом из России, сорок лет прожившая за рубежом. Мы не поленились, сходили за ней в гостиницу, чтобы показать наглядную картину неистребимой талантливости русской глубинки.

И она вошла во двор "Парка Ретро", восторженно покачивая головой и улыбаясь, как все они, иностранцы, улыбаются в России.

Сам "Кулибин" – седовласый, лысеющий, по пояс голый, с умиляющим лицом шукшинского чудика, озарённого делом, жил своими трудами в глубине двора, заваленного бесконечной утварью.

Вдруг на громадной скорости, прыгая по ухабам, во двор влетел квадрацикл с восседающим с растопыренными локтями ещё одним явленным чудиком – морда красная такая! Мы с видным литературным критиком, как охочие до подлинной жизни люди, с наслаждением впились в эту картину неугасающего нашего национального бытия. Здоровенный сибирский мужик – такой всплывёт после любого затопления! – так же резко, как ехал, затормозил. И сходу двинул "Кулибина" матёрым кулаком. А в следующее мгнове- ние – выхватил нож. Большой такой, охотничий, из хромированной стали!

"Кулибиных", впрочем, оказалось во дворе два – оба седенькие, только один носастее, и не столь благообразен. Вот ему-то и досталось! Благообразный меж тем вооружился граблями и успел огреть бугая по хребту. А носастый – схватил топор! Всё ж под рукой у них, у рукодельников!

Чудиков я в детстве на Алтае повидал, и знаю, что про них хорошо сказки сказывать, но держаться от них, особливо, когда они при ножах и топорах, лучше подальше. И голландская гостья меня взяла за локоток, мол, посмотрели, пора и честь знать, если нас привлекут, мне в посольстве разбираться. И я развернулся, было, к Валентину Яковлевичу, дабы благородно вместе удалиться, пустив сюжет на произвол судьбы. Но то ли он незримое присутствие Льва Николаевича ощущал острее (который явно заинтересовался событиями), то ли ещё какой глюк по темечку шлёпнул. Литературовед прямо-таки коршуном летел в гущу народной жизни! И борода – острым клином рассекала пространство.

Мать честная! Я же знаю, как пить дать, – они теперь этого, вездесуйного, объединив гнев, и вместе порешат! И топориком, и ножичком, а потом разровняют граблями! Тут и меня сподобило увидеть образ классика, который шёл по полю и широко взмахивал косой. Коса висела на заборе – много кос ещё явно той, дореволюционной закалки. Я схватил косу – точнее, попытался схватить. Мастеровые "Кулибины" её накрепко прикрутили к доскам. Втроём – не отодрать!

Меж тем разъярённый здоровяк, размахивая ножом, теснил умельцев вместе с их орудиями труда, а Курбатов уже разворачивался, прикрывал спиной, как бы пытаясь отстоять народные таланты.

И потеряв разуменье, я, как декабрист какой, бросился туда, где сила народного гнева грозила обрушиться на чистого в своих последних помыслах литературоведа.

– Положи нож, – услышал я голос, словно бы объявлявший очередную тему выступления в Ясной Поляне.

Вместо литературоведа посреди вооружённого люда с поднятыми перстами буквально завис в воздухе ни то апостол Павел, ни то Пётр.