Революции светские, религиозные, научные. Динамика гуманитарного дискурса - Коллектив авторов

и многие зарубежные исследователи[30] дают кочевничеству оценку как обществу не первобытному, а имущественно-социально-дифференцированному, однако мнения расходятся при определении сущности этого строя. Важным аспектом этих расхождений стал характер собственности на скот и землю.

Собственность, как известно, порождается определенными общественно-производственными отношениями между людьми, и «собственность означает, следовательно, первоначально не что иное, как отношение человека к его собственным условиям производства…»[31].

В нашей литературе широко распространено мнение о феодальном характере социально-экономических отношений у кочевников. Но суть этих отношений определяется различными авторами по-разному: от развитых феодальных до недоразвитых (патриархально-феодальных). При этом некоторые исследователи полагают, что основу этих отношений составляет феодальная собственность на землю[32], другие – собственность на скот[33]. Впрочем, есть и иные точки зрения[34].

Как первая, так и вторая точки зрения подвергались в литературе серьезной и обоснованной критике. Каждая из сторон убедительно критикует основные положения другой, что в конечном счете ставит под сомнение их позитивные выводы.

Резко и обоснованно выступает против предположения С.З.Зиманова, З. А. Еренова, Л. П. Потапова, И. Я. Златкина и других о наличии у кочевников феодальной собственности на землю С. Е. Толыбеков. При этом он обстоятельно показывает, что выводы, к которым приходят эти авторы, не подтверждаются фактическими данными, а многие факты толкуются им и неверно. При этом следует отметить, что С. Е. Толыбеков свои рассуждения подтверждает обширными фактическими данными из истории казахского народа, соответствующими рассмотренным выше историческим и этнографическим данным как в отношении казахов, так и других кочевых скотоводов.

С. Е. Толыбеков доказывает несостоятельность доводов З. А. Еренова и некоторых других авторов, пытавшихся на примере Букеевской казахской орды обосновать наличие феодальной земельной собственности в Казахстане[35]. Он совершенно правильно указывает, что хан этой орды и его потомки «приобрели право владельцев на эту землю на основе русского государственного законодательства, а не по древним обычаям кочевого общества казахов»[36]. Кроме того, он опровергает утверждение З. А. Еренова, согласно которому обычай называть те или иные местности по имени старейшины или предводителя свидетельствует о феодальной собственности на землю. Термин «тоган», который З. А. Еренов истолковывает как «земельный участок» и который в его представлении связан с феодальным владением, на самом деле скорее означает «головной канал» – так назывались вовсе не пастбища, а орошаемые земледельческие участки[37]. Довольно убедительно критиковал С. Е. Толыбеков и предположение З. А. Еренова и С. З. Зиманова о том, что могильные памятники предводителей связаны с феодальной земельной собственностью[38]. С. Е. Толыбеков показывает, как некоторые авторы неверно, тенденциозно пытаются интерпретировать факты. Это и попытки Б. Я. Владимирцова, а позднее Л. П. Потапова обнаружить в сообщении Плано Карпини подтверждение наличия у монголов крупного феодального землевладения, хотя этот автор сообщал лишь об организационных мероприятиях, направленных на упорядочение кочевания, необходимых для укрепления военной организации[39]. Очень примечательно замечание С. Е. Толыбекова о том, как используют С. З. Зиманов и З. А. Ере-нов данные для обоснования своей концепции. Так, из старорусского оборота речи Н. П. Рычкова о «знатных» (т. е. хороших) землях они ухитрились сделать вывод о наличии феодального землевладения[40]. Убедительными фактами С. Е. Толыбеков опровергает утверждение С. З. Зиманова о том, что казахские ханы Тауке, Аблай, Абулхаир, Нурали, Джангер выдавали «феодалам» ханские ярлыки на право владения пастбищными угодьями. В действительности о подобных ярлыках ничего не известно[41]. Резко критикует С. Е. Толыбеков и необоснованное мнение Л. П. Потапова о том, что уже к первым векам до нашей эры в кочевых областях стала наблюдаться нехватка земель и пастбищ, что вело к монопольному распоряжению предводителями кочевьями, фактически к частной собственности кочевой знати на землю. Такая позиция приводит к признанию извечности частной собственности на землю и феодализма на Востоке[42]. С. Е. Толыбеков верно замечает, что кочевое скотоводство могло существовать только при малой плотности населения, иначе его стада вытаптывали бы пастбища[43]. Столь же резко С. Е. Толыбеков критикует Л. П. Потапова за то, что, стремясь обосновать концепцию о существовании у кочевников монопольной земельной феодальной собственности, он механически переносит на кочевничество признаки феодально-крепостнические, характерные для земледельческих народов; он критикует Л. П. Потапова также за то, что феодализм «врастает» в первобытное общество без революционной ломки[44]. Весьма убедительно критикует С. Е. Толыбеков и прочие доводы сторонников концепции о наличии у кочевников монопольной феодальной собственности на землю.

Вместе с тем, разделяя взгляды С. Е. Толыбекова по этому вопросу, нельзя не согласиться с исследователями, обоснованно отмечавшими несостоятельность его взглядов по поводу бытования у кочевых скотоводов патриархально-феодальной собственности на скот. Многие авторы справедливо указывали С. Е. Толыбекову, что скот не являлся монопольной собственностью какой-либо прослойки или класса. Так, С. З. Зиманов отмечает: «Отношения, складывавшиеся в обществе в связи с владением и распоряжением скотом, не могли быть ведущими в отношениях между двумя основными классами потому, что им владели на правах частной собственности обе стороны»[45]. Столь же убедительная аргументация И.Я. Златкина, доказывавшего, что скот не был монопольной собственностью феодалов[46]. То же высказывал и Л. П. Потапов[47].

По мнению С. Е. Толыбекова, любой скотовод, ставший баем, был и феодалом, так как мог эксплуатировать своих соплеменников. Но критикующие концепцию С. Е. Толыбекова показывают, что ни баи, ни предводители не были монопольными собственниками скота, и до эпохи разложения кочевничества основная часть общества состояла из средних по зажиточности скотоводов, которые вели самостоятельное хозяйство. Между тем, анализируя рассматриваемые явления, С. Е. Толыбеков не уделяет должного внимания этой средней по зажиточности прослойке, составлявшей в пору развитого кочевничества его основное ядро, и говорит главным образом об отношениях между богачами и бедняками[48]. Но в своей последней работе этот автор уже отмечает, что богатый скотовладелец не был феодалом в полном понимании этого термина, а находился только в переходном к феодализму состоянии[49]. Он же сам и показывает, что эксплуатация бедняков-казахов в связи с накоплением скота у отдельных лиц особенно возросла по мере вовлечения хозяйств в товарно-денежные отношения с русским рынком. Однако влияние русского капитализма едва ли стимулировало развитие феодальных отношений. Это влияние скорее приводило казахское общество к своеобразному «прусскому» пути развития капитализма, означавшему медленное мучительное расслоение общества. Если следовать рассуждениям С. Е. Толыбекова, то и русский кулак был феодалом. В этой связи верно замечание Л. П. Потапова о том, что «разбогатевший рядовой скотовод вовсе не делался феодалом оттого,