Неустановленное лицо - Сергей Устинов

– То бишь в комнату входили дважды, – резюмировал Северин.

А я спросил:

– Но ведь где-нибудь должны были сохраниться ее отпечатки? В кухне, например, на посуде, на кастрюлях!

– Возможно, – согласился Гужонкин. – На кухне, сами понимаете, мы не искали. Хотя, откровенно говоря, когда я брал эти отпечатки в комнате, мне представлялось, что они-то и принадлежат хозяйке. Уж очень их повсюду было много. И если в я сам не снимал пальцы на трупе...

С Севериным мы договорились, что он с Гужонкиным сейчас снова поедет к Троепольской и все там еще раз осмотрит с новых, так сказать, высот нашего знания. Он должен был также поговорить опять с Лангуевой, но аккуратно, только о взаимоотношениях с Ольгой как с соседкой. Букинистических дел мы решили не трогать и даже не показывать вида, что знаем про них, пока не наберем нужной информации. Потом ему предстояло подскочить в редакцию, взять там обещанные нам материалы Троепольской и при возможности побеседовать с заведующим отделом, обладателем легкомысленной фамилии Чиж. Мне, как немеханизированному подразделению, ставилась одна задача: навестить Горовца. Сбор в три на Петровке, обед и – вперед, по букинистическим магазинам. “Окунемся в море книг”, – по выражению Северина. Вообще, как всегда после нахлобучки, в нас проснулась бешеная энергия.

Горовец жил в прелестном московском районе, тихом, зеленом и центральном. Ехать к нему от управления надо было каких-нибудь двадцать минут на троллейбусе.

– Кооператив “Оформитель” знаете? – спросил он меня по телефону. – Неужели нет? Спросите любого прохожего, вам покажут.

Но спрашивать не было нужды: едва сойдя на остановке, я сразу увидел его: причудливой формы небоскреб из розового кирпича, перед которым разноцветной гурьбой столпилось несколько десятков автомобилей. Возле одного из них, небрежно облокотясь на открытую переднюю дверцу, стоял мой художник.

Сегодня на нем были ярко-оранжевые спортивные штаны с черными полосами по бокам, светло-зеленая куртка, черные тапочки и только кепка та же, что вчера – белая. Все цвета, включая красные “Жигули”, на фоне которых он, казалось, позировал, были сочных, я бы сказал, безапелляционных оттенков. Но еще больше порадовала меня дама, стоявшая рядом с ним. Во-первых, она была как минимум на полторы головы выше своего кавалера. А во-вторых, это достаточно юное и более чем достаточно длинноногое существо в очаровательном мини престранно смотрелось рядом с маленьким, пухлым и мордастым художником.

Я увидел, что мое приближение не осталось для Горовца незамеченным. Он кинул в мою сторону быстрый косой взгляд, но продолжал делать вид, что меня пока нет. Положив, вернее даже, возложив руку на талию дамы, художник притянул ее слегка к себе и чмокнул в щечку, для чего той пришлось изрядно к нему склониться. После этого она пошла, помахивая сумочкой в такт бедрам, к стоящему неподалеку в ожидании такси, а он смотрел ей вслед, слегка наклонив голову набок, как будто только что собственноручно нарисовал эту картинку. И лишь когда машина тронулась с места, он соизволил заметить меня.

– А, здравствуйте, – сказал он, захлопывая дверцу своих “Жигулей”. – Пойдемте ко мне.

Господи, думал я, поднимаясь за ним в подъезд, где мрачная лифтерша, как недремлющий аргус, окинула меня подозрительным взглядом, ведь я для него совершенно незнакомый человек, впервые услышавший даже о кооперативе “Оформитель”, в сущности, мелкий чиновник с небольшой зарплатой! А поди ж ты – для меня, судя по всему, устроено целое представление с этой девкой, с машиной, с роскошными этими заграничными тряпками, которые, конечно, не нацепишь для делового выхода в город, а как домашняя одежда они тоже не годятся. Что здесь: неудержимое пижонство, которому требуется зритель, пусть хоть милиционер, или какой-то психологический расчет?

Когда мы вошли в лифт, я любезно поинтересовался:

– Это у вас дочка такая большая? Горовец изменился в лице.

– У меня нет детей.

– А, вот как! – сказал я, и дальше мы молчали до самого пятнадцатого этажа.

Но, открывая дверь в квартиру, он все-таки не выдержал и объяснил:

– Это моя приятельница. Манекенщица из Дома моделей.

Мы прошли в гостиную.

– Извините, у меня не очень прибрано, – небрежно сказал Горовец. – Вчера были гости…

Вероятно, это тоже входило в программу: журнальный столик был заставлен пустыми рюмками и бокалами, початыми бутылками коньяка, шампанского и каких-то ликеров. Пока хозяин относил все это на кухню, я сел в кресло и огляделся. Мебель современная – финская, дорогая. Видеомагнитофон “Джей-ви-си”, телевизор “Шарп”. Зато весь остальной интерьер из прошлого, даже позапрошлого века. Картины в, старинных рамках – от огромных, как окно, до маленьких, размером с открытку. Тонко расписанные тарелки. Миниатюры в виде медальонов. На длинном и низком пузатом комоде – целая выставка фарфоровых статуэток. В углу напольные часы красного дерева с тяжелым маятником, что не мешает присутствовать в комнате еще одним, вделанным, кажется, в цельный кусок малахита и украшенным бронзовыми виноградными лозами. В подобных вещах сотрудник уголовного розыска со временем начинает разбираться даже помимо своей воли, так что я смог по достоинству оценить все эти действительно ценные в художественном отношении предметы. Разбирался сотрудник уголовного розыска и в том, почем это стоит. Он не знал точно, сколько зарабатывают художники, оформляющие журнальные материалы, но был уверен, что недостаточно, чтобы покупать подобные штучки в магазине. Если, конечно, художники не получают это по наследству.

– Кофе? Рюмочку коньяку? – спросил хозяин, появляясь на пороге. Заметив, что я разглядываю одну из картин, на которой большая толпа наряженных, как для маскарада, людей танцевала посреди освещенной огнями вечерней улицы, он снял ее со стены и вместе с ней присел на подлокотник моего кресла.

– Нравится? Мое последнее приобретение. Вообще-то я собираю живопись восемнадцатого и девятнадцатого века, а вот недавно увлекся началом двадцатого. Это Коровин, парижского периода, эскиз к Дон-Жуану. Только надо бы ее отреставрировать. Видите, краска кое-где пересохла и сыпется? – Он еще несколько секунд разглядывал картину, а я в это время разглядывал его: по лицу художника блуждала рассеянная и в то же время гордая улыбка, словно эскиз к Дон-Жуану был творением рук не Коровина, а самого Горовца.

Потом он отнес картину обратно и аккуратно повесил на гвоздик. Когда художник уселся в кресло напротив меня, даже тени прежней улыбки не было. Цепкие глазки снова обшаривали меня, будто пытаясь определить, не скрываю ли я под пиджаком какое-нибудь секретное оружие. Слова, которые Горовец при этом произносил, жили, кажется, совершенно отдельно от его взгляда, а может быть, и от того, что он в этот момент думал.

– У меня, между прочим, довольно много знакомых среди представителей, так сказать, вашей профессии. Генерал Никодимов – знаете? Не знаете?! Ну как же, из министерства! И с вашим непосредственным начальником знаком, приходилось как-то встречаться на приемах, приходилось. Давно, знаете ли, хочу нарисовать серию портретов работников наших органов. Да, надо всерьез поговорить на эту тему, давно пора!..

“Ну, все уже ясно, – думал я, вежливо кивая. – Ясно, что ты – богема, элита, что ты со связями, что с тобой надо обращаться аккуратно, как с фарфоровой статуэткой. Неясно только одно: зачем мне все это нужно объяснять? Просто так, чтобы я знал свое место? Или ты чего-то опасаешься?”

– Я насчет Ольги Троепольской, – напомнил я, вклинившись в паузу.

– Ах да, да. Ужасная трагедия. – Теперь его глубоко запрятанные глазки смотрели на меня выжидательно. – Чем я могу вам помочь?

– Сейчас нас интересует все, связанное с убитой, – сказал я и улыбнулся ему как только, мог дружелюбней. – Вы ведь художник, стало быть, наблюдательны профессионально. Начните рассказывать, что знаете об Ольге, а я буду по ходу задавать вопросы.

Он тоже ласково мне улыбнулся, даже глаза на миг прикрыл, давая понять, что в полной мере оценил мое замечательное предложение. Но ответил:

– Видите ли, я художник, но несколько специфического склада. Мы, оформители, привыкли отталкиваться от конкретного текста, нашу фантазию, так сказать, будит для начала чужая мысль. Так что лучше задавайте вы свои вопросы, а я, если смогу, буду отвечать.

Я вздохнул: не прошло – не надо. Будем задавать вопросы. Как говорится, ты этого хотел, Виктор Горовец.

– Расскажите, пожалуйста, о ваших личных отношениях с Ольгой Троепольской.

Его лицо выразило глубочайшее изумление.

– Я не слишком хорошо осведомлен... В процессуальных нормах. Но разве я обязан? Об интимных сторонах своей личной жизни?..

Я снова широко ему улыбнулся.

– Виктор Сергеевич, да, конечно же, ничего вы не обязаны! Я ведь сейчас просто пришел к вам побеседовать и прошу мне помочь. Но вы же понимаете, – прибавил я доверительно, – мы убийство расследуем, а не кражу белья во дворе. Вот вы тут о процессуальных нормах толковали. Если настаиваете, мы можем пригласить вас к нам, официально, повесткой. Вам предложат как свидетелю расписаться в том, что об ответственности за дачу ложных показаний вы предупреждены. Вот тогда уже вы будете обязаны...