Загадка архива - Николае Штефэнеску

— Возраст?

— Тридцать пять лет.

— Замужем?

— Да; четверо детей.

— Когда вы узнали о смерти танцовщицы?

— Нынче утром.

— Как, через два дня?

— Я уезжала в Брашов. У меня заболела мать.

— Но об этом писали все газеты!

— Я не читаю газет. Их читает мой муж, и потом рассказывает мне всё самое важное. Он же сказал мне и о смерти мадам Дины, когда я вернулась из Брашова.

— И как вы приняли это известие?

— Как мне его принять? Пожалела её, так, по-человечески. Мол, бог её простит… Но я её простить не могу! Она опозорила меня, несправедливо заподозрив в краже браслета. А что касается её смерти… я такой конец для неё и предвидела…

— Что вы хотите этим сказать?

— Да что мне говорить, кроме того, что все знают… Что она получала горы букетов и столько же писем с угрозами. Некоторые писали ей, что изуродуют её серной кислотой, потому что простой смерти для неё мало…

— Можете вы назвать кого-нибудь из тех, кто ей угрожал?

— Ведь вы лучше меня знаете, господин комиссар, что люди, которые такое пишут, никогда не подписываются. Мадам Белла просила меня, чтобы я даже и не давала ей этих писем, а рвала их в клочки, а то они портят ей настроение.

— Кто же ей угрожал, по вашему мнению?

— Как кто? Жёны тех, которые посылали цветы.

— Всё же, не могли бы вы сказать мне что-нибудь более конкретное?

— Конкретное? Как я могу сказать что-нибудь конкретное, когда через уборную мадам каждый вечер проходили десятки мужчин? Так исчез и тот браслет, из-за которого Вы… помните, как меня допрашивали?.. Потому что верили только ей!

— Если бы я верил только ей, сейчас вы были бы в тюрьме… И потом, речь ведь идёт не о браслете… Прошу вас вернуться к существу вопроса.

— Значит, меня обвинили в том, что я воровка, а сейчас эта несправедливость никого не интересует?

— Если вы постараетесь вспомнить, вы признаете, что никто не называл вас воровкой… а с тем делом — повторяю — покончено…

— Нет, не покончено. Случилось так, что вы поступили по справедливости и не арестовали меня. Но подозрение осталось, как пятно. А если с таким человеком случается несчастье, полиция тут как тут, просвечивает его, находит пятно и… начинается “лечение”!.. Впрочем, ведь вы знаете всё это даже лучше, чем авторы детективов.

— Извините, но мы удаляемся от сути дела. Ответьте: кто посещал её в вечера, предшествующие смерти? Назовите те имена, которые вы знаете…

— Я помню, что, кроме других, у неё были господин Джордже Сырбу, господин Филип Косма, господин Джелу Ионеску…

— А звонить ей звонили?

— Да, многие…

— Я имею в виду какой-нибудь особенный звонок, который взволновал бы её, расстроил… — настаивал следователь.

— Да, был один таинственный звонок.

— От мужчины или от женщины?

— От мужчины. Я знаю, потому что это я подняла трубку.

— И вы утверждаете, что этот звонок её расстроил?

— Я ничего не утверждаю, когда имею дело с полицией.

— Госпожа Фаркаш, я попросил бы вас отнестись к делу серьёзнее. Мы на следствии, а не в кафе…»

— Наконец-то! — удовлетворённо воскликнул Эмиль. — Наконец-то господин следователь возмутился! Если бы он и теперь не сделал этого, я бы решил, что он из дерева!

Ана бросила на него беглый укоризненный взгляд. Потом продолжала:

«— Господин комиссар, прошу вас поверить, что я женщина серьёзная и не шучу, тем более что речь идёт о жизни особы, которую я знала и у которой служила. Но на некоторые вопросы я, ей богу, просто не знаю, что ответить… Вы спрашиваете, что она сделала после того, особенного звонка. Но она ведь вечно играла, так что трудно было понять, рассержена ли она, испугана или ещё что-нибудь в этом роде…

— Хорошо! Тогда расскажите мне, как она вела себя в тот вечер, когда ей позвонили.

— Прежде всего, она прикрыла трубку рукой и разбранила меня за то, что я позвала её к телефону. Потом закатила глаза и начала: “Ох, господи боже мой, как он мне надоел!”. Примерно так было дело…

— Не узнали ли вы случайно голос?

— Нет… Но всё же он показался мне знакомым… Сейчас, когда вы меня спрашиваете, я будто вспоминаю тембр… Будто я его где-то слышала, но не знаю, где и когда…»

Эмиль думал, что следователь будет настаивать, попробует помочь женщине вспомнить, и нетерпеливо ждал следующего вопроса. Но… ничего подобного! Следователь резко свернул в сторону:

«— В тот вечер госпожа ушла из театра одна?

— Она никогда не уходила одна. В тот вечер, как бы это сказать, в её последний вечер, её провожал господин капитан кавалерии Серджиу Орнару.

— Какое-нибудь письмо, из тех, в которых ей угрожали, у вас сохранилось?

— Я ведь сказала вам, что мы сразу же их рвали на клочки. Сначала читали, чтобы посмеяться, а потом рвали».

Последовало ещё несколько незначительных вопросов.

— Ну, что скажешь? — спросил Эмиль, когда сотрудница кончила читать.

Ана пожала плечами.

— Только одно: расследование комиссара Михэйляну, кажется, имеет чисто… информативные цели. Не понимаю, почему он не попытался углубить, уточнить некоторые вопросы, которые казались довольно-таки важными.

— Таково и моё впечатление. Но гляди-ка: выплыл новый персонаж — господин капитан кавалерии…

— Давай наметим вопросы, которые нужно задать бывшей костюмерше! — предложила Ана.

— Сначала послушаем, как защищается господин капитан кавалерии. На этот раз читать буду я, — сказал Эмиль, открывая досье на допросе Серджиу Орнару.

После обычных вводных вопросов следователь приступил прямо к делу:

«— Когда вы узнали о смерти госпожи Беллы Кони?

— В то самое утро, когда её нашли мёртвой. Из газет. Появился специальный выпуск.

— И что вы сделали?

— То, что может сделать человек в таких обстоятельствах: позвонил к ней домой.

— С кем вы говорили?

— С камеристкой, которая совсем потеряла голову…

— Вы помните, о чём говорили с камеристкой?

— Не понимаю, почему вы задаёте мне такие вопросы! О чём можно говорить, когда несчастье разражается, как гром среди ясного неба и касается существа, к которому в так привязаны. Удар был тем более сильным, что вечер накануне её смерти я провёл вместе с Беллой.

— Развлекались в “Альхамбре?”

— Да. После того, как кончилось её выступление.

— И потом проводили её домой?

— Конечно.

— И вошли к ней?

— Нет, не вошёл. Белла извинилась и сказала, что не может меня принять, так как ждёт человека, с которым должна обсудить очень важные вопросы, связанные с наследством. Я сделал вид, что поверил ей, хотя ни на минуту поддался её уловкам и был уверен, что она меня обманывает.

— Вы думаете, что она никого не ждала?

— Повторяю: я был и остаюсь в этом уверен! Тем более что Белла измышляла подобные объяснения очень часто и произносила с обезоруживающей наивностью… Если она хотела от кого-нибудь избавиться, она была в состоянии сказать, что её ждёт президент Америки…

— Такой уж она была странной, эта дама?»

Эмиль остановился, вопросительно глядя на Ану.

— Вопрос вполне естественный… — ответила девушка. — Следователю кажется странным отношение танцовщицы к человеку, которого она, кажется, любит.

— Похоже, что это хочет сказать и Орнару, — согласился Эмиль и прочёл его ответ:

«— Извините, господин следователь, но вы плохо знаете этот мир… мир артистов кабаре. Я узнал его хорошо и сожалею…

— И всё же вас нисколько не удивило, что в такой час вашу подругу ждёт лицо, которое вам даже незнакомо?

— Зная её капризы, я ничуть не удивился, тем более что нередко я сам был лицом, которого она ждала именно в такой час! — цинично ответил Орнару.

— Куда вы пошли после этого?

— А-а, понимаю… Я должен доказать свои алиби.

— Я не ставлю вам ловушек… Но моя профессия обязывает меня выяснить все неясные положения.

— К моему счастью, перед самым её домом я встретил приятеля, с которым и отправился в бар.

— Почему вы говорите “к моему счастью”, господин Орнару? — потребовал разъяснения комиссар.

— Ну как же… во-первых, ещё до того, как я был вызван к вам, я узнал из газет, что нахожусь в числе счастливых кандидатов на… виселицу. То есть, извините, у нас ведь не применяется это устаревшее оружие… Печать, господин комиссар работает быстрее вас… Вы должны это признать. У этих репортёров много воображения и не меньше остроумия.

— А во-вторых?

— Ах да, я сказал во-первых… Итак, во-вторых, господин следователь, могу вам сообщить, что если бы не нашёлся другой дурак, который её убил, может быть, сегодня это сделал бы я.

— У вас были для этого основания?

— Да. Одно, которое в данном положении могло бы послужить, как вы это называете, “побудительной причиной преступления”… нужно вам знать, господин комиссар, что кто хоть раз был близок с прекрасной Беллой, в том уже затаился возможный убийца по страсти, так что…»