Корни небес - Туллио Аволедо

— Чтобы быть спасенным туземцами, синьор? Чтобы выучиться плясать «хулу»?[26]

— Вероятнее, чтобы пройти кулинарную практику. На вертеле. А теперь иди.

Бун отдает честь и продолжает двигаться к выходу.

Дюран протягивает мне руку, чтобы помочь подняться.

— Все в порядке, святой отец? Вы не ушиблись?

Я выпрямляюсь и отряхиваю куртку.

— Ни царапины. Кроме моего достоинства, ничто не ранено.

— Эти раны самые тяжелые. Вы поели что-нибудь?

— Я был не очень голоден.

«Особенно теперь, когда почувствовал твой запах», — хочу прибавить я. От одежды Дюрана исходит тошнотворное зловоние. Точно такое же, какое я почувствовал, когда мимо проходил Бун.

— Съешьте что-нибудь, отец Дэниэлс. Этой ночью нас ожидает небольшая прогулка. Потом вы привыкнете, но первые километры будут непростыми, учтите это. Как вы чувствуете себя с рюкзаком?

— Не так плохо, как ожидал.

— Хорошо. Конечно, если у вас будут проблемы, мы разделим ваш груз между солдатами.

— Думаю, я справлюсь.

В комнате я долго простоял в сомнениях перед раскрытым шкафом, прежде чем отказаться от мысли взять с собой подаренную кардиналом бутылку виски. Я отдал ее Максиму, который при виде ее потерял дар речи.

Тем лучше. Она бы разбилась, когда я упал. И в любом случае, это была чересчур хрупкая вещь для того, чтобы носить ее в опасном внешнем мире.

Я дотрагиваюсь до кармана куртки, и ощущение черного блокнота, подаренного Максимом, ободряет меня. По сути, бутылка была способом отблагодарить его за подарок.

— Все в порядке? — спрашивает Дюран. Остальные стоят за его спиной и уже готовы открыть огромную герметичную бронированную дверь, изолирующую убежище от отчаяния внешнего мира. — Противогаз работает?

— Я готов, — отвечаю я искаженным фильтрами голосом.

Хотя на самом деле я вовсе не уверен в этом.

— Не забывайте проверять дозиметр.

Я смотрю на устройство. Это не кустарная безделушка вроде тех, которые каждый из нас держит в комнате. Этот был сделан еще до Великой Скорби. Пластик, покрывающий контрольную панель, затерт до такой степени, что стал скорее матовым, чем прозрачным, но в любом случае, дозиметр — бесценное сокровище.

— Если дойдет до красного, возвращайтесь назад как можно быстрее. Ясно?

Я утвердительно киваю.

Внешняя среда в некоторых местах до такой степени насыщена радиацией, что даже костюм и маска недостаточны для защиты. Снаружи дозиметр — самое важное оружие. Твое единственное оружие против невидимого смертельного врага.

Дюран улыбается:

— Тогда идем.

Я смотрю на часы. Восемь.

Два человека — капрал Диоп и рядовой Битка — стоят у первой двери. По знаку командира они приводят в движение бронированную дверь. Ее притащили сюда из хранилища расположенного неподалеку банка. Работы по ее снятию и транспортировке длились три месяца. Установка потребовала еще двух недель. При виде команд, посменно отправляющихся на опаснейшие внешние работы, в моей памяти воскресали старинные литографии, изображавшие перевозку и возведение обелиска на площади Святого Петра. Вереницы людей, похожих на муравьев. Мы сделали шаг назад на четыре сотни лет.

Под наблюдением четырех служащих Совета Битка и Диоп вдвоем поворачивают огромное металлическое колесо. Дверь Фише-Бош[27] открывается медленно, миллиметр за миллиметром поворачиваясь на огромных петлях. Двое других — итальянцы, имена которых я никак не могу вспомнить, — направляют оружие в темноту за дверью. Но когда дверь открывается, за ней оказывается только ночная тьма. Электрические лампочки — редчайшие предметы неописуемой ценности — только местами освещают ведущие к решетке ступени. Когда-то здесь были камеры наблюдения, а еще раньше — караульные, но после установки бронированной двери Совет предпочел не тратить электроэнергию и запчасти на поддержание видеонаблюдения. И никто больше не хотел стоять на посту снаружи. Слишком опасно.

Я поднимаюсь по ступеням, чувствуя, как сильно бьется мое сердце. Я готов к чему угодно. Каждый шаг может оказаться последним. Люди из совета закрывают дверь за нашей спиной, как могильщики, закапывающие яму. Мы продолжаем подъем. В нервном свете фонариков, которые несут идущие впереди солдаты, искрятся сугробы и покрывающий перекладины решетки лед. В тишине мрачно звучат шаги по снежной корке, продавливающейся со звуком рвущейся бумаги. Мы без проблем подходим к решетке. Повторяя за остальными, я надеваю снегоступы, которые мы находим в сарайчике около заброшенной будки часового.

Пока мы готовимся выйти за пределы огражденной территории, я смотрю на ночь, и мне кажется, что ночь смотрит на меня. Это взгляд, от которого до самого сердца пробирает дрожь. Ледяной ветер воет вокруг, сгибая нас пополам как от непомерного груза. За той стеной, невидимые, но существующие, находятся ямы, полные трупов — невинных жертв Городского Совета.

Говорят, что по ночам слышны их стоны, поднимающиеся из-под покрытой снегом земли. Этой ночью слышен только шум ветра, но и он звучит достаточно скорбно.

Дюран похлопывает меня. Он дает мне знак двигаться.

Пока Битка открывает дверь, Диоп водит по сторонам своим автоматом. Это не «шмайссер», а гораздо более современная модель с прикрепленным к стволу фонариком.

Дюран приближает голову к моему замерзшему уху:

— Пешком нам придется идти недолго. Всего пару километров. Оставайтесь в центре команды и старайтесь не терять тепло. Хорошо? Противогаз в порядке?

Я могу только кивнуть.

Битка открывает решетку. Он дает знак проходить, изо всех сил вглядываясь в темноту за лучами фонариков.

Мы торопимся выйти за пределы огражденной территории. Венцель и Бун замыкают цепочку.

Мне странно передвигаться в открытом пространстве. Я столько времени прожил под землей, что, окажись я под звездным небом, наверное, испытал бы шок. Но звездные небеса остались в прошлом.

Покрывало облаков, из которых идет мелкий липкий снег, кажется низким потолком могилы. Иногда я говорю себе, что Земля превратилась в огромный склеп, в могилу человечества, а мы, выжившие, — всего лишь докучливая статистическая погрешность, смехотворный остаток в почти идеально удавшейся математической операции.

В такой вьюге очки ночного видения бесполезны.

Мы бежим пригнувшись, как будто бы двигаясь по туннелю. И это действительно так: вокруг нас туннель холода и тьмы, в котором каждый шаг может оказаться последним. Историй о том, что случается снаружи, огромное множество. Когда слушаешь их под защитой четырех стен, они вызывают улыбку, если не желание поднять рассказчика на смех. Но здесь совсем другое дело. Здесь, снаружи, вы один на один — ты и темнота. Ты и смерть.

Мы идем там, где раньше была улица. Сугробы, то здесь, то там показывающиеся по сторонам, — это не просто сугробы. Это автомобили, погребенные под снегом и захваченные льдом. Мысль о том, что во многих из них до сих пор находятся трупы, тревожит. Я видел их собственными глазами, когда бежал по этой улице в противоположном направлении, спасаясь из полуразрушенного, смертельно раненного города.

Машины были тогда видны. Металл почти не защищал от смертельного действия радиации. За стеклами этих машин находились мужчины и женщины, а также много детей. Как в спортивных купе, в «мерседесах» класса SLK,[28] так и в поломанных машинах иммигрантов, доверху набитых тюками.

И людьми.

Я помню зеленое опухшее лицо с щекой, прижатой к стеклу, как присоска. Как будто тот человек превратился в морское чудовище.

Я помню одного политика, сидевшего в своей черной бронированной «лянче»,[29] как мумия фараона.

Перед моими глазами все еще стоит образ молодой женщины, которая в предсмертных судорогах вонзила ногти себе в глаза. Ногти, которые даже после ее смерти продолжат удлиняться, как кошмарное растение.

Но ужаснее всего были дети. Они были похожи на брошенные на сиденья куклы. Длинные, нежные волосы, обрамляющие оскал трупа. Дети, завернутые в плед или сидящие в объятьях матери, охваченные смертью словно в борьбе. Тогда прошло всего две недели со Дня Великой Скорби. Так его называет Церковь, чтобы избежать более распространенного названия — Судный День.

Несчастный, бежавший вместе со мной из опустошенного города, открыл дверь одной из машин, привлеченный, видимо, блеском драгоценностей пассажирки. Шея женщины настолько вздулась от разложения, что изумрудное колье и автомобильное сиденье казались гарротой.[30] Человек, которому, судя по тому, как он кашлял и харкал, оставалось всего несколько дней до того, чтобы тоже стать трупом, хищным движением открыл дверцу и протянул руку к шее женщины.