Извините, господин учитель... - Фридеш Каринти

Итак, без лирических отступлений и критических комментариев, возможно, несколько хаотически, но вполне откровенно, приводя имена и даты, я открываю человечеству глаза на истинную правду. Пусть более компетентные люди-политики и историки-оценят по достоинству мои воспоминания и скажут, в какой мере они объясняют ход мировой истории. Буду краток: факты и только факты.

В сентябре 1898 года я познакомился с Родяком, но дружить с ним по-настоящему начал с ноября, когда после примененных ко мне административных мер — в данном случае о них нет смысла говорить подробнее — я оказался на шестой парте в четвертом ряду справа. За моей спиной слева сидел Тивадар Жемле, а перед Родяком — Зингер. Это обстоятельство, как мы вскоре увидим, сыграло немаловажную роль.

Перехожу к сути. В ноябре я находился в таких доверительных отношениях с Родяком, что он уже тогда вполне откровенно поделился со мной своими взглядами на мир, хотя в то время я даже не мог и подозревать о том, что у данной личности имеются взгляды. Должны были разыграться решительные события, прежде чем я понял, что речь, собственно, идет не просто о воззрениях этого человека, а об истинно радикальной и действенной платформе.

Был конец ноября. Однажды утром я застал Родяка в шумном споре с Зингером. Пригнувшись к партам, они ожесточенно размахивали руками и яростно шептались. Зингер казался весьма озабоченным, высказывался коротко, но решительно и ультимативно. При моем появлении оба сразу замолчали. Это недоверие меня не оскорбило, так как я в то время еще не был посвящен в их тайну (правда, и после посвящения они почему-то всегда держались со мной весьма осмотрительно).

На большой перемене я поймал в коридоре Родяка. Я тактично задал ему несколько вопросов. Он заметно смутился и ответил уклончиво. Зингер оказался более общительным. Я узнал, что дело Родяка Жемле, которое с давних пор грозило опасными последствиями, сегодня утром приняло такой оборот, что дипломатическим путем ничего уже не исправить.

Мне давно было известно, что между Родяком и Жемле существуют непримиримые принципиальные разногласия: Родяк, как глава радикалов, обвинял Жемле в тайных паншпанистских симпатиях. В то время шпана установила в районе Йожефвароша настоящий террор, ее влияние распространилось далеко окрест, вплоть до улицы Риго. Ходили слухи, что агенты шпаны проникли и в нашу среду, в пятый и шестой классы, где числятся учениками. Жемле решительно отрицал свою связь со шпаной. Его контакты с нею носили якобы сугубо случайный характер и не затрагивали жизненных интересов улицы Риго. Тем не менее Родяк во время большой перемены сурово предостерег Жемле от его прекраснодушных иллюзий. Конфликт между двумя деятелями обострился. Наконец сегодня утром по какому-то совсем незначительному внешнему поводу между ними разгорелась острая перепалка. В горячке спора Тивадар Жемле, забыв о всякой предосторожности, перешел к угрозам по адресу Родяка и его сторонников, проболтавшись, что вечером, по дороге домой, на них нападет шпана, вооруженная палками.

Мигом струхнув оттого, что выдал себя, Жемле пошел было на попятную и стал утверждать, что лично он к этому делу непричастен, что он якобы ничего точно не знает, просто он об этом случайно узнал. Но Родяк не обратил внимания на эти отговорки, немедленно прекратил спор с Тивадаром Жемле и удалился с Зингером на совещание.

Так развивались события до одиннадцати часов дня.

Я воссоздал эту обстановку по отрывочным данным: Зингер и Родяк, предчувствуя близость тяжелого часа, высказывались чрезвычайно сдержанно. Еще до одиннадцати, во время урока, меня сзади толкнул в бок Жемле и, взяв с меня клятву молчать, сказал, чтобы после школы я подождал его у ворот-он сообщит мне нечто чрезвычайно важное. Хотя я тогда еще не был полностью в курсе надвигающихся событий и не предугадывал исхода грядущих схваток, но, повинуясь интуиции, я сразу принял сторону Родяка. Поэтому на обращение Тивадара Жемле я ответил уклончиво.

Родяк, являвшийся свидетелем моего лояльного поведения, не промолвил ни слова, но я почувствовал, что его доверие ко мне значительно возросло. Корректно и деловито (эти качества мне с тех пор не случалось наблюдать у государственных деятелей) он сообщил мне, что, если я не против, он будет рад видеть меня в двенадцать часов на площади Марии-Терезии, где у него с Зингером назначен «военный совет» с целью рекогносцировки местности. Он выразился именно так. На совете и будет обсужден план действий.

С колотящимся от волнения сердцем я пришел к назначенному часу в назначенный пункт. Великие события, в центре которых я, таким образом, очутился, наполнили меня волнением и гордостью. Это волнение, однако, я всячески стремился скрыть, увидев, с каким подчеркнутым спокойствием эти два незаурядных человека обсуждают ответственнейшие проблемы. Хотя далеко не все в речах Родяка и Зингера было мне понятно, я старался держаться столь же решительно, как и они, втайне смущаясь оттого, что не постигал смысла некоторых профессиональных выражений.

Зингер начал свой доклад с оценки общей обстановки. Сегодняшнее заявление Тивадара Жемле позволяло сделать вывод, что шпана совершила предательство (слово «предательство» фигурировало на этом совете весьма часто). Таким образом, улица Риго находится накануне войны с Тивадаром Жемле и с теми, кто еще с начала учебного года исподволь угрожал классу «Б» вооруженным нападением.

Отвечая Зингеру, Родяк со зловещим спокойствием, от которого у меня пробежали по телу мурашки, заявил, что он согласен вызвать Тивадара Жемле на поединок и будет драться с ним по всем правилам английского бокса на глазах у предводителей обеих сторон. Родяк настаивал на английском боксе, а также на том, чтобы перед началом боя два специальных секунданта проверили, не надел ли Жемле под рубашку панцирь, что явилось бы гнуснейшим обманом.

Зингер согласно кивнул и скромно заметил, что к обману со стороны врага он готов давно. Учитывая, что его отец имеет огромные рудники в Бакони, он уже дал указание изготовить восемь тысяч панцирей из нержавеющей стали, которые можно носить под одеждой без риска, что их обнаружат. Вот уже несколько месяцев рабочие спешно выковывают эти панцири, и на днях прибудет первая партия: три тысячи штук. Если противник, пользуясь агентурными данными, об этом проведает и примет контрмеры, то в этом случае Зингер изготовит несколько полных комплектов стальных доспехов, состоящих из лат, шлема и специальной обуви. Что касается поединка, то с этой идеей он согласен, однако при условии, что вместо двух секундантов будут приглашены нейтральные лица.

Во время этого совещания я страшно робел и долго не смел ничего сказать. Но, видя, что роняю себя в их глазах, я, запинаясь, поставил вопрос о том, не лучше ли просто гильотинировать Тивадара Жемле. Ведь если он совершил предательство, то что, в сущности, может нас остановить?

Хотя члены военного совета и владели собой, я заметил, что мое предложение поразило их. В пространной речи Зингер ответил мне, что идея эта сама по себе недурна, но беда в том, что без объявления войны такие вещи делать не полагается, ибо это (он долго искал подходящее выражение) явилось бы беззаконием. Родяк немедленно присоединился к этому определению.

Он начал горячо объяснять мне, что с точки зрения морально-этической совершать беззакония без предварительного объявления войны — это просто недопустимо, это нонсенс, наконец. На эту тему следует обстоятельно посоветоваться с его другом, главным военачальником, с которым он обычно встречается только по вечерам и который является его первым советчиком по военно-тактическим вопросам. А для того чтобы никакое новое предательство не помешало тем временем разработанным планам, Родяк предложил объявить шпане войну без промедления.

Зингер согласился с этим. Теперь оставались неразрешенными только некоторые формальности. Прежде всего вопрос о знамени. Зингер обещал, что он принесет знамя послезавтра вместе с печатью, которую его отец уже давно изготовил и хранит в письменном столе до момента, когда она потребуется.

Итак, все было решено. После совета Родяк предложил нам присягнуть ему на верность.

На следующий день в девять часов утра я выступил с интерпелляцией по вопросу о ходе подготовки к войне. Родяк ответил, что Зингер еще не получил панцирей, так как пароход, который доставляет их из Бакони, наткнулся на мель.

Еще через несколько дней он сообщил мне, что всю кампанию приходится отложить на неопределенное время, ибо до рождества, когда выяснятся полугодовые отметки, начинать военные действия едва ли целесообразно. Вместе с тем Родяк заверил, что подготовка по всем линиям идет нормально. Движение ширится, знамя уже готово, и об их начинании знает вся Америка. Союз с Калифорнией уже обеспечен, и он ждет лишь подходящего момента, чтобы внезапно, без трескотни и шумихи, начать генеральное сражение.