Судный год - Григорий Маркович Марк

месте и принял свою первоначальную форму. Очень важная часть моей жизни успела пройти незаметно. Неровен час в этом зале суда. На всякий случай взглянул на циферблат на стене. Время продолжало идти. Но смены декораций не произошло. Только стены вместо серо-зеленых стали темно-коричневыми. В провалах моей реальности предметы часто меняют окраску. Я опять начинаю чувствовать запахи, различать цвета. Собираю воедино разбросанные по залу фигурки людей, которые сразу набирают объем. Жизнь возобновилась, но теперь в суде она течет медленнее и, должно быть, немного поменяла русло.

– Ничего этого не было. Ей просто показалось… – Ответчик рассеянно щурится, словно его разбудили посреди ночи, и отвечает на какой-то вопрос. Губы движутся сами собой. Без моего участия произносят свои неубедительно вежливые фразы… Все ж таки для ничего не слышавшего слышал я достаточно хорошо.

Клерк (отрабатывает стандартную подпрограмму, голос официальный – гвоздем по стеклу): «Она сказала… он сказал… Дело о запрете обвиняемому Грегори Маркману подходить к Истице Инне Наумовской передается в суд. Будет рассматриваться второго октября этого года». Юридическая машина неумолимо набирает обороты.

Все «слушание» заняло меньше трех минут. (Ну что можно за три минуты услышать?! Даже если вслушиваться. Да и слышать-то было нечего… «сказала… сказал»…

После соломонова решения клерка Истица долго смотрит на (сквозь?) клерка; наверное, совсем не понимает, что произошло. Открывает и сразу же закрывает рот. Судорожно сглатывает. Все еще мысленно пережевывает, пробует переварить судебное решение. Страдальческий тик мечется, не находя себе места, по щеке, неровно присыпанной электрическим светом, будто она судорожно пытается сбросить прилипшую к щеке гримасу и никак не удается. Проходит еще одна бесконечная минута, и на лице остаются только огромные глаза с белыми точками в вороненых провалах зрачков. Глаза эти теперь выпучены от напряжения, словно на них давят изнутри сжатые пружинки. Вот-вот, как в страшном мультике, выскочат они навстречу мучительнице с массивной золотой цепью на горле и, качаясь, повиснут в пустоте отдельно от Истицы.

Полутемный коридор, где волнами ходят вооруженные папками и конвертами неприметные наемники из юридической армии Массачусетса. Я с трудом разглядел на другом конце свою Истицу, которая прижалась к стене и, раскачиваясь, что-то читала на ней. Зыбкие очертания фигуры, наполненные переходами света и тени, издали напоминают засушенный дубовый лист, выдранный из школьного гербария и неизвестно каким способом воткнутый в каменный пол.

Может, поговорить с ней? Попытаться убедить ее, что это просто недоразумение?) Быстро взвесил «да» и «нет». «Нет» уверенно перетянуло. Вовремя кликнуло, что высокий суд запретил к ней подходить. Даже если бы и не было этого нелепого запрета, все равно бы не подошел.

7. С Лиз в кафе. Даже не приглашение, но просьба

(Бостон, 25 сентября 1991 года)

В этот раз уже хорошо подготовился. Пришел за пять минут до конца рабочего дня. В качестве предлога – попросить найти защитника. Я живу в Бостоне недавно. Раньше с американским законом дел никогда не имел и ни одного адвоката здесь не знаю.

И снова еще до того, как она подняла взгляд, успел поразиться странному контрасту между казенной атмосферой офиса помощника государственного обвинителя и этой женщиной, сидящей за уставленным телефонами и компьютерами секретарским столом. Вдруг возникло совершенно нелепое желание подойти, взять за руку и, ни слова не говоря, увести отсюда. (Интересно, что бы она сделала?) И ни на секунду не мелькнуло у меня, что сейчас начинается еще один процесс, гораздо более увлекательный и гораздо более опасный, чем телега, которую настрочила на меня Истица.

– Ну и почему же вы не заходили все эти дни?

– Я должен был зайти? – Я пожал плечами и спрятал улыбку.

– Разумеется! – Невиданные глаза ее светятся спокойной, чуть насмешливой уверенностью. Тени кинематографически длинных ресниц плывут в радужной синеве, вычерняют ее.

Похоже, она уже не сомневается в том, что со мной происходит… А может, просто по-бостонски вежливо преувеличивает свои эмоции, а я тут же придумал себе невесть что? Откуда мне знать, что чувствует эта женщина, живущая в совсем другом мире?

Поиски подходящего ответа ни к чему не приводят, и выстреливаю первое, что приходит в голову:

– Так я и выполняю свой долг. – Понимаю, что начал с фальшивой ноты, киксанул, как говорили в детстве, замолкаю и сержусь на себя. Мне всегда не хватало легкости в разговорах с женщинами. А уж на английском тем более… Неловкая пауза, которая явно доставляет ей удовольствие. – На самом деле… пришел попросить вас… помочь…

Вот Спринтер уж точно бы придумал, что сказать сейчас. Любую женщину мог уболтать. А я… Странно. Много лет мы живем с ним на разных концах земли. И не так уж близки были последние годы. Но привычка проверять все, что вижу, его глазами, спрашивать себя, что он бы сделал на моем месте, осталась.

– Я совсем не собиралась над вами смеяться. Только у вас такой торжественный вид…

Прозвучало это так, будто она сразу вся придвинулась ко мне. Еще не произнесено было почти ни одного слова, а мы уже, сами того не замечая, вслепую двигались навстречу друг другу.

«Какой дурак все-таки! – быстро одернул я себя. – Размечтался! Что у меня с ней общего? Она – богатенькая раскованная дама титульной национальности. А я скучный иммигрант с плохим английским. Чтобы чего-нибудь добиться, нужно, наверное, хорошо знать обычаи высоколобой бостонской аристократии, которые они тут сотни лет отрабатывали, быть очень чутким к перепадам ее настроения. Ничего этого не умею. Даже собственные настроения часто различить не могу, просто плыву внутри, даже не пытаясь понять. А уж тем более…»

Я не представляю, что еще бы ей сказать, – боюсь нарваться на насмешку – и на всякий случай наобум усмехаюсь… мало ли чего… Потом вытягиваюсь, прикрываю веки и делаю глубокий вдох. Отчаянно пытаюсь прислушаться к голосу разума, но тот упрямо молчит. Как обычно, когда обращаюсь к нему напрямую. И жду. (Я узнаю потом, мы оба тогда ждали.) Наконец, сложив руки по швам, словно собираясь прыгнуть очертя голову с вышки солдатиком в холодный омут, бормочу:

– Может, мы могли бы выпить чашку кофе? Я рассказал бы подробнее о своей просьбе.

Лиз, не отрываясь, смотрит на меня, точно предлагает читать по своим сияющим распахнутым глазам. Во взгляде что-то, чего не было в словах. Танцующий отблеск, будто в глубине вспыхнул костер.

– Уверена, вы выиграете свое дело.

– Не знаю…

– Ни один здравомыслящий судья, увидев вас, не поверит, что вы способны преследовать беззащитную особу или угрожать ей… Ну