Психоанализ и математика. Мечта Лакана - Сержио Бенвенуто
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В системе Фрейда объект визуального желания это не просто сексуально взывающий, сексапильный объект. Смотреть и желать какого-то обнаженного любовника – не значит иметь зрительное желание. Здесь нет бессознательных сигналов к признанию. Аналитик заинтересовывается взглядом, когда объект этого взгляда требует признания и вызывает желание как обращенный на что-то взгляд. Это становится совершенно очевидным в ситуациях с перверсиями (не случайно же и Фрейд строил свою теорию сексуальных влечений на основе сексуальных перверсий). Главные перверсии визуального влечения – эксгибиционизм и вуайеризм. Давайте попытаемся описать их в терминах Лакана.
Рис. 2
При эксгибиционизме (рис. 2) желанный объект это как раз таки взгляд Другого. Когда эксгибиционист резко распахивает полы своего пальто, чтобы показать пенис одинокой девушке в метро, он целит не в девичье тело, а в ее взгляд. Лакан обозначает этот взгляд буквой а, первой буквой слова autre (другой). Пенис (а Лакан сказал бы «фаллос») предложен как обращенный взгляду визуальный образ. Лакан обозначает этот пенис «i (a)», «образ [image] объекта а». Когда пенис предъявлен, то он становится не только образом для взгляда (Другого), но еще и образом взгляда в том смысле, что этот неожиданный пенис являет собой метафору самого желающего взгляда. Фрейдовский взгляд это не взор познающего субъекта, но похотливый взгляд на а; фаллос же – то, что человеческие существа скрывают от глаз других больше, чем что-либо еще – это его представительский взгляд par excellence.
Рис. 3
Объект желания это также взгляд в случае вуайеризма (рис. 3). Фрейдовский психоаналитик может немногое сказать об удовольствии от наблюдения за совокупляющимися людьми. Вуайер это скорее тот, кто похотливо шпионит за любовниками, не подозревающими о том, что они под надзором. Вуайер не получит никакого удовольствия от созерцания секса на театральных подмостках. Вуайер наслаждается взглядом, превращающим сексуальное событие в сцену. Незнание актеров о своем положении носит принципиальный характер, поскольку, если им известно о вуайере, то он в свою очередь чувствует на себе взгляд и, тем самым, низводится до уровня «яичек»27. Даже в этом случае пенис – наблюдающий за проникновением, исчезновением и возвращением – занимает место i (a), образа объекта, но с другой позиции, нежели при эксгибиционизме: мерцающий пенис связан скорее с Другим, чем с субъектом.
Эти два графа, даже если и приблизительно, учат нас тому, что лежит за случаем зрительного желания: для Лакана нет возможности непосредственных отношений между субъектом желания ($) и Другим (А). Перверсии показывают, как эти отношения в любом случае возможны только через пробел и возвращение объекта. Лакан при этом обходится без каких-либо феноменологических понятий, таких как интенциональность, открытость, жизненный мир (Lebenswelt).
Современная феноменология – как в философии, так и в психиатрии (в частности, труды таких психиатров, как Карл Ясперс и Людвиг Бинсвангер) – зиждется на понятии интенциональности. В терминах Лакана, это означает, что, согласно феноменологии, субъект и Другой способны узнать друг друга непосредственно, без превращения в объекты и их репрезентации. Интенциональность Гуссерля позволяет распознать свое собственное я в качестве субъекта и получить прозрачный доступ к другому как к субъекту. Наша открытость другим обнаруживает их непосредственно как субъектов: мы видим, как другие – субъекты, подобно нам, видят, что стол, за которым я сижу и пишу, красного цвета.
В противоположность феноменологам, большинство последователей Фрейда, прежде всего, англо-американские психоаналитики, рационально исключают субъективность и инаковость из своего словаря; они понимают психоанализ в рамках объектных отношений, для них, как в физике, существуют только объекты, а не субъекты. Если феноменология (главным образом, немецкая) отбрасывает а, i (a) и отводит целое поле «живой» непосредственности отношений субъекта с Другим, то психоанализ объектных отношений (главным образом, англо-американский) редуцирует нашу схему из четырех элементов до двух: объекты и их образы, отношения между которыми регулируются влечениями (агрессивными и сексуальными). В этом последнем случае видны только психические процессы, контрабандой привнесенные под видом «объективных» процессов. Здесь имеют дело исключительно с интроекциями и проекциями объектов, а субъект и Другой, хоть и предполагаются, все же остаются в зоне умолчания.
$, Субъект Признания признается в его образах и объектах – во снах, в симптомах, ошибочных действиях и т. д. В визуальной страсти и объект, и субъект определяются как функции желания, постольку поскольку ни объект, ни субъект не подходят для знания: объект – то, через что субъект должен себя признать. В случае невизуальных объектов, в игру вступает не зеркало, а толкование. В вышеупомянутом сновидении слова «часть дома, в котором я живу, горит» можно истолковать как «я бы хотела, чтобы мое желание ограничилось частью меня». Не зеркало расстраивает текст, а истолкование – предложение которого суть желание. В основании лакановской теории означающего лежит странная фрейдовская практика истолкования.
VII
Чего добивается Лакан, когда говорит не о символах или знаках, а об означающих? Повторю еще раз: ответа на этот вопрос не найти в структурной лингвистике. Теория означающего (signifiant) де Соссюра – неотъемлемая часть его теории языка как системы, и лакановское бессознательное – это, так сказать, «система». Лакан позволяет нам воображать бессознательное как лингвистическую систему; он старается описать некоторые перемещения, но они выглядят слишком просто в сравнении с реальной лингвистической системой. Когда Лакан говорит, что «бессознательное структурировано как язык», он, главным образом, указывает на метафорические и метонимические процессы; однако возможно неограниченное число метафор и метонимий, здесь нет никакого ограничивающего правила. Лингвистическая структура лакановского бессознательного по сути очень слаба, и по этой причине центральным становится понятие означающего.
Лакановский дадаистский вызов на деле превращается, к сожалению, в веру в абсолютное фрейдовское знание. Когда Лакан говорит о переносе, например, он формулирует свою теорию так, что источник переноса лежит в обращении анализанта к якобы знающему субъекту: пациент полагает, что аналитик владеет некими истинами, что он располагает тайным о нем знанием. Однако он добавляет:
на роль представителя – пусть самого завалящего – абсолютного знания ни один субъект претендовать не может. А потому позволительно, в каком-то смысле, сказать, что если и найдется кто-то, к кому можно в подобном качестве, обратиться, то найдется он
