Я — человек русский - Борис Ширяев

Но товарищ Воронин ему тотчас же уклон актуально разъясняет.

— Мы, — говорит, — товарищ конюшенный техник, здесь не текущий ремонт вашей спецодежды в частности обсуждаем, а передачу излишков наших сбережений государству в целом. Это в ваших же интересах… — и так бдительно это «в ваших» произнесет, что конюх тут же всю свою оппозицию ликвидирует, хотя и в градусе состоит.

Руководящие статьи в нашу стеннушку «Плодоовощная правда» тоже всегда Петр Петрович составлял. Большим талантом обладал! Точь в точь как в самой «Правде» получалось, а к почетному юбилею нашего учреждения даже стихом вдохновился:

СоюзплодовиновощьКоммунизма строит мощь!СоюзовощвиноплодГосударству шлет доход!

Пушкину так не сочинить! В точку!

О заданиях пратии и правительства Петр Петрович никогда не забывал. Стопроцентный, железный активист был. Увидит, примерно, что в каком-нибудь кооперативе по полкило селедки дают — сейчас туда заходит. У прилавка, ясно-понятно, давка: несознательные элементы друг на друга прут, стремятся в индивидуальном порядке продвинуться.

Петр Петрович легонько между ними свой портфельчик просунет и кованым уголком его по прилавку постучит:

— Не задержите меня, товарищ отпускающий, чтобы я мог тотчас вернуться к выполнению заданий партии и правительства, а вы, гражданин в спецовке, не протестуйте! Цели нашей партии выше ваших единоличных. И в бумажку мне заверните, товарищ отпускающий, чтобы я мог успешнее осуществить указаний нашей партии и ее вождя…

Про бумажку-то он потому упомянет, что она дефицитная, и тем, кто своей не запасся, продавец с весов в пригоршню валит.

Неуклонно и повсеместно тов. Воронин свою политическую активность проявлял, даже сны актуальные видел, вроде как бы проработки докладов тов. Молотова с фотоиллюстрациями. Всем учреждением слушать сбегались. Кое-кто даже в сомнение по этому поводу впал, но парторг разъяснил:

— Сонные иллюзии в часы нормально-трудового отдыха вполне допустимы. Отчего же? Пожалуйста!.. Партия не против того, если, конечно, без мистики…

Ну, а Петра Петровича не только что мистикой, но и формализмом сны не пахли. Сплошной революционный реализм.

— Снилось мне, — начнет он — захожу я в нашу учрежденческую столовую. На буфете — полный гастроном: колбаса трех сортов, икра черная и красная, селедочка свеженькая, как комсомолочка, на блюдце лежит, прованским маслицем залита, каперсами обложена…

— Это что за продукция — каперсы? — спросит Валечка, комсомолка.

На нее цыкнут: —Не прерывай докладчика! Вопросы запиской!

— А рядом с ней — сиг копченый…

Тут и другие разъяснения потребуют. Главбух Иван Яковлевич, еще в царском казначействе служил, облизнется и заинтересованных удовлетворит:

— Рыба такая водилась раньше. Во рту палку имела и высокую гастрономию содержала…

И не только продовольственные, но и организационные сны видел Петр Петрович. Как пойдет в Москву наш отчет с 180-процентным перевыполнением плана, ему обязательно тов. директор приснится в трудогероическом виде. Недели не пройдет, а из Москвы благодарность и премирование директора полугодовым окладов… Ну, и еще кой-кого, плановика, конечно, Петра Петровича… Однако, через такой именно сон и произошла досрочная физическая кончина тов. Воронина.

Директором у нас был тогда Фишман, Лев Борисович, совнаркомовского ума человек. Нам, неответственным, ничего не заметно, а глядим — в годовом отчете 250 % перевыполнения! Глазам не веришь!

Подходят сроки, и Петру Петровичу очередной сон снится. Входит он утром и тотчас сообщает:

— Видел нынче нашего самоотверженного героического руководителя в обстановке трудового подвига плодоовощного строительства!

Все, как полагается, изложил и, закончив красочной иллюстрацией блеска ордена на груди тов. Фишмана, причитающихся оваций от нас ожидает. А картотетчица наша, комсомолка, вдруг ему внеочередной вопрос задает:

— А вы, тов. Воронин, областную газету сегодня читали?

— Нет, — отвечает, — в силу длительности нормально-трудовых иллюзий в постели задержался. Не успел.

— Почитайте. Там статья интересная «Космополит в плодоовощи». Вот вам и номерок.

У Петра Петровича очки так на лоб и вскочили. Схватил газету и глазами к статье прикрепился.

Видим, кровеносная пульсация у него кверху пошла и конечности трясутся, а как дошел до фамилии Фишмана — газету выронил, а главбух будто про себя замечает:

— Тов. Фишмана сегодня в кабинете нет. Замзав ассигновки подписывает…

Смотрим, Петр Петрович в левый уклон подался и со стула на пол. Мы к нему, а у него уже и язык саботирует. Тут погрузили мы Петра Петровича на свои транспортные средства, и Чижок его в горбольницу отбуксировал. Там к вечеру и покончил он свое физическое существование, не приходя в классовое сознание…

Хоронили его, как полагается, всею демонстрацией пролетарской мощи. На могилу возложили от учреждения плодовощной венок. До самого вечера лежал, ну, а как стемнело, конечно, сперли… Как иначе?

Порченые вожди

«Парк культуры и отдыха» в этом южном областном городе СССР был старинный, тенистый, с аллеями столетних каштанов, насаженных там еще по приказу именитого вельможи, одного из первых устроителей той полуазиатской окраины, но отдыха в нем было маловато. По вечерам на обеих «заптанцплощадках» ревели и джас-бандитски завывали фокстроты две голосистых радиопианолы. Многочисленные поклонники заатлантических шимми, которых здесь фамильярно называли «джимкой», космополиты обоего пола усиленно полировали дырявыми социалистическими подметками третий пол — буграстый асфальт площадок. Культуры было и того меньше. Вся она полностью умещалась на столике единственной культсотрудницы, тишайшей Анны Ивановны, приютившейся в непротекавшем уголке обветшалой крытой веранды некогда бывшего здесь городского клуба. На этом столике лежал десяток газет и столько же неразрезанных агитационных брошюрок.

Зато стены веранды были обильно и причудливо украшены множеством портретов и плакатов. Художественный вкус Анны Ивановны был, несомненно, близок к некогда знаменитому Бердслею и отчасти заумным поискам Пикассо. Она необычайно любила контрастирующие тона:

— Здесь черненькое — рядом беленькое. приговаривала она, притыкивая кнопками очередной компанейский плакат, — а сюда вот этого, красненького… — и, отойдя, любовалась, склонив голову набок, — совсем, как в мануфактурном магазине в старое время!

В результате ее творчества получались довольно неожиданные тематические сочетания: низколобый мопс Молотов подозрительно оглядывал наползавшую на него огромную сыпнотифозную вошь; резвые детишки в порыве благодарности за счастливое детство протягивали букеты цветов к рукам какого-то скелета, просунутым сквозь решетку тюремного окна, подпись под которым «все — в МОПР» случайно попала под угол их плаката; а сам «отец народов» во всем своем многообразии (висело не менее пятнадцати его изображений) то указывал своим мудрейшим перстом на афишу заезжего театра лилипутов, то демонстрировал перед поднятой им на руки счастливейшей из советских школьниц все, точно перечисленные, последствия аборта, то убеждал, если верить наклеенной внизу ленте, почтительно внимающего ему Горького нести деньги в советскую сберкассу…

В политические тонкости этих странных ситуаций Анна Ивановна не углублялась.

— У меня и без того дела хватает, — возражала она на мои робкие замечания о некоторых странностях ее развески, — я и пыль обметаю, и за ребятишками смотрю, чтоб чего не написали, и подмокших заменяю. Не до политики мне! А если вам политическая нужна, ищите другую! На шестьдесят рублей в месяц какая вам политическая пойдет?

Доводы Анны Ивановны были неоспоримы. Ее заработок в «Парке культуры и отдыха» действительно покрывал только затраты на 800 граммов хлеба по карточкам для нее и дочери. Служила она не ради заработка, а чтобы этой службой обеспечивать владение маленьким домиком на окраине города с крошечным огородом и кормилицей-коровой. Без службы обладание всеми этими богатствами ставилось более чем под знак вопроса.

Но к принятым на себя обязанностям Анна Ивановна относилась строго до щепетильности. Украшавшие веранду гипсовые бюсты вождей и отцов социализма ежедневно обметались и ни пылинки нельзя было найти даже в могучих бородах Маркса и Энгельса. С мальчишками, проявлявшими наклонность к внеплановому творчеству в области литературы, она вела беспрерывную, полную азиатских хитростей, войну.

Особо выдающихся партизан она знала наперечет и не допускала даже их приближения к веранде. Рассчитывать ей приходилось только на собственные силы: оба парковых милиционера были далеко и у каждого из них было по горло работы. Один дежурил у входа, отражая явные и камуфлированные попытки проникнуть в парк лиц, чрезмерно запасшихся градусами в соседней закусочной, а другой состоял верховным арбитром хореографии на обеих «заптанц-площадках» и был поглощен неустанным наблюдением за неприкосновенностью основных правил «джимки»: не давать подножек счастливым соперникам, ссыпать шелуху от «сталинского шеколада», а по-старому «семячек», непосредственно в карман, а не на пол, и, в целях той же половой санитарии, извлекать папироски из ртов танцующих, что было особенно трудно: танец с папироской в зубах служил дипломом на ловкость кавалера, а обнаружить и уловить чемпиона можно было лишь по чуть заметному дымку…