Марш на рассвете - Александр Семенович Буртынский

гор пробрызгивал червонный закат. Пламенели окна коттеджей, сонные, разлапистые каштаны пестрили асфальт длинными тенями… Внезапно со стороны Карпат донесся прерывистый гул, похожий на раскат грома, потом еще и еще — глуше.

В руках запрыгала баранка. Мощенная булыжником центральная улица встретила Виктора пестротой витрин, флагов, шумящей праздничной толпой и неожиданным лязгом и ревом моторов. По городу проходила какая-то воинская часть, начисто запрудившая дорогу.

Навстречу, высекая из мостовой искры, двигались танки, самоходки, облепленные смеющимися, радостно горланящими автоматчиками, шли обсыпанные цветами тягачи, орудия. Пришлось съехать на обочину к тротуару и ждать. Виктор нервничал: потоку машин не было конца. С трудом развернувшись, он попытался выбраться на магистраль окольными путями, но и боковые улочки были забиты.

На людном перекрестке «оппель» был прижат грузовиком к ограде сквера. Виктор крикнул шоферу: «Подай назад!» Из переполненного кузова, где разухабисто играл баян, высунулись офицеры, молодые ребята в полинявших от солнца пыльных гимнастерках.

— Эй, земляк, куда торопишься?

— Слышь, кто прямо ездит, дома не ночует.

— Ему видней, где ночевать. Верно, лейтенант?

Грохнул смех.

У Виктора спросили закурить. Из короткого разговора с офицерами Виктор узнал, что соседняя резервная дивизия брошена в горы на помощь главным силам: отрезать путь немецкой группировке, пытавшейся уйти на запад.

— От нас не уйдет!

— Наша тринадцатая, непромокаемая, непродуваемая, не раз битая, на немца сердитая, — шутили ребята.

Наконец выбрался на главную магистраль. Вот и знакомый мост, под ним пенящийся поток. Дорога пошла вдоль берега, плавно огибая подножие горы. Невдалеке зажелтело прилепившееся к скале здание Окрестовой рады. Виктор выжал последнюю скорость и вдруг весь похолодел. В нескольких метрах из-за поворота показался небольшой отряд партизан, двигавшийся ускоренным шагом. Блеснули штыки, перекрестья патронных лент. Разминуться было нельзя. Слева, под обрывом, клокотала река. Виктор крутнул инстинктивно вправо, сбросил газ и, едва успев тормознуть, ткнулся в телеграфный столб. Лбом ударился о баранку. В глазах зарябило. Несколько человек бежали к нему на помощь. Но Виктор уже оправился, выпрыгнул из кабины и, потирая вспухший лоб, крикнул:

— Ничего не случилось. Ерунда! Привет!

Партизаны помахали ему и, придерживая ружья, кинулись догонять отряд. Бегло осмотрев машину, Виктор успокоился. Немного погнут бампер, помято крыло. От выпитого вина или от удара слегка кружилась голова. На починку ушло не более получаса. Развернув машину, он подрулил к самой скале. Запер дверцу и бегом направился к зданию рады.

Войдя внутрь, Виктор чуть не заблудился среди массивных колонн и обнаженных статуй. В углублении полукруглой стены темнели дубовые двери с резными филенками. Виктор долго дергал медные рукоятки, наконец одна из дверей подалась.

В приемной у высокого стола с телефоном дремал, развалясь в кресле, молодой парень в гражданском пиджаке с двумя пистолетами на широком поясе и в кожаных трусиках, туго облегавших крепкие волосатые ноги. Он долго не понимал, чего от него хочет русский офицер, и только обрадованно моргал глазами, повторяя одно и то же: «Все одешли до штабу». Услышав имя санитарки Ижины и сообразив наконец, что к чему, парень всплеснул руками, закачал головой. Как мог, он объяснил Виктору, что все трофеи заперты на складе, а есть в соседней комнате партия конфискованных кукол. И потащил Виктора к боковушке, где на гладком полу высилась целая гора игрушек. Выбрав самую большую и красивую куклу, Виктор покинул раду.

Городок праздновал без устали. На улицах зажглись огни. В сквере, в глубине дощатой раковины, неистовствовал джаз. Вокруг фонтана в пыльных лучах прожектора мотыльками кружились пары. Из раскрытых настежь кабачков и кафе неслись забористые звуки губных гармошек. Плыли над головами пенистые кружки с янтарным пивом.

Окраина встретила Виктора непривычной тишиной, одинокими фонарями у перевитых плющом коттеджей. Зубчатые виноградные листья на бледном фоне освещенных стен были неподвижны и казались вырезанными из темно-зеленой жести. На заднем сиденье в углу, полузакрыв голубые глаза, как живая, дремала кукла. Виктор видел ее отражение в смотровом зеркальце и тревожно улыбался. Над бровью у него растекся ядовито-фиолетовый синяк.

Виктор нахмурился, и боль отдалась в виске.

Вот уже затемнела впереди громада парка, круглый фонарь под сводом калитки. Но что это?

На поляне, где по вечерам обычно горели костры и дымилась кухня, было темно и пусто… Не выключая мотора, выскочил из машины, огляделся, все еще не веря себе: нигде ни души. Не давая себе отчета, Виктор бросился к калитке, в сад. В глубине аллеи показалась знакомая девичья фигура в распахнутой кожанке. Она торопилась, поправляя на ходу свисавшую с плеча санитарную сумку.

— Ижина!

На миг она остановилась, ойкнула и, взмахнув руками, бросилась к нему.

— Ваши отъехали, недавно… надо спешити.

Руки их встретились. Взволнованные, оба зашагали назад к воротам. Сбиваясь, путая слова, Ижина рассказала ему, что полчаса назад рота вместе с другими частями выступила в горы и что за ней самой вот-вот придет санитарная машина. Потом, словно спохватилась, сунула ему вчетверо сложенный листок. Они уже были у калитки. Из-под фонарного козырька падала треугольная пелена света. Не отпуская от себя Ижины, Виктор свободной рукой развернул непослушную бумажку. С трудом вчитался в косые, прыгающие строчки:

«Витя, майор отозван. Я принял роту. Идем в последний бой. Ждем у подножия. Спросишь у первого регулировщика. Неженцев».

За постскриптумом шли неровные каракули:

«Товарищ лейтенант, не забудьте узять той котелок з под сахару. Это пишу я, ваш Потапович».

— Ой, что там? — Ижина прикоснулась пальцем в его лбу.

— Чепуха.

Она порылась в брезентовой сумке, деловито приложила ко лбу Виктора влажный тампон, сразу снявший боль.

— То и добре, як по-русски… до свадьбы заживет. — Она рассмеялась тихим гортанным смехом.

— Ижина, — прошептал Виктор, обняв ее за плечи и ничего не видя перед собой, кроме лучащейся бирюзы больших опечаленных глаз. — Ижина, родненькая… Я вернусь…

— Да, да, пиши…

— А ты береги себя. Слышишь! Береги…

За калиткой, словно торопя в дорогу, тихонько, настойчиво урчал мотор легковушки. С Карпат доносилась глухие, тягучие взрывы, где-то далеко за хребтом вставало багровое зарево.

ПОДАРОК ОТЦА

В середине декабря по возвращении из Берлина наша воинская часть расквартировалась в полуразрушенном местечке на Киевщине. До небольшого городка, где я провел свое детство, отсюда было рукой подать. Меня потянуло взглянуть на родные места. Кстати, я вспомнил о фамильных ручных часах.

В день своего отъезда на фронт отец отдал их мне: «Возьми-ка, Сережка, это еще дедовские, наградные: за солдатскую доблесть. Носи, со мной все может случиться, будет тебе хорошая память».