Царевна Софья и Пётр. Драма Софии - Андрей Богданов

«ТАЙНЫЙ АГЕНТ» В РОССИИ

Нёвилль (Neuville) был настолько «замаскирован», что ученые долгое время сомневались в его существовании, считая знаменитые Записки о Московии, подписанные его именем, подделкой[3]. Даже в Посвящении Записок, обращенном к Людовику XIV, автор, на первый взгляд вопреки обыкновению хвастунов его типа, крайне мало рассказывает о себе и весьма уклончиво характеризует свою миссию в Россию. По словам Нёвилля, он был облечен доверием посла Франции в Речи Посполитой маркиза де ла Бетюна и послан в Россию разузнать о ходе переговоров Москвы с новыми шведским и бранденбургским (прусским) посланниками.

Возможно, миссия прусского посланника Р.И. Чаплича и могла вызвать столь острый интерес Франции, вновь активизировавшейся восточнее Рейна, где её основным соперником выступала Священная Римская империя германской нации, с 1683 г. воюющая в составе Священной лиги (куда входили Речь Посполитая, Венеция, а с 1686 г. и Россия) против любезной сердцу Людовика XIV Османской империи. Хотя надо откровенно признать, что, помимо дежурного вопроса расширения Священной лиги, Россию интересовал на этих переговорах в основном наем инженеров и бомбардиров{40}.

Но упоминание о Швеции, всего лишь менявшей посланника Христофора фон Кохена на нового постоянного резидента в Москве Книппера{41}, было явной «липой». Французские усилия втянуть Москву в войну против господствовавших на Балтике шведов провалились ещё в начале 1680-х, когда их «секретные» замыслы, обнародованные обласканным московскими дипломатами датским послом фон Горном, были якобы «тайно» (но с ведома канцлера Голицына) проданы шведским эмиссарам и помогли России успешно завершить трудные переговоры о продлении мира со Швецией{42}.

Нетрудно догадаться, что если Нёвилль и служил де ла Бетюну, то лишь в качестве тайного агента или, попросту говоря, шпиона. По уверению этого хвастуна, он уже бывал в России — вероятно, в пограничных уездах — «и неоднократно навлекал на себя подозрения этих варваров», то есть россиян, которых как истинный авантюрист подчеркнуто презирает, но побаивается. Польский король Ян Собеский явно не знал об этой стороне деятельности принятого г1ри его дворе француза, зато был хорошо осведомлен о наблюдательности агентов Посольского приказа.

Появление де ла Нёвилля в Москве под чужим обличием открывало ему прямую дорогу в Сибирь (а то и в Забайкалье, на только что открытые Нерчинские серебряные рудники, о которых французы ещё не проведали). Поэтому мечтавший покинуть Священную лигу и укрепить союз с Францией король Ян Собеский снабдил агента польскими дипломатическими документами. Легенда выглядела достоверно, поскольку Речи Посполитой служило немало французов. Однако можно смело утверждать, что Нёвилль в своих Записках лукавит: не разведка, а именно тайная дипломатия была целью его поездки. В противном случае храбрец не вернулся бы из России, а мы не имели бы удовольствия читать его замечательные Записки.

Даже в прославленный интригами XVII век активность русской военной и политической разведки в Польше была явлением выдающимся. Достаточно сказать, что в разгар Московского восстания 1682 г., когда по комнатам Посольского и Разрядного приказов сновали стрелецкие выборные, а служащие центрального дипломатического и военного ведомства молились, чтобы дожить до следующего дня, русское правительство заполучило в оригинале тайную инструкцию Яна Собеского его личному секретарю о шпионаже против России (от 28 июля) и подлинную королевскую грамоту мазовецкому воеводе от 22 августа о возможностях вторжения в охваченную смятением страну{43}.

Учитывая качество работы русской контрразведки, можно смело сказать, что эффективно шпионить у Нёвилля шансов не было, — даже о сути переговоров России с Пруссией и Швецией он ничего не узнал. Зато его контакты с канцлером Василием Голицыным, а затем с пришедшими к власти «петровцами» были необыкновенно активными. О задаче Нёвилля можно только догадываться. После недавнего скандала в Париже, когда русские великие и полномочные послы — князь Яков Фёдорович Долгоруков «со товарищи» не оценили французских манер приема послов, несовместимых с достоинством представителей великой державы{44}, требовалось осторожно выяснить возможность дальнейших связей.

Версия Нёвилля о его работе на «короля-солнце» не выглядит такой уж невероятной, если предположить, что непосредственное столкновение русских и французских дипломатов во многих странах убедило французскую администрацию, и особенно посла в Речи Посполитой де ла Бетюна, в невозможности обойтись в решении европейских проблем без России. Тем более что действия через третье лицо оказались неудачными. Датский посол Гильдебрант фон Горн, привезший князю В.В. Голицыну французский план коалиционной войны со Швецией и подписавший в этих видах выгодный канцлеру русско-датский договор, был переигран «московитами», которых он желал поучить «европейской конъюнктуре». Голицын использовал эти переговоры для давления на Швецию, которую заставил продлить мир на русских условиях{45}.

Нёвилль, при всем своем презрении к «московитам», если и был тайным дипломатом Франции, то действовал осторожнее. И всё-таки, хотя мы ничего не знаем о привезенных им предложениях, очевидно, что и он попался в сети Голицына. «Дипломатический агент Франции» был полностью убежден, что канцлер является лучшим другом его страны и даже поборником католицизма!

Князь Василий Васильевич действительно старался дать католической эмиграции в Москве равные права с лютеранами и кальвинистами, он допустил в Россию иезуитов — но именно в русле выгодной России (и противной ордену Иисуса) политики веротерпимости{46}. Как раз с бранденбургским послом Чапличем, о миссии которого якобы должен был выведать Нёвилль, канцлер договорился о пропуске в Россию гугенотов, которые сотнями тысяч бежали из Франции после отмены Людовиком XIV Нантского эдикта и фактического возобновления им религиозной войны.

Об этом Нёвиллю знать не следовало — и он, судя по Запискам, ничего об этом не узнал. Зато Франции Голицын, этот, по мнению Нёвилля, «страстный поклонник» Людовика XIV, этот московит с «французским сердцем» желал провалиться в тартарары — она была союзником Османской империи и de facto служила главной помехой созданной немалыми трудами Голицына Священной лиги России, Священной Римской империи германской нации, Польши и Венеции… Записки показывают, что Нёвилля канцлер убедил в обратном.

Как и всех других западноевропейских путешественников, в Москве француза остро интересовали вопросы торговли с Россией. И здесь он настолько поддался влиянию Голицына, что всерьез поверил, будто выгоды от развиваемой правительством регентства транзитной торговли с Востоком (и Цинской империей в частности) предназначены для иностранцев. Между тем французских иезуитов, приехавших в Россию в январе 1688 г., за полгода до Нёвилля, с целью разведать русский путь в Китай, канцлер дальше Москвы не пустил и отправил восвояси.

Более того, князь Борис Голицын, в отличие от Василия Васильевича стоявший на близких французским интересам позициях, «не показался» Нёвиллю в сравнении с великим канцлером. Однако именно правительство Нарышкиных, с которым французский авантюрист, если он действительно был агентом своего короля, столь опрометчиво не вступил в переговоры, вскоре проявило свою малую заинтересованность в Священной лиге и практически отказалось от активности на юго-западе, сдавая завоеванные канцлером позиции.

Записки Нёвилля демонстрируют, как князь Василий Васильевич, несмотря на обострение борьбы за власть во дворце, отвлекшей от дипломатии и Софью, и ее противников, мог, всего лишь мимоходом побеседовав с любопытным иноземцем, блестяще подготовить почву для дипломатической игры с Францией, которую его преемники не смогли реализовать. Это объясняется и разным качеством государственных деятелей регентства Софьи и «петровцев», и их в корне различной ценностной ориентацией.

Борис Алексеевич Голицын, единственный из «петровцев» вникавший во внешнеполитические дела, был оклеветан перед царицей Наталией Кирилловной и Петром. Посольский приказ под формальным руководством брата царицы Льва Кирилловича Нарышкина (1690–1702) был оставлен без внятной политики, внешнеполитические успехи были принесены в жертву властолюбию семейного клана. Борису Голицыну, как справедливо заметил Нёвилль, оставалось лишь пить горькую.

Контраст между правительствами регентства и Нарышкиных был разителен. Нёвилль заметил его, несмотря на то, что большую часть сведений о делах Софьи и ее сторонников (даже о внешности в характере царевны) получил от победивших «петровцев». Если рассказы о преобразовательных планах Василия Голицына и о китайской миссии Спафария были получены французом из первых рук (и переданы в меру их понимания), то остальные сообщения Записок по истории России 1682–1689 гг. были измышлениями придворных интриганов, старавшихся всячески опорочить повергнутых врагов.