Царевна Софья и Пётр. Драма Софии - Андрей Богданов

Как и несчастным Хованским в 1682 г., Голицыным был просто зачтен приговор, касающийся главным образом отца. Особое место в приговоре занимало обвинение, что главнокомандующий, «пришед к Перекопу, промыслу никакого не чинил и отступил, каковым нерадением царской казне учинил великие убытки, государству разорение, а людям тягость»{33}. Борис Голицын — хитроумный организатор побега Петра в Троицу и захвата власти — попал в опалу, пытаясь объяснить нелепость подобных обвинений против своего родича; лишь «покаявшись» и уступив первенство Нарышкиным, князь восстановил положение при Петре.

Заточив Софью в Новодевичьем монастыре, победители бросились захватывать ключевые и наиболее доходные ведомства, должности и чины, безжалостно расправляясь с теми, кто не спешил освобождать для них место{34}. Обоснования для репрессий не требовалось. На вопрос бояр, за что отправлен в ссылку заслуженный военачальник Леонтий Неплюев, от «петровцев» прозвучал ответ: «Явная де его, Леонтьева, какая есть вина — вы не ведаете; а тайная де вины (и мы) не ведаем!»

Вакханалия обогащения должностных лиц при покровительстве и под предводительством Нарышкиных вошла в историю. После семи лет вынужденного воздержания воеводы и приказные деятели жадно протянули руки к государственной казне; взятки брали даже бывшие приближенные В.В. Голицына (например, Емельян Украинцев); правосудие целиком зависело от мзды. Сбывалось мрачное пророчество восставших в мае 1682 г.:

«Что же ныне при сем государе царе Петре Алексеевиче, иже млад сый и Российского царствия на управление не доволен, тии бояре и правители имут в сем царствии творити? Ведаем, что… потщатся во всем на нас величайшее ярмо неволи возложити; зане не имея над собою довольнаго ради царских юных лет правителя и от неправды воздержателя, яко волки имут нас, бедных овец, по своей воли во свое насыщение и утешение пожирати!»{35}

Уверенные, что умиротворяющая политика Софьи предотвратила возможность нового социального взрыва, власти тем более не опасались «воздержания» со стороны Петра, никоим образом не подготовленного к управлению державой. Царь Алексей Михайлович не успел занять мозг младшего сына необходимыми для государственного деятеля знаниями, которые получали царевичи Алексей (умер при жизни отца после своего объявления наследником), Фёдор и Иван.

При Алексее Пётр едва успел перейти от «мамок» к «дядьке» — известному впоследствии «князь-папе» «сумасброднейшего, всешутейшего и всепьянейшего собора» Н.М. Зотову. Понятно, что при Фёдоре и Софье «медведица» Наталия Кирилловна и прочие Нарышкины не могли уступить ученым наставникам влияния на Петра и — сами неученые выскочки из мелкого дворянства — успешно оградили мальчика от знакомства с гуманитарными науками, позволяющими принять правильное решение при руководстве людьми.

Смесь страха и ненависти руководила поступками повзрослевшего Петра: к царскому двору с его торжественными светскими и церковными церемониалами (в которых он играл роль подставной фигуры), к стрельцам и народной стихии, вообще к русскому обличию своих детских ужасов. Пётр полностью терялся, когда ситуация не решалась в приказном порядке, силой: дрожал от страха до полной неспособности действовать после Нарвы и во время Прутского похода, — зато бестрепетно жертвовал десятками и сотнями тысяч жизней, как будто не имея представления об их цене.

До самой смерти матери — царицы Наталии Кирилловны — 25 января 1694 г. Пётр не допускался к сколько-нибудь серьезным вопросам государственного управления. Царю позволялось играть в живых солдатиков и строить кораблики на Плещеевом озере. Понимая, что великовозрастному юнцу мало этих забав, и зная, сколь легко он поддается влиянию, мать и родственники приложили особые усилия, чтобы отдалить Петра от благонравной супруги Евдокии Фёдоровны, в девичестве Лопухиной, и вызвать ненависть к ее родне.

Важная должность кравчего (виночерпия) при царе была поручена Кириллу Алексеевичу Нарышкину, идеальным местом для постижения Петром науки пьянства и разврата стал дом швейцарского авантюриста купеческого происхождения Франца Лефорта в Немецкой слободе. К тому времени, как Лефорт умер от горячки, ущербная психика Петра была окончательно расшатана, а его аморальность потрясала современников.

Неслучайно в народном сознании Пётр принял образ Антихриста, пришедшего заменить христианское царство господством Зверя. Именно свирепый враг своего народа мог выполнить задачу спасения феодального государства, не гнушались ни какими средствами, чтобы остановить буржуазные тенденции в развитии России, обессилить страну и заковать ее в военно-полицейские цепи.

Неудобства непредсказуемого буйства Петра, то заменявшего моду европейского света обличием завсегдатаев немецких кабаков, то кузнечными мехами надувавшего собутыльника через задний проход, пока тот не лопнет, то скандально возвышавшего безграмотного хама — искупались в глазах «верхов» его функциональной полезностью. Кто еще с такой яростью мог пытать и лично рубить топором стрельцов, истребляя их до малолетних и с маниакальным упорством создавая на месте разгромленной армии дворянские и крепостные полки, достаточно замордованные для успешного выполнения карательных функций?!

Перестройка государственных учреждений и военизация новосозданного громоздкого административного аппарата оставляла, вопреки декларированным целям, широчайшие возможности обогащения чиновников. А знать отнюдь не пострадала от притока в «верхи» отдельных выскочек: именно родовитое дворянство укрепило при Петре свои позиции, составляя основную и важнейшую часть окружения второго (после Лжедмитрия) российского императора{36}.

Колоссальные потери в Северной войне, позорное поражение от турок, строительство на костях — все это имело смысл: страну надо было обескровить, чтобы подогнать под крепостной хомут. Петру удалось не только остановить естественный рост численности населения, но уже к 1710 г. сократить количество крестьянских дворов на 19,5%, а местами — на 40–46%{37}. Даже Верховный тайный совет тирана после его смерти констатировал, что народ приведен «в непоправляемое бедствие» и нужно срочно давать послабление, иначе драть налоги будет уже не с кого{38}.

Понятно, какое значение имело для новой власти истребление памяти о временах царя Фёдора, Софьи и Голицына, которые многим представлялись царством свободы, справедливости и богатства. Требовалось доказать, что развитие страны началось с нуля — и это было сделано. Сделано основательно, на века.

ВЗГЛЯД ФРАНЦУЗСКОГО АВАНТЮРИСТА.

Приключения Нёвилля и его Записки о Московии

Во второй половине XVII столетия в западной половине Европы резко возрос интерес к государству, выходящему на международную арену в качестве великой державы. О России писали путешественники и ученые, послы и постоянные резиденты, аккредитованные в Москве, представители разных конфессий, военные и гражданские специалисты на русской службе, тайные агенты. В Германии, Австрии и Италии, Швеции, Дании, Англии и Голландии с интересом читали и публиковали исследования, реляции, путевые заметки и прогнозы о таинственной Московии, воля которой уже сказывалась на решении основных вопросов жизни Европы.

Спешила удовлетворить свой интерес и Франция, боровшаяся в это время за лидерство на Западе континента. Прямые контакты двух государств ограничивались за весь XVII в. менее чем десятком разного уровня посольств{39}. Однако дипломатические миссии «царя-солнце» Алексея Михайловича и «короля-солнце» Людовика XIV вели борьбу, а иногда сотрудничали по всему европейскому дипломатическому фронту. В последней четверти XVII в. русская и французская дипломатии взаимодействовали в Речи Посполитой и Османской империи, традиционно союзных Франции, в политически более близких к России Голландии, Дании, Швеции, Пруссии и Австрийской империи, энергично интриговали в Англии и Испании.

В России издавна находили пристанище гонимые во Франции гугеноты, здесь получали под команду полки и эскадроны оскорбленные королевской властью дворяне, шпионили более прославленные позже, в XVIII в., французские авантюристы. Одним из ранних таинственных искателей приключений был, по мнению историков, французский дворянин древнего рода Фуа де ла Нёвилль, побывавший в России во время переворота 1689 г.свергнувшего правительство Софьи и Голицына.

«ТАЙНЫЙ АГЕНТ» В РОССИИ

Нёвилль (Neuville) был настолько «замаскирован», что ученые долгое время сомневались в его существовании, считая знаменитые Записки о Московии, подписанные его именем, подделкой[3]. Даже в Посвящении Записок, обращенном к Людовику XIV, автор, на первый взгляд вопреки обыкновению хвастунов его типа, крайне мало рассказывает о себе и весьма уклончиво характеризует свою миссию в Россию. По словам Нёвилля, он был облечен доверием посла Франции в Речи Посполитой маркиза де ла Бетюна и послан в Россию разузнать о ходе переговоров Москвы с новыми шведским и бранденбургским (прусским) посланниками.