Видения Коди - Джек Керуак

И Бетезда, ранняя ночь, что я провел, думая о своей СУДЬБЕ, до чего невозможно мне умереть (с утратою, то есть), из-за навигацких карт, надо-сделатей, ВЕРХОВНОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ, а снаружи еще и дождь; было первое, не второе отделение, когда позволил себе думать в понятьях судьбы, очевидно, потому, что вскоре я выписывался и возвращался на торговый флот – осознавая Мэриленд, мэрилендский лес в ночи, дождь по Глухомани, зашел в ванную покурить и подумать, ровно как недавно в Кингзбридже ходил срать и размышлять – Стало быть, позже я стал осознавать сморщенные сигаретные пачки и Артура Годфри на солнечном крыльце (кое было раньше чокнутей сосновым люком), словно действительно зависший пациент, покуда парень не сказал: «Петушья погода» чтоб поменять мне представленья – что в Нэшуа или Кингстоне Главная улица, маломальчики Америки врубаются в городки, проще некуда, у Лоуэлла есть районы, боро у Нью-Йорка.

О тот сон о Коди, вчера ночью тот был весь внимателен, как на самом деле никогда или же лишь очень редко – в костюме, костюмы всегда на нем выглядят новыми, волосы дикие и кустистые, не потому что невычесываемы, а их ерошили при питье кофе, в воодушевленье трепотни-в-барах широкой чокнутой темной и пыльной нью-йоркской ночи – Вот мы на тротуаре, вроде парижского тротуара из сна кино-театра-Бьюферд-парка, прощаемся с сегментом или группой, а потом вместе направляемся к еще более поздним, еще чумовее вечеринкам – я и говорю, вроде Эррола Флинна и Брюса Кэбоу, но уж гораздо битей и страньше, на самом деле не таким простым и менее непостижимым. До чего ж трагичны были тротуары – по заказу Жюльена, когда он во сне вернулся или возвращался из мертвых в квартирном доме с лифтом, и его мать, милая, белоликая, в кои-то веки желает со мной поговорить, трагедия, стало быть, в самом тротуаре спереди. Фактически, Коди и я были где-то поблизости, что похоже на Шеридан-сквер (чайная греза про ФБР), быть может, Дени Блё одним из тех солнце-кошенных дней у Ника, когда он вернулся из Бразилии в реальной жизни, но на самом деле новая Шеридан-сквер, что мне в последнее время является (откуда все эти посланья?), которая, думаю, связана с Дэнни Ричменом, но связана положительно (с печальными греческими обжорками, в которые я врубался в 1939-м) с девушкой – той бледной милой девушкой, что лежала, словно огромная мягкая устрица (Бев Уотсон) на тахте после бессловесного соглашения, что она разоблачится и отдаст себя моей руке, хотя к тому времени колгота сдвинулась с Шеридан-сквер в дом в Мэне или Лоуэлле. Дальше мы с Коди в темном коридоре сенсуалистов; заваривалась вечеринка; я договаривался насчет девушек; Коди, впервые, следовал за мной и давал мне все делать самому. В других снах, когда я еду в Сан-Франсиско повидаться с ним, и мы спускаемся с могучих холмов на машине, однажды он выпал из машины в одной из своих попыток показать трюки езды, я раздраженно прикрыл глаза умереть, но он чудесным манером запрыгнул обратно в машину и выправил ее – в Сан-Франсиско я следую за ним, либо один подымаюсь по длинным вавилонским лестницам (и на пароме тоже), что как лестница на Валтасаровом пиру в «Нетерпимости» Д. У. Гриффита, чтобы найти девчонок за перевалом и вниз к бассейну, маленькая милая итальянская группа, которой я так больше и не нашел у ся в снах, но, думаю, уже повстречал и потерял недавно в реальной жизни – Вот сидели там Коди и я – я смотрел в скатерть – думая: «Я устал, мы слишком много чего делаем, надо мне сбежать от Коди, чтоб хоть как-то отдохнуть, но теперь он следует за мной, мне это никогда не удастся». Мы улетели по Ч и пялимся на дикие узоры скатерти, которые к тому же дорогие сердцу знакомые клетчатые узоры обжорки под вентиляторами на потолке оклахомских придорожных таверн, а также и как скатерть Мехико. Самое главное, Коди сдался и следовал не за мной, а за кем угодно милым, хорошим и добрым на свете, как если б умер и пришел ко мне повидаться до своего отъезда, черт бы драл, в вечность. Таков был сон вчера ночью. И Коди давал остальным разговаривать, в кои-то веки был улыбчивым и смущенным слушателем, как Ирвин или все, кого ни возьми – Он сказал что-то: «Я вернусь лишь ненадолго, но пока я тут, ты должен обо мне заботиться, понимаешь? – тебе надо следить, чтоб мне не становилось одиноко, я никого в этом твоем кафетерии на Четвертой улице или Бауэри не знаю. Даже не хожу в то высокобалконное кино на Ви-сквер, Бруклин слишком безумен, Эльки сбивают меня с толку, каналы, маленькие белые домики, суда к востоку или западу, и эта водоразборная колонка у подножия холма, где ты чистишь картошку, я со всем этим ничего общего не имею – Я в твоих руках целиком и полностью, как ты был во Фриско, когда я запрыгнул обратно в машину, что шла на полной скорости – Я хочу встречаться с людьми и дефками – отведи меня к белой, к мягкой, что была у тебя на тахте – О это холодный темный город, чувак». Мы говорили и курили с сенсуалистами. Однажды мне был сон, что шла вечеринка в унылом домике, стоявшем на отшибе на свалке-пустыре по другую сторону от Бруклинского моста, старый кирпичный дом восемнадцатого века со складом и щипцами, а внутри гудела оргия, негры-моряки, Ирвин Гарден, девушка стояла на коленях, как вдруг Бруклинский мост загорелся, а этим людям было все равно, только диким буржуа, что бегали по Мосту, рискуя жизнью с собаками подмышками. Этого Коди не понимал; он понимал только Фриско и взмывающие чумовые белодомные холмы, где некогда жил мой отец и отверг меня, в тот раз, когда я сказал буу! у него в погребе, как я тогда думал, призраку, а то были всего-навсего мистер и миссис Старье, а он играл с парнягами, которых я знал раньше, в краснокирпичном переулке между «Б. Ф. Китом» и Складом на Бридж-стрит, Лоуэлл, Масс. Стало быть, я не только заботился о понимании Коди, но и оберегал его от ужасов, которые он, в отличие от меня, не умел впитать. Да, он был странен, детск, и словно б, как я и говорю, уже умер или был иначе изувечен в С.-Ф. и явился повидать меня перед каким-то печальным путешествием, из которого ему не судьба была возвратиться – значит, естественно, я этим воспользовался, приложил силы и устроил лучшую балёху с сенсуалистами, то был некий темный двусмысленный провал, но мы с Коди вскочили и все сделали. Этот сон шел за тем, что был про Крофорд-стрит в Лоуэлле и Кингзбриджскую Больницу, словно заменяя его по особым причинам, когда я решил поспать еще. В следующий раз, когда мне приснится Коди, а такие сны редки, я его отмечу: теперь же пусть единственный другой вспоминабельный сон о Коди, что был у меня, послужит нашим прирастающим целям – это будет тогда полный Коди —

Неразделимо сплетенно с Джо, дружбаном моего детства, случилось у меня мгновенное виденье многооконного деревянного дома-клетки по Третьей авеню, а также в сарае у Джо и у Жюльена в тюремном судне, связываясь с Коди, – но это произошло, когда я пожелал внять нашему обсужденью у сенсуалистов (я говорю сенсуалисты, потому что один из них был такой невыразимо чувственный педик от Гленнона, который разговаривал с тем молодым актером и мною, отчасти Рэнс-хипстер, а частью гораздо отчаянней, отчего-то герой для Коди) – когда я сказал по сути Коди: «Если тебя мое отношение беспокоит или в прошлом было к гомосексуальности, ты теперь не волнуйся, у меня новое отношение» (вечерина в Йельском клубе «Риц», куда я пошел с пацаном в кожаной куртке, на мне тоже такая была, а там сотни пацанов в кожаных куртках, а не большие миллионеры Клэнси в смокингах, и я заорал банде: «Бадди Ван Будер?», считая, что там Бадди Ван Будер, а они лишь улыбнулись, хладнокровные, и все там курили марихуану, стеная новое десятилетье в единой чумовой толпе) «– не только эта вечеринка, но и другое, что меня тоже печалит, хоть я фундаментально против в принципе и потому, что мне это не нравится – но прикинь, как странно и чарующе, что я теперь это понимаю, и фактически у Джозефин был блондин-amant[12], чувак —» Далее с Денвером: там над дощатым забором сияла карикатурная луна, дикая толпа с мороженым из аптечного магаза на углу, несколько Резервуар-Холмная хилость, а потом эти неимоверные потасовочные бары, куда мы с Коди удалялись трепливо поболтать – очевидно, в моих ранних снах о Коди то были бары, а не Ч-притоны сенсуалистов, которые я себе рисовал – будто б Коди и я были строительные рабочие, а не транжиры, которые столько транжирят, что это становится принципом, и наконец философией, и наконец откровением – В том Денвере были элементы Большого Дылды Уошингтона и Нью-Орлинза, имелся странный Нью-Хейвенский пустырь с домом в три ряда, где я жил (возле трамвайной линии, у воды, где без счета мелких суденышек по пересохшим каналам, а люди празднуют вдоль променада, что смотрит на сухое море с ужасными раскисшими грязями и пауками, но вдали от берега начинаются под дождем громадные приливные волны и шторма, и морские битвы, вспыхивая Бах! в дождливом море) – и Нью-Орлинз, урожденный Флорида, в котором и МексГрад имеется, а я был в Мехико с Коди. Я грезил о Дейве Шёрмене серым студенческим днем в Мехико, что было фактически наполовину в студгородке Коламбии, где я проваливал занятия и много лет балдел, прогуливал уроки по точным наукам ради поездок по Эльке в неведомые верхние Нью-Йорки и мне не удавалось отдать честь флагу перед библиотекой с другими мальчишками, которые регулярно ели в подвалах, что были громадны, как подвалы Лоуэллской средней школы. Я знаю, это неправда, но мне кажется, Коди тем счастливым днем в Мехико с Шёрменом крал костюм. У меня до убожества мало снов о Коди – и это все?