Литературная Газета 6495 ( № 12 2015) - Литературка Литературная Газета

То Байгора, в которой лещ играет,

И кажется, хоть вдалеке от рая

Находишься, но всё же не в аду.

А по ночам, когда знобит траву,

И звёзды пьют из моего колодца,

И сердце, как птенец, на волю рвётся –

Поверится, что я ещё живу.

А значит, как ни каркай вороньё,

Как ни рисуйся быт под поле боя,

Мы всё на свете выдержим с тобою,

Отечество – чистилище моё.

* * *

Не отпускайте меня в небеса!

Там не тоскуют под ветром леса

и первоцвет как душа на весах

в чашах проталин не светится;

не обжигает крапива колен,

не досаждают работа и лень,

и лепестки не роняет сирень,

тучная, словно медведица.

Ежели даже вся жизнь на мели,

вечную пленницу вечной земли

непреходящим покоем вдали

не обольщайте.  Да полно вам!

Не полегчает там, чем ни лечи,

не отвечают там, как ни кричи,

и как заблудшему овну в ночи,

пусто и холодно.

* * *

Мать пройдёт – половица не скрипнет.

Пронесётся по дому тепло.

Оттого-то, наверно, и липнет

Тонкожилый листок на стекло.

Осень, ветер, и сумрак, и слякоть –

Только в доме у нас благодать,

И пока ещё не о чем плакать.

Мать уйдёт – и начнёт холодать…

* * *

В пустом саду хозяйничает память,

и воздух вкусен, как вишнёвый клей,

и можно к травам родины моей

припасть сухими жаркими губами.

И так неслышен ветра слабый шум,

и так неспешны капли дождевые…

Задумаюсь и, может быть, впервые

у жизни ничего не попрошу.

Пускай во всём постигнет неудача,

но жить в немом согласии с людьми,

с землёю, с небом, с горечью любви –

так хорошо. Поэтому и плачу…

А время мчится всё быстрей...

Леонид ШИРНИН

* * *

Синий свет, отражённый в колодце,

Словно взятый у неба взаймы.

Злой морозец, впрягающий солнце

В ледяную повозку зимы.

У повозки сосульки – оглобли,

А полозья – позёмки в степи...

А ветра – пристяжные продрогли,

Постоянно сбиваясь с пути.

Мириады незримых иголок

Прошивают сверкающий снег.

И сквозит галактический холод,

Устремясь из небесных прорех.

Леденящий и разум, и душу,

Пустотою и смертью храним, –

Жёсткий блеск излучающих стужу

Ослепительно-белых равнин...

В эту пору бездомный мечтает

По-медвежьи в берлогу залечь...

...Эх, теперь бы горячего чая

Да уютную русскую печь!

* * *

Весенняя бесстыжая Луна!

Её бока – боков девичьих круче:

Выкатывается, полная, она,

Белёсые расталкивая тучи.

Молчишь о чём, таинственно-тиха,

Свидетельница вечного мгновенья,

Предвестница библейского греха

Иль чистых душ святого откровенья?

Куда зовёшь, в какое торжество?

На буйный праздник или на закланье?..

От ярого сиянья твоего

Ни оберега нет, ни заклинанья!

Свети, Луна, свети в пустую высь,

Верши своё великое круженье!..

Катись, Луна, ко всем чертям катись

И не вводи невинных в искушенье!

* * *

Прозрачных туч оледья мечутся

По небу синему весны.

Изящный лук младенца-месяца

Исполнен вещей новизны...

И, отразясь в зелёных лужицах

Среди оттаявших аллей, –

Блестит, колышется и кружится

Свет полуночных фонарей.

Игра зелёного и жёлтого:

Огней и бликов череда...

А по карнизу вниз, по жёлобу,

Струится чистая вода.

Нам о любви опять мечтается,

А время мчится всё быстрей...

Кошачьи свадьбы намечаются

Средь безымянных пустырей.

Живой водой, небесной влагою

Подлунный город напоён,

А мы весне, как дети радуясь,

Зиме отходную поём...

Теги: литературный процесс

Бабка Юля

Тамара АЛЕКСЕЕВА

Бабка Юля не верила своему счастью. Бог услышал её многолетние молитвы и в обычный июньский день даровал ей прозрение. С этого дня начнётся её великое будущее, о котором она так мечтала.

Перед ней сидели старый небритый поэт с длинным хвостом волос, в коротких шортах и слабенькая девочка с нежным лицом, в синих клетчатых штанишках. Они пришли узнать, надо ли им венчаться, и бабка вдруг ясно и отчётливо увидела весь скрытый лабиринт их будущей жизни. Случилось это внезапно, как с неба обрушивается ливень, - она уже нашептала над трёхлитровой банкой с водой, пахнущей хлоркой, плотно закрыла её пластмассовой крышкой и терпеливо проговаривала привычный, изо дня в день повторяющийся наказ: "Воду пить и обливаться три раза в день, перед этим непременно сказать «Во имя Отца и Сына и Святого духа – во веки веков – аминь!"

Вдруг что-то больно и настойчиво ткнуло её прямо в сердце – бабка растерянно оглянулась по сторонам. «На огороде, что ли, переработала», – подумала она и потёрла рукой левую грудь – боль не уходила. И вдруг она угадала, узрела источник своей боли и ужаснулась – судьба посторонней девочки обожгла её небывалым страданием[?] Против воли своей она буквально рухнула в её сердце, как в колодец, наполненный кровью, и захлебнулась чужой бедой. И надо было поскорее выбираться, спасаться самой, но бабка Юля ещё не знала – как. В алом колодце будто били огромные колокола, да так, что закладывало уши. Она ухватилась за скользкую стену, да что толку!

Она налегла всем телом – пространство растянулось, как резиновое, и бабка Юля уже кувырком вломилась в чью-то избу, богато убранную. Надо было быстрее прибраться, не то придёт хозяин и мало не покажется. Заснула она в саду или на солнце, поди, разморилась? Она быстро подоткнула подол, засучила рукава, и день завертелся как всегда: полы выскоблить, убрать, перемыть, перестирать, наготовить. Хозяин вернулся после вечерней службы, это был дородный мужчина с красными полными щеками и румяным ртом. Он шумно вошёл, перекрестился на иконы и, не взглянув на новую работницу, пошёл умываться. Она подала чистое полотенце, он промокнул руки и бегло оглядел её крупными серыми глазами. Она потупилась. Позарез нужна была корова, семья большая, мал мала меньше, отец умер на Пасху, и мать продала её на год в работницы одинокому однодворцу.

Он ел много, вкусно и громко – с большим удовольствием, сопел и постанывал, прихлёбывая из глиняного кувшина красное вино, отламывая куски маслянистого жёлтого сыра, хрустел огурцами, слизывал с блюдца белую сметану, ковырял толстыми пальцами рыхлые блины. С таким же аппетитом он разделался с ней в своей широкой кровати: аккуратно раздел и прощупал все косточки и впадины, попробовал на зубок намечавшиеся соски, облизал подростковую грудь, до боли сжал ягодицы. А потом она от страха мало что соображала, он снова сопел и постанывал, перекладывая её, легко переламывая, как жареную курицу, с боку на бок и задом наперёд.

Старуха едва очнулась, вся комната плыла и качалась пред ней, кувыркались иконы, трёхлитровая банка, добротный диван, дорогая люстра, немолодой поэт с длинным хвостом, молодая невеста в клетчатых штанишках…

Бабка Юля по природе своей не была авантюристкой, она стала ею почти поневоле. Сосед Колька, безбожник и пьяница, в минуту неземной благодарности за слёзно вымоленный трояк пустил по селу небывалый слух: вот, мол, ей-богу, бабка Юля ночью летала на метле, но она ведьма доброй породы, и, когда приходит в гости, начинают оглашенно нестись куры. Пьянице никто не поверил, но слух остался в виде какого-то неясного знака над бабкиным домом, со временем он бы растворился, но случай пошёл навстречу и подкрепил новорождённую сплетню. Через три дома от бабки Юли телилась корова, и телилась тяжело, бабка проходила мимо да ненароком и помогла, оно, возможно, и час подошёл, но всё сошлось необычайно, да в бабкину пользу. А дальше пошло-поехало. Особливо бабка-то на земле не грешила, а потому ангелы решили возместить ей на старости лет вдовью долю и отсутствие детей. Народ повалил хоть и не валом – но ровно столько, чтоб обеспечить бабке Юле жизнь, полную достатка и уважения. Она стала важной, поправилась, дом наполнила цветными коврами и иконами. Телевизор купила, да что ещё пожилому человеку для счастья надобно? Сытно ела, по утрам пристрастилась к кофейку со сливками, варенья из полевой клубники больше не варила, полюбила конфеты в хрустящих обёртках. Разве узнала бы когда со своей крошечной пенсией, что бывает такая вкуснота? Ложилась на пуховую перину, покрытую дарёным атласным бельём, с золотыми петухами, шептала молитву благодарения и сладко, без сновидений, засыпала.