Эхо войны - Роман Капитонов

Утром мы с Востриком помогали разгружать продукты, которые прибыли к нам из полка. После разгрузки писали письма домой. Вострик, естественно, писал о том, что служит в Монголии, а я вообще писал, что служба идет своим чередом, а как и где — неважно…

31 декабря 1987 г.

Вечером привезли почту. Пашка был на седьмом небе от счастья, потому что получил сразу три письма: одна от матери с поздравительной открыткой, и от двух девчонок. Вострик от своей девушки не получал ещё с учебки, и хотя понимал, что «врата любви» уже закрылись, но по-прежнему не переставал ждать и с каждым днем становился всё мрачнее. А в этот день он просто сиял от радости, потому что его работу, которую он писал полгода с лишним и отправлял уже с Афгана, приняли в НИИ сельского хозяйства. Он опять начал рассказывать о своей работе дословно и никак не мог остановиться. Мы слушали его и думали, наверное, все, когда же заткнется этот тронутый, на ниве сельского хозяйства, мудак. Затем мы приступили наряжать новогоднюю елку. Рогов врубил недавно купленный в Дукане «Шарп»…

Ночью «духи» начали осыпать нас новогодними «подарками». В это время мы лежали в палатках. А когда началось, мы все, как тараканы, рассыпались по траншеям. Тут же трассера начали рассекать воздух. Со мной рядом раздался оглушительный взрыв, я сначала не понял, что произошло, ощущение, как будто меня кто-то долбанул кувалдой по затылку. Встряхнув головой, я снова встал и начал лупить по вспышкам автоматной очередью. Потом всё резко прекратилось. С БМПшек как бы вдогонку дали несколько залпов. После этого мы, на полусогнутых, разбежались по палаткам. Когда подбежали к своей палатке, то её не обнаружили. Прямое попадание гранаты разворотило палатку, заодно и то, что там было. Мы начали разбирать хлам и искать свои шмотки. К счастью, мои вещи оказались на месте, так как они лежали под нарами в углу палатки. После того, как разобрали вещи, я, Пашка и Вострик пошли в 3-й взвод. Мы так и не уснули, проговорив всю ночь до утра.

Пашка рассказывал о тех девчонках, от которых получил письма, Вострик — о своей работе. Я, как всегда, о том, как сейчас холодно у нас. Тут меня Пашка спросил:

— А как же вы там живете в такие-то морозы?

— Мы не только живём, но и размножаемся.

— Прямо на снегу? — встрял Вострик.

— Идиот, как можно размножаться в 50-градусный мороз? Неужели в школе не изучали, что при минусовой температуре все живое и жидкое кристаллизуется, а человек из 80 % состоит из жидкости. Ты понял?

— Понял, понял и откуда ты такой умный взялся? А, это потому, что зимой сидите дома, ничего не д?лаете, смотрите «ящик» да книжки умные читаете.

— Пусть будет так, как ты думаешь, если ты идиот, то это надолго. Хватит, давайте спать. Завтра в рейд.

Где-то в феврале 1988 года

Нашу роту ночью отправили на блокирование. С района посадки двинулись в пешем порядке по скалам. Шли долго. Впереди меня шел Вострик с пулеметом и со стороны казался этаким суперменом из кинофильма «Рэмбо». Было видно, что он вовсю старался показать себя бравым, без страха и упрека боевиком типа Шварценеггера. Пашка шел где-то сзади; рядом, прихрамывая, шел Покровцев Олежка. Он, по-моему, натер мозоли на ногах, потому что шёл, покрывал матом того, кто придумал эпи ботинки. Он вдруг так застонал, что я подумал: у него не в порядке с головой, ведь его в новогоднюю ночь капитально долбануло. Где-то почти с месяц в госпитале провалялся. Мы еще думали, что его дембельнут, но нет, обратно в роту прислали.

— Ссука! Ноги в кровь потер, слышишь как хлопает?

— Да. Ты потерпи, через полчаса привал. Там и перевяжешь ногу.

— Падла Дрозд на той неделе ботинки на размер больше дал, вот и болтаются ножки в ботинках как хер в стакане, а теперь даже на привал ротного не упросишь, гонят как лошадей по прериям.

— Хорош сопли распускать, десантник! — «Лавровый лист», наш дед, встрял в наш разговор.

— Да я молчу…

Мы шли дальше, поднимаясь по скалам все выше и выше. Нам тогда казалось, что не будет ни конца, ни края нашему пути. Шли молча, думая каждый о своем. Через полчаса поступила долгожданная команда «Привал». Мы уселись с Востриком, прибежал Пашка и тут же начали вытаскивать из РД-шек пайки. «Деды» подогрели свои пайки на сухом горючем, а мы даже не стали подогревать, терпения не хватило, да и кушать сильно хотелось. По сравнению с нами, у «дедов» было больше и терпения, и опыта. Лавров подошел к нам и сказал:

— Вы че, как будто месяцами не жрали, едите, не подогревая пищу, ведь через полчаса опять жрать захочется. Ну, мудилы.

С этими словами «Лавровый лист» оставил нас в покое и удалился.

После привала мы двинулись дальше. Дошли до места где-то под утро. Ротный рассредоточил нас вокруг кишлака, который находился внизу. И мы сверху наблюдали за кишлаком. Так мы просидели до следующего утра на голых камнях. Утром ко мне подошёл Коваленко и сказал:

— Слушай, у меня, по-моему, чирей появился, задница что-то болит.

— Ладно тебе, Серега, отсюда все равно в санчасть не отправят, как ни коси.

— Да я не косю… не кошу… во, смотри…

Когда он снял штаны, то там точно был чирей, тут подошел «Дрозд», взял гильзу из-под КПВТ (крупнокалиберный пулемет Владимирова, танковый) приложил её к заднице Сегея, да ка-ак долбанет! У бедного Серёги чуть глаза не повылетали с орбит. Потом он долго будет благодарить «Дрозда» за оказанную таким нетрадиционным методом медицинскую помощь.

Спустя время чирей на заднице прошел, и он зашагал нормально. Где-то часа через три мы спустились в кишлак, начали проческу. Вдруг из-за дувала прогремел выстрел. Пашка, идущий впереди меня, вдруг покачнулся и упал. Поначалу я растерялся, потому сразу упал за соседний дувал; в голове все перемешалось. Все случилось как-то спонтанно, в сознании мелькал Пашка, упавший то ли замертво, то ли раненый. И тут я поймал себя на мысли, что я — трус. Пашка, мой самый лучший друг, лежит в пыли, истекая кровью, и, может, надеется, что я вытащу его из-под огня, а я… я, как трусливый щенок, защемился за дувалом и лежу.

Лавров лупанул по дувалу из гранатомета. Воспользовавшись этим, я подбежал к Пашке, потащил его за укрытие. Он что-то говорил невнятно, глаза были расширены, и то, что я сумел расслышать, было слово «мама!». Он, по-моему, звал маму. Я в горячке пытался заткнуть кровоточащую дыру на его теле. Потом… Потом он как-то страшно захрипел и застыл, а глаза так и остались открытыми. Мне тогда даже не верилось, что Пашки больше нет, — того самого весёлого и справедливого парня, который должен был обязательно вернуться к себе домой в Пермь. Он должен был остаться в живых… Я, еще ничего не понимая, уговаривал его не умирать, как будто это зависело от него.