ПОЛЁТ НАД ГОРОДОМ В. (ЧЕМОДАННЫЙ РОМАН) - Лора Белоиван

Да и не мешает мне стекловата, если честно. Я же не в подвале живу.

Тётка в магазине, кладущая сиськи на кассу, младше меня на 4 года. Мать жены моего брата моложе меня на год. Через 45 дней мне будет 37.

Где-то чистит свою белую кобылу моя дантеска.

Но как восхитителен запах денег после их долгого отсутствия. Заказ малознакомого русско-израильского журнала на статью про японскую поэзию — дрянь, а приятно. При конвертации будущих шекелей в доллары, а долларов в рубли возникла математическая мысль: если за знак платят 30 коп, то слово "хуй" стоит почти рубль.

И еще почему-то совсем некстати подумалось: вот «еврейский шпион» — как-то странно звучит. А "израильская разведка" — очень даже ничего.

Но вы знаете, каким он парнем был?

Когда ему исполнилось год и 8 месяцев, он сочинил свою первую хокку.

Тпррррр

А-а-а пззззззз

Хэк!

Его родители и вообще вся интеллигентная образованная семья пришли в восторг, и папа побежал в магазин за праздничной едой и запивашками. Пока все сидели до утра за столом, Юрик навалил в заводной бульдозер через дверцу и уснул на полу рядом с дистанционным управлением от телевизора. Утром вся семья, наткнувшись на бульдозер и случайно включенный Юриком порноканал, пришла в восторг во второй раз, и папа снова побежал в магазин за праздничной едой и запивашками. Пока он бегал, Юрик сочинил вторую свою хокку:

Ыыыыы

Дай-дай-дай-дай-дай-дай

Агуп, агуп, ы 

и только что вернувшийся из магазина папа побежал туда снова, чтобы всего было впрок.

Третью хокку Юрика специалисты считают танкой. Когда вся семья уселась за стол разговаривать о японской поэзии и смотреть сквозь фужеры с запивашками на люстру, Юрик, катаясь на вчерашнем бульдозере, продекламировал пятистишье, посвященное матери.

Пекака быст ай-яй-яй

Ука, ука! Быыыыыф,

Быыыыыф биби.

У? Тпрлпффф

Мама, гы

— Переход к антитезе гениальный какой, — заплакала растроганная мать, а отец рефлекторно засобирался в магазин, хотя на столе было всего навалом.

Так и жили.

Прошло семь лет, и в семье случилась первая большая утрата — не вернулся из магазина папа, ушедший за праздничной еднй и запивашками, когда Юрик сочинил свою третью хокку, полагаемую специалистами танкой. «Горе-то какое», — сказала мама и опять заплакала.

Мальчику объяснили, что его отец работал в Открытом Космосе вместе с Циолковским, где оба и погибли.

Юрик решил продолжить дело отца и поэтому на вопрос «кем ты будешь, когда вырастешь» неизменно отвечал гениальным трехстишием:

Я

Буду

Космонавтом.

Все смеялись, так как были уверены, что Юрик станет японским поэтом, и только мама по привычке плакала.

— Рева-корова

Дай молока,

Сколько стоит?

Два

Пятака, — пробубнил однажды Юрик из-под стола свою очередную танку, но на этот раз был жестоко наказан родительницей, не пожелавшей выслушивать оскорбления от будущего космонавта.

Впрочем, космонавтом Юрик так и не стал. Японским поэтом — тоже. Ну и что. Зато, знаете, каким он парнем был? Говорят, очень хорошим.

А, кстати, почему «был»? Он и сейчас есть. Гагарин Юрий Алексеевич. Недавно его видели возле железнодорожного депо — говорит, задолбался уже товарняками рулить, хочет на почтово-багажные перейти. А у меня страшный насморк и температура почти 38, и дурацкие слова лезут из меня вместе с соплями. Я хочу, чтобы мне подали стакан воды, хотя подать мне его некому, да и пить, в общем-то, тоже не хочется.

Я страдаю стереотипом нестандартного мышления, креном на правое крыло и ненавистью к японской поэзии.

Господи, вот, поди, паршиво пришлось стрельцам: только-только уснули, а их на казнь будят.

Ненавижу утро.

Завидую сдохшим за ночь бабочкам. Мисюсь, где ты, блядь? 

Температура 38,5, и деньги поменяли запах. Теперь они пахнут несчастными женщинами: еще один заказ, на этот раз — статья о феминизме, причём в реабилитационно-позитивном контексте. Я, конечно, напишу: у меня нет денег, но остались профессиональные навыки. В своей статье я не буду говорить о том, что феминистки являются тупейшей разновидностью националистов. Я ни словом не обмолвлюсь про то, что феминистки  полагают тётенек некой малой народностью, у которой несправедливо отняли квоты на льготную рыбалку и добычу пушнины. Недаром они почти все — атеистки, а то пошли бы и набили Богу физиономию: за право ссать стоя (феминистки Ближнего Востока и Африки — не в счет, они борются за справедливость: лично я тоже была бы против паранджи и ампутации клитора).

Интересно у меня получается: как грипп, так лезть в их окопы. Уже ведь однажды чуть не попала.

Феминистическая трагедия

Валера сказал: «Лора, ты же умная баба». «Да, — подтвердила я, — это что-то меняет?»

Валерина «Королла» стояла в аэропорту, мы сидели в салоне с поднятыми стеклами и считали деньги. Денег было много. Они падали на пол и отдавливали нам ноги.

— Ты даже знаешь английский, — сказал Валера.

— Ты умная баба, знаешь английский и умеешь печатать на компьютере, — продолжал он, — так почему бы тебе не напечатать заявку на грант?

Валера тоже умный. Гораздо умнее меня, так как не только умеет печатать на компьютере, а, вдобавок к английскому, знает еще китайский и корейский. Валера настолько умён, что однажды, когда работал у меня водителем на съемках фильма для «Асахи», обнаружил нечаянное знание японского. В результате этого я не только не лишилась водителя, но и приобрела нормального переводчика, потому что тот, предыдущий, оказался полным уродом. Второй фильм Валера отработал на две ставки. Поэтому из его рук валилось на пол машины даже чаще, чем из моих.

Валера сказал: Лора, японцы — не вечные. Когда-нибудь они обязательно кончаются.

— Типун тебе на язык, — сказала я, продолжая тактильно общаться с гонораром.

— Лора, — сказал Валера, — грант — это очень просто. Тебе что, не хочется на халяву слетать в Америку?

— Валера, — сказала я, — не тяни кота за balls.

— Никогда в жизни, — сказал Валера, — слушай.

И вдался в подробности.

На второй минуте его монолога передо мной замаячил то ли Индианаполис, то ли Сан-Франциско. На третьей я попыталась прикурить зажигалку от сигареты. На четвертой Валера спросил: «Поняла?» Еще минуты через две я кивнула в ответ.

Валера сказал, что всю жизнь пишет заявки на гранты, чем, собственно, и живёт, если я его не отвлекаю на шоферскую деятельность. Из десяти заявок, сказал Валера, одну-две обязательно профинансируют. «А уж как их освоить, чтоб не влететь, я тебе расскажу», — сказал Валера и включил правый поворотник, дворники и зажигание. Я мысленно осталась в аэропорту, ожидая рейс на Сиэтл.

Ждать пришлось месяца два. Валера позвонил смурным предзимним вечером и сказал, что настала пора открывать Новый Свет. «Ты прикинь, они эти гранты буквально не знают, кому впихнуть. Понимаешь, все их родственники и знакомые уже по уши в грантах, они их буквально жопами жрут, а еще до хуя осталось. Так что конкурс вполне реальный», — сказал Валера и сбросил мне на ящик десяток тем с видом на демократизацию общества. Я выбрала нечто безумно конъюнктурное в стиле «пресса против насилия женщин в спальне, на даче и в офисе», Валера похвалил меня за безошибочное чутьё и благословил на завоевание халявы.

Халява оказалась довольно трудоёмкой в оформлении и затратной по времени. Примерно с неделю я не занималась ничем другим, кроме написания гранта, если не считать коротких перерывов на сон, еду и туалеты (свой и собачий). За это время я настолько прониклась темой, что нашла несколько вполне оригинальных способов противостоять секшуал харрасменту — в частности, прекратить мыться, менять трусы и расчесываться. Валера, поржав в трубу, порекомендовал не включать эти три пункта в заявку на грант, но в целом мою концепцию одобрил. За неделю я сделала полноценную разработку феминистической газеты широкого профиля, просчитала дебет-кредит этого женского органа печати, напрочь лишенного кулинарных рецептов и прочего обаяния, упихнула затраты в лимит гипотетического гранта и, проверив ошибки, удивилась результату: проект вовсе не выглядел кретинским.

В моём лексиконе появились такие выражения, как «мы, женщины», «если считать наше общество демократическим», «феминизм — это совсем не то, что вы в нём привыкли видеть», «мужская составляющая социума» и «гендерная сегрегация». Времени на подачу заявки оставалось совсем мало, а еще требовалось заполнить сантиметров пять каких-то бланков, испещренных вопросами на полузабытом мною письменном английском. Я пахала как лошадь, и в последние два дня совершенно органично реализовала те самые три пункта противостояния сексуальной агрессии со стороны мужской составляющей социума. Впрочем, времени на контакты с этой составляющей у меня всё равно не было.