Страшный суд - Станислав Гагарин

Какие чувства испытывает Одинокий Моряк при общении с вождем? Познакомить Сталина с Левой:

— Дедушка Сталин? А там стоит дедушка Ленин… Только он каменный, а ты живой…

Как взорвали Игналинскую АЭС.

Непредвиденная, но роковая роль Стаса Гагарина.

В ночь с 20 на 21 сентября 1993 года. Проснулся в 01–45. Видел во сне президента во время поддачи. Два пистолета: один в легкой кобуре на поясе, скрытый под пиджаком, второй — в заднем кармане брюк. Я видел контуры его сквозь ткань, когда «всенародно любимый» нагнулся.

И подумал — Ни хрена себе! Президент сидит в собственных владениях до зубов, точнее до задницы вооруженным… Зачем ему это? Кого он боится?

И ситуация показалась мне такой глупой и смешной, что я проснулся…

Замечание, сделанное при вычитке этих записей с машинки утром 29 сентября 1993 года:

— Теперь мой сон не кажется мне смешным…

В 22–30 23 сентября 1993 года подумал, едва завалившись в постель, что в романе «Страшный Суд» неплохо бы исследовать категорию власти, идею власти, стремление к власти…

Александр стал царем в 20 лет, а перестал быть царем в возрасте Иисуса Христа.

Олег сказал северянам, платившим дань хазарам: «Я враг хазарам, а не вам…» Примерно такой же разговор был у него с радимичами.

А теперь потомки этих племен решили вдруг, будто враги им мы, рюриковичи. Абсурд и историческое невежество!

Кто он, Одинокий Моряк — добавить отзывы из «Русского пульса».

Дом-Идея! Смотри стр. 126 «Вечного Жида».

Как я заметил, что товарищ Сталин перестал курить, это он и в самом деле сумел сделать незадолго до смерти, о чем рассказал мне в личном письме читатель «Вторжения».

Русская Тимоклея.

Фиванская трагедия, в которой раскаивался македонский царь всю оставшуюся жизнь. Убийство Клита и предательство в Индии — месть Александру бога Диониса.

Ответ Диогена.

Александр разбирает судьбу и положение Одинокого Моряка в этом мире.

Благородство Александра, описанное Плутархом.

К проблеме власти.

Философ Псамлон говорил в Египте Александру о том, что людьми управляет Бог, ибо руководящее начало в каждом человеке — божественного происхождения.

Каков уровень божественного в Горбачеве, Ельцине, Гайдаре, Шахрае и Шумейко?

Вечером 24 сентября 1993 года решил приступить к чтению сборника из серии «Неизвестный детектив», который выпустил мой сын Анатолий вкупе с тестем.

Здесь и опус Элери Куина о Джеке Потрошителе, сексуальном, по версии автора, маньяке.

Меня, честно признаться, смутил выбор сына. Нормального человека не привлекают сочинения, смакующие патологию.

Лучше бы меня издал, стервец… Я б и от гонорара в его пользу бы отказался!

Ниндзюцу — искусство незаметного проникновения в логово врага, искусство быть невидимым и крайне опасным для противника.

Возникло во времена феодальных войн в Японии. В Двадцатом веке модернизировано с учетом опыта западных специальных служб и советской разведки.

Диалектика суть слово греческое, и означает оно просто-напросто «развитие». И в этом смысле философия порядка немыслима без диалектики.

Ну какое же развитие может быть беспорядочным?

Школа матадоров — обучение приемам убивать людей.

Катакесино-дзюцу. Термин «икс» от глагола «extinguish».

«Моя борьба» Адольфа Гитлера.

Опыт конспектирования.

Увидел я эту черного переплета объемистую книгу, вытесненные золотой фольгой буквы «Mein Kampf» на книжном лотке в Трускавце. Случилось сие 17 июня 1993 года. Без колебаний выпросил у Веры пятнадцать тысяч купонов и тут же приобрел труд германского фюрера, на который бессчетно ссылался в собственных сочинениях, обильно цитировал в том же «Мясном Боре».

А в руках сочинение не держал! Сейчас же целый роман пишу, в котором действует Адольф Алоисович и как же мне от корки до корки не прочитать «Мою борьбу»?!

Гитлер нигде не говорит, что он против евреев. «Ныне я уверен, резюмирует он вторую главу книги, что действую вполне в духе творца всемогущего: борясь за уничтожение еврейства, я борюсь за дело божие».

В книге «Оккультный мессия и его рейх» Валентин Пруссаков отводит идеологии еврейства целую главу, которую он назвал «Дети Дьявола».

Чем больше руководитель сам потерял веру в то, что он говорил, тем более пустой и плоской становится его аргументация и тем более неразборчив он в выборе средств.

Весьма показательны в этом отношении прорабы перестройки. Яковлев, Горбачев и другие — олицетворение не только предательства, но и политической пошлости.

«Прессе удавалось, — пишет Гитлер, — в течение каких-нибудь недель вытащить на свет Божий никому неизвестные детали, имена, каким-то волшебством заставить широкие массы связать с этими именами невероятные надежды, создать этим именам такую популярность, которая никогда и не снилась людям действительно крупным.

Имена, которые всего какой-нибудь месяц назад еще никто и не знал или знал только понаслышке, получали громадную известность. В то же время старые испытанные деятели разных областей государственной и общественной жизни как бы совершенно умирали для общественного мнения или их засыпали таким количеством гнуснейших клевет, что имена их в кратчайший срок становились символом неслыханной низости и мошенничества».

Встретив в тексте слово «мошенничество», я в который раз вспомнил, что в переводе на украинский язык это слово звучит как «шахрайство», а «шахрай» — переводится на русский язык как мошенник. Неужели об этом не знают оппозиционные газеты? А что думают хохлы, когда имеют дело с госдеятелем, обладающим фамилией Мошенник? А кто призывал его на подобного рода деятельность, они знали?

Впрочем, в расейском театре абсурда возможно любое шахрайство.

Наши журналисты слишком воспитаны и благородны, чтобы использовать, мягко говоря, подозрительное значение фамилии, которую носит весьма подозрительный в собственных действиях вице-премьер.

Далее Адольф Алоисович с негодованием пишет:

«Надо видеть эту низкую еврейскую манеру: сразу же, как по мановению волшебной палочки начинают поливать честного человека грязью из сотен и тысяч ведер; нет той самой низкой клеветы, которая не обрушилась бы на голову ни в чем неповинной жертвы; надо ближе ознакомиться с таким методом покушения на политическую честь противника, чтобы убедиться в том, насколько опасны эти негодяи прессы.

Для этих разбойников печати нет ничего такого, чтобы не годилось бы как средство к его грязной цели».

Германский фюрер пишет так о журналистах Вены накануне Первой мировой войны. Что бы он написал о наших плюралистах из «Московских новостей», «Собеседника», «Курантов», «Литгаза», «Московского, с позволения сказать, комсомольца» и совсем уже бульварных «Скандалов», «Еще» и «Частной жизни»?

Я хотел ограничиться приведенной выше цитатой, но Адольф Алоисович так современен в собственном негодовании по поводу панельных представителей второй древнейшей профессии, что я не удержался и выписал еще один кусок, тем более, сочинение фюрера есть далеко не у всех соотечественников моих…

«Они постараются проникнуть в самые интимные семейные обстоятельства и не успокоятся до тех пор, пока в собственных гнусных поисках не найдут какой-нибудь мелочи, которую они раздуют в тысячу крат и используют для того, чтобы нанести удар несчастной жертве.

А если, несмотря на все изыскания, не найдут ни в общественной, ни в частной жизни противника ничего такого, что можно было бы использовать, тогда эти негодяи прибегнут к простой выдумке.

И они при этом твердо убеждены, что, если даже последуют тысячи опровержений, все равно кое-что останется. От простого повторения что-нибудь да прилипнет к жертве.

При этом такие мерзавцы никогда не действуют так, чтобы их мотивы было легко понять и разоблачить.

Боже упаси! Они всегда напустят на себя серьезность и «объективность». Они будут болтать о журналистской «чести», в особенности если получат возможность выступать на заседаниях съездов и конгрессов, т. е. будут иметь возможность воспользоваться теми поводами, вокруг которых эти насекомые — эти мандавошки: уточнил Станислав Гагарин — собираются в особенно большом числе.

Именно эти негодяи более чем на две трети формируют так называемое «общественное мнение». Из этой именно грязной пены потом выходит парламентская Афродита».

Так писал Адольф Гитлер в 1925 году. Я прочитал его оценку свободной прессы Геннадию и Людмиле, и родичи мои сокрушенно качали головами, приговаривая: «Один к одному про нас написано…»