Севастополист - Георгий Панкратов

и Тори… Для нее мы теперь – призраки, как и для Керчи. Обрадуется ли она ему, призраку?

Я ничего не успел сказать Инкерману. Взорвалась бомба, и вмиг все стало другим.

Герои

Вспоминая теперь Притязание, я думаю, что, будь на моем месте кто-нибудь другой, он мог бы красиво и величественно описать все, что здесь происходило. Но верно и то, что будь это кто другой, кого восхитил бы и вдохновил Планиверсум, история подошла бы к концу уже на этом месте; вряд ли этот человек пошел бы дальше. А что увидел я? Так, суету, беготню, мелочь. Если и происходили какие-то события, насыщавшие все здесь смыслом, то я решал свои вопросы вдали от них. Если уж совсем начистоту – об этом уровне я так ничего и не понял.

Я ощутил волнение, колебание пространства вокруг, увидел, как воздух вздулся, как в нем проявились большие пузыри, и, ударившись о пол, подпрыгнув, они ринулись, будто хищники, в разные стороны, отбрасывая людей, но почему-то не причиняя вреда столам и рельсам. Почувствовал, как стена плотного воздуха ударила в лицо, и тут же меня отшвырнуло, я упал на незнакомого человека. Кто-то другой приземлился уже на меня, пытавшегося встать. Люди торопились подняться и принимались бежать кто куда, забыв о тех, с кем только что сидели рядом, болтали, соприкасались экранами.

Не могу сказать, что было страшно. Я побежал вместе со всеми просто потому, что остаться на месте было невозможно – толпа казалась угрозой серьезнее, чем сам воздушный удар. Да и не было смысла чего-то ждать. Люди вокруг не кричали и даже не говорили, все были сосредоточены только на том, чтобы скорее выбраться из зала. Человеческие ручейки потянулись в разные стороны: кто-то бежал в Цветник, кто-то в другие боковые двери, но большинство устремилось прямо, в сторону черного занавеса. В панике люди падали, спотыкались о рельсы, но тут же поднимались и продолжали бег. Я решил тоже бежать к занавесу, отчего-то мне казалось, что в этом случае больше шансов на спасение, хотя и не совсем понимал, в чем вообще угроза.

Приподнимая занавес, люди ныряли внутрь и бежали дальше. Внутри оказалось темно, вокруг стояло множество ящиков, на полу разветвлялись рельсы, и где-то вдалеке виднелись пустые столы и стулья. Люди в серой форме – как у музыкантов, певших про Вирджинию, но с короткими рукавами и кепками на головах – стояли, удивленно уставившись на бегущих. По всей видимости, они обслуживали свадебный зал: накрывали столы, готовили к выступлению музыкантов, но сами на торжестве не появлялись. Бегущая толпа отвлекла их от работы, и теперь они не знали, что делать. Раздался громкий голос:

– Сбор возле центрального лифта. Сбор возле центрального лифта. Поднимайтесь организованно, не мешайте друг другу. Здесь безопасное место!

Я осмотрелся вокруг, но ничего похожего на лифты не увидел. Маленькие серые дверцы, которые остались позади, вряд ли можно было считать центральными. Скорее всего, они были предназначены для людей в сером. Решил бежать со всеми вместе в надежде, что толпа сама вынесет куда надо.

Мне вспомнился первый уровень; там был точно такой же голос: он звучал словно внутри меня и был скорее даже не голосом, а мыслью, которая появлялась в голове помимо моей воли. От него нельзя было избавиться, он проникал в самое сознание и звучал оттуда:

– Сбор возле центрального лифта. Здесь безопасно.

– Стойте, вон же лифты! – закричал кто-то.

В стене действительно были двери, напоминавшие лифт, и какая-то часть толпы тут же бросилась к ним, но люди в серой форме замахали руками:

– Это не центральный, вам туда не нужно.

– Так скажите, куда бежать?

Я посмотрел на человека в серой форме и увидел, что у него очень грустные глаза. Мне еще не встречалось столько печали в глазах человека.

– У вас что-то случилось? – не выдержал я.

– Бросьте, зачем вам это?! Вы даже не знаете мое имя, а…

– И как же ваше имя?

– Симеиз, – тихо произнес он.

– У вас что-то случилось, Симеиз? – я повторил вопрос.

– Отчего вы так думаете? – переспросил человек.

– Ваши глаза…

– Я должен быть грустным, пока ношу эту форму, – пояснил Симеиз. – Так принято. Не будет грустных – не будет и веселых. Но моя смена скоро закончится.

Бегущие люди толкали нас, и я понял, что разговора не получится. Да и к чему был этот разговор? Зачем я вообще его начал? Чтобы недоумевать теперь: как можно быть таким печальным только оттого, что твоя смена?

– Бегите. – Симеиз протянул руку. – Видите? Там винтовая лестница. Вам надо наверх.

Я улыбнулся этому незнакомому человеку, и он исчез из моей жизни, а я – исчез из его.

На лестнице была такая давка, что даже воспоминания о ней мне до сих пор неприятны. А вот наверху оказалось совсем неплохо. Поднявшись, я попал в гигантский зал с красными кожаными креслами, экранами под потолком и аппаратами, которые разливали горячие напитки. Сразу возле лестницы действительно находился огромный – я бы даже сказал, гигантский – лифт с дверьми в несколько раз выше человеческого роста и сверкающими буквами LOUNGE под самым потолком. Играла спокойная музыка, люди сидели повсюду в креслах и на полу, неспешно общались и улыбались. Такой разительный контраст с паникой внизу и давкой на длинной лестнице шокировал.

Меня поразило, что те, кто сидел ближе к лестнице, встречали всех вновь прибывших и громко обсуждали, смеялись, показывали пальцем:

– Вот это да, обос**лись ребята!

– Посмотри-ка на него! Ну и лицо!

– Ну вы даете! Бомбы испугались. Будто в первый раз!

Неподалеку от лифта я увидел Керчь. Она сидела на полу, согнувшись, и дрожала, а рядом сидели оба ее жениха. Заметив меня, они замахали руками:

– Фиолент, иди к нам!

Я подошел и присел рядом, но не стал ничего говорить. Братья успокаивали Керчь, а она всхлипывала и повторяла одно и то же слово:

– Зачем?

– Ну, такая традиция, даже, если хочешь, мода, – говорил Джа. – Бомба – это неизбежный логический результат жизни нашего уровня. Это финал познания. Понимаешь?

– Зачем? – повторяла Керчь.

– Это часть нас, – объяснял Судак. – Все, чем мы живем здесь, чем занимаемся, чем, можно сказать, дышим, – это непременно приводит к Бомбе. Она и есть второй уровень Башни.

– Уровень-бомба, – вставил Джа.

– Да, так и есть, – поддержал Судак. – И потому у нас такое отношение – как к символу, к святыне, если хочешь. Это такой же культ, как песни и застолья. Да как и все здесь. Символический