Солона ты, земля! - Георгий Егоров

У-ух ты-ы!.. Это— хорошо. С одной стороны.

Говорят, не уживаются с ним. Суровый больно

— Вот и я об этом. Он может подкинуть тебя до небес, карьеру тебе может сделать на всю жизнь. Это с одной стороны. А с другой — искалечить может тоже на всю жизнь.

— Не бойся, Степушка. Я твою школу прошел. Не пропаду.

— Дай-то Бог. Дай-то Бог. — По лицу Сладких невольно расплылось самодовольство, самое простодушное.

— Приговор-то он будет утверждать, товарищ Анатолий.

— Вот в том-то и плохо, что он. Не угодил и — всё!

— То есть как не угодил? — искренне удивился Кульгузкин. — Угожу. Должен угодить… Ты, к примеру, вон с какой придурью человек. А не было еще случая, чтоб ты остался недовольным мною. Не было?

— Да что-то не помню.

— Ну, вот видишь. Угадываю твои желания…

Степан Сладких перестал даже жевать от удивления.

— Вот ты, оказывается, как! А я-то думал…

— Что ты думал, Степушка?

— Я думал, что у нас с тобой потому ладно все получается, душа в душу получается, что мы одинаковые люди, характером одинаковые.

— Правильно ты думал. Так оно и есть: одинаковые мы с тобой. Только ты сильнее. Поэтому ты идешь передом, а я за тобой, копыто в копыто…

Степан Сладких был шокирован признанием давнего друга, поэтому продолжал, не слушая пояснения Кульгузкина:

— А ты, оказывается, просто угодничал передо мной. А не от чистого сердца. Не знал. Значит, все это было неискренне?

Кульгузкин никак не мог понять, чего это тот взъерепенился.

— Искренне… неискренне… — закричал вдруг Кульгузкин. — Ерунда все это! Ты скажи… Только честно: я тебя когда-нибудь подвел? Подвел я тебя или не подвел? Хоть раз?

— Вроде нет.

— Ну, и чего тебе еще надо? Какую тебе искренность еще надо? Ни разу не подвел и еще ни разу не подведу. Тебе этого мало?..

Степан Сладких начал жевать после той длинной паузы, уткнулся в тарелку. В глаза другу ни разу не глянул.

— Ладно, — буркнул он вполголоса. — Я тебя еще больше уважать стал после этого. Все. Завязали этот разговор… Ну, как жил-то это время? Что делал?

Кульгузкин откинулся. Прямо в глаза посмотрел Степану.

— Погоди завязывать, — сказал он. — А все это время я был уполномоченным по продразверстке в Каменском уезде.

— Ну, и что?

— Что? А вот что! Я, кажется, твоего дядю в расход пустил.

— Какого дядю?

— В Мосихе. Был там у тебя дядя?

— Б-был, Дядя Петя… Я слышал, что Мосиха бунтовала. Что-то там было. Но мой дядя не из таких, чтоб… А что там было?

— Неповиновение. Неповиновение властям. Разгромили сельсовет, портреты побили. Хлеб сожгли, обнаруженный властями для сдачи. Хотели забрать. Толпа заступилась. Вооруженное нападение было на меня с чекистами. Насилу отбились мы. Едва успели ускакать на паре лошадей. Наутро приехали с подкреплением. Всех голубчиков дома взяли, кто особо бунтовал. Ревтрибунал проезжий прихватили в Куликовой. Он быстро свою катушку размотал. Сразу же мы нашли с ним общий язык. Четверых шлепнули тут же, не сходя с места. В том числе председателя сельсовета. Он там подзуживал во время бунта. В толпе был вместо того, чтобы с нами защищаться от нападающих. Науськивал… Шлепнули.

— Ну, а дядя-то мой что там делал?

— Дядю твоего еще до суда, накануне я сам застрелил. С оглоблей кинулся на меня сзади.

— Быть не может, — пожал плечами Степан. — Не из таких он, мой дядя, чтоб кинуться с оглоблей.

— Значит, похрабрел твой дядя к старости. С оглоблей кинулся на меня.

Степан Сладких положил вилку на стол, опустил руки. Помолчал долго.

— Ну, что ж, ничего не сделаешь. Судьба, видать, его такова. Не везло старику всю жизнь. Тот раз мы с тобой его зятя приговорили. Честно сказать, у него, у того парня, было в чужом пиру похмелье. А что мы могли сделать? Ничего мы не могли сделать. Это надо было тогда доказать, что он не попал или вообще не стрелял… А теперь вот сам дядя опять перешел нам дорогу… Он тебя ударил оглоблей-то?

— Ну-у, что ты?! Такой здоровило если бы ударил оглоблей, я бы, как мячик от лапты за огород бы вылетел.

— Постой, постой. Почему говоришь, что здоровило?

Щупленький у меня дядя. На язык он шустрый, а так чтоб с оглоблей да тем более на власть, на уполномоченного — не-е, он не мог. Как его фамилия-то?.. Юдин?

— Нет, не Юдин. Это я точно помню. Его фамилия… знаешь как? — Кульгузкин заморгал-заморгал припоминая. — Хво… Хвощев. Есть такой? Не, не Хвощев. Хворостов! Есть такой?

— Не знаю. Я же там, в этой Мосихе не жил.

— Хворостов — это точно! Хворостова я застрелил. С него и начался бунт. Три дня бунтовала деревня. Отряд, который я наутро привел из Куликовой, едва усмирил. Только когда троих поставили, расстреляли, тогда затихли.

— Ну, ладно. Бог с ней, с Мосихой и с этим Хворостовым, и с председателем сельсовета. Пусть земля им будет, как говорят… Сейчас-то у тебя как дела? По-моему, отряд товарища Анатолия давно уже уехал из Барнаула, а ты почему здесь?

— Я ж говорю, меня вчера только утвердили. Три дня дали на укомплектование трибунала. Двух членов трибунала надо представить. Одного я сегодня нашел.

— Могу хоть сейчас порекомендовать второго.

Под Кульгузкиным даже стул скрипнул — гак было это неожиданно для новоиспеченного председателя.

— Вон стоит за буфетом. Видишь?

— Это вот тот, который с красной рожей?

— Да.

— Так он же пьяный все время…

— Нет. Это у него вывеска такая. Он вообще не пьет.

— Вывеска в нашем деле много значит.

— Правильно. Наша задача— налететь на село, нагнать страху и — исчезнуть. Самим исчезнуть, а страх оставить… Такая морда нагонит страху не на село, а на всю округу. — Сладких захохотал. И сразу же оборвал смех. — Зато догадлив сверх меры. Ручаюсь, что он сейчас знает о чем мы говорим — что о нем говорим. Только намекни и он — все понял. Вот смотри. Смотри на мой мизинец. Шевельну мизинцем и он — тут, как тут. Смотри.

Степан Сладких поднес левую руку к лицу. Подержал секунду так и… шевельнул мизинцем. Сразу же буфетчик выскочил из-за стойки, подбежал — пулей подлетел — к их столу, махнул перед собой полотенцем.

— Что изволите?

Кульгузкин не сдержался, захохотал.

— Ты — смотри-и! — удивился он.

Степан представил Кульгузкина:

— Слушай меня внимательно. Перед тобой председатель выездной коллегии военно-революционного трибунала товарищ Кульгузкин. Прошу любить и жаловать…

Буфетчик шаркнул подошвой, повернувшись на секунду к Кульгузкину грудью и снова Степану — все внимание.

— Слушай меня внимательно. Товарищ Кульгузкин желает… — буфетчик навострил уши. — …предложить вам работу у себя. Как вы в принципе на это смотрите? Садитесь. Садитесь. Не на копчик. А на всю задницу садитесь. Я вижу вы уже согласны.

— Конечно. В принципе — конечно… Только что за работа? Я понимаю: плохую вы не предложите. — Он напряженно зыркал глазами то на Степана, то на Кульгузкина.

Кульгузкин положил ему на плечо свою тяжелую короткопалую руку, покрытую рыжими волосами.

— Членом выездной коллегии ревтрибунала… — Буфетчик — морг-морг. При всей его сообразительности он не мог взлететь на такую фантастическую высоту. Не мог.

— Слушай меня внимательно. Он, Кульгузкин — председатель. Справа и слева у него два члена коллегии. Это и есть трибунал. Выездной. Попросту сказать. Вы будете ездить и судить людей. Понял?

— Ездить и судить — я согласен. Когда прикажете приступать?

Степан Сладких хохотал, навалившись спиной на спинку стула. Буфетчик сиял довольством — угодил, нюхом уловил сюжетную струю спектакля… Кульгузкин моргал удивленно.

— А ведь я на полном серьезе, — вдруг сказал он буфетчику.

Тот глазом не повел.

— Я — тоже.

— Ну, вы бы хоть полюбопытствовали про работу: справитесь вы или не справитесь…

— Людей-то судить? Конечно, справлюсь. Чего тут любопытствовать? Я вот с имя — указал он на Степана Сладких. — Куда хошь пойду и спрашивать не буду. Сразу видно, что самостоятельный человек. Ну, а вы как ихние друзья, стало быть, и вам тоже доверие есть. Я готов. Когда прикажете? — Он опять расшаркался.

— Ты только вот что — эти шарканья брось, отвыкай. И спину прямо держи.

— Сейчас — никак не могу. Должность такая. А вот как сяду с правой руки от вас, тах само все изменится…

— Прямо сразу и с правой?

— Ну, а чего такого?

Исчез он так же мгновенно, как и появился — на глазах растаял. Только что стоял и — нету, растворился.

Ну, как? — спросил Степан Сладких.

— А что? Он мне нравится. Из него получится толк.

Через три дня Кульгузкин в сопровождении комендантского конного взвода отбыл в отряд товарища Анатолия исполнять свои обязанности.