История розги - Джеймс Бертрам

Надо было видеть, с какой заботливостью он вязал пучки или принимал от подрядчика прутья.

Для девочек он выбирал прутья тонкие и длиной в 70 сантиметров, для мальчиков толще и длиной в 1 метр. По его словам, концы пучка из двух-трех прутьев должны быть тщательно выравнены, чтобы при ударе выдающийся против других конец прута не ранил преждевременно кожу, особенно, если такой кончик попадает на места, где кожа особенно нежна. Розги, которые приготовлял прогнанный сторож, вязались из сухих прутьев и плохо подобранных, почему патронесса и заметила, что они кожу царапают, но не причиняют максимума боли.

Накануне воспитатель с директором и директриса с надзирательницей вечером, когда дети ложились спать, собирались в комнате директора на совещание, куда и я, как заведовавшая розгами, приглашалась.

Тут составлялся список провинившихся воспитанников и воспитанниц, записывались вины в их штрафные книжки и делались предположения, какое количество ударов может назначить совет патронесс виновному и виновной. Надо заметить, что, по обычаю, каждым пучком розог давалось не более пятидесяти ударов, а затем пучок заменялся новым. За этим опять же должна была наблюдать я. Когда я была воспитанницей, то мы все это отлично знали и, пока нас раздевали, по числу лежавших на столике около экзекуционной скамейки пучков мы могли сообразить, сколько розог нам назначили. Число это не объявлялось. На том же столике стояли стакан и графин с водой, а также пузырек со спиртом.

Мне давался особый «наряд» приготовить столько-то пучков розог для мальчиков и столько-то для девочек. Кроме того, я обязана была иметь, во избежание штрафа, запасные пучки. Иногда случалось, что совет патронесс был особенно не в духе и назначал число ударов значительно больше того, что ожидали директор и директриса, – тогда приходилось сторожу спешно, пока наказывали детей, готовить пучки розог.

Регламент требовал, чтобы наказываемый мальчик или девочка клались на скамейку и привязывались к ней веревками или держались сторожами и няньками за ноги и за руки, – выбор того или другого способа зависел от усмотрения наказывающей патронессы. Обязательно было всех, подлежащих наказанию розгами, приводить в экзекуционную комнату со связанными руками, а по приводе немедленно связывать ноги.

Впрочем, некоторые патронессы отступали от этого правила и наказывали детей, садясь сами в кресло, кладя виновного на колени и приказывая сторожу или няньке придерживать за ноги. Наконец, некоторые ставили свою жертву на четвереньки, садились на нее верхом и, зажав коленками, секли. Но это уже были отступления.

Я уже выше сказала, что допускалось усиливать строгость наказания за строптивость или дерзости во время самого наказания. Тогда виновного держали на весу и в таком положении секли розгами, что было несравненно мучительнее. Наконец, иногда особенно жестокие патронессы, как было со мной, приказывали повернуть животом вверх и секли в таком положении.

Опять же ради справедливости должна сказать, что несмотря на жестокость наказаний, благодаря хорошей пище и уходу за детьми, вреда здоровью они не причиняли, хотя нередко бывало, что наказанная девочка или мальчуган проваляются после наказания несколько дней в лазарете.

Я заметила, что как только приводили двух девочек для наказания, у патронесс, чаще девушек, появлялось особенное возбуждение, глаза горели, пока девочку или мальчика, которых, как мы сказали, могли наказывать только замужние патронессы или вдовы, раздевали и клали или привязывали на скамейке. Особенно это было заметно у дам или девиц, наказывавших в первый раз.

Надзирательница и помощница должны были наблюдать каждая у своей скамейки, чтобы прислуга в точности исполняла приказания наказывающей патронессы. Они же обязаны были громко считать удары розог. При наказании мальчиков все это исполняли воспитатель и его помощник.

Совет патронесс, конечно, скрывал, что большинству из них доставляло громадное наслаждение сечь детей. Он объяснял суровость и продолжительность телесных наказаний, которым подвергал детей, только тем, что слабое наказание бесполезно, если даже не вредно, и что жестокое наказание розгами редко когда не исправит наказанного. С последним я сама должна согласиться, – по крайней мере для некоторых натур этот принцип был вполне верен.

В старшем классе были, когда я уже стала надзирательницей, две девочки, обе по тринадцати лет.

Нянька несколько раз заметила, что они не соблюдают установленных правил чистоплотности: не чистят зубов, не обмывают тщательно половых органов по утрам и после отправления естественной потребности, и т. п. Она им замечала, но они огрызались и продолжали не слушаться няньки, хотя их за это буквально каждую неделю секли розгами в течение целых двух месяцев, и обе они с двадцати розог дошли до ста ударов. Главная патронесса просила меня объяснить причину такого упорства с их стороны.

Я не скрыла перед ней своих наблюдений. Дело в том, что у одной из них была тетка в экономках у одной из барышень-патронесс. Девочка упросила тетку попросить ее барышню, чтобы та бралась наказывать ее с подругой. Барышня же эта была слабенькая и нежестокого характера, а потому наказывала чрезвычайно слабо. Я вполне была уверена, что девочки умышленно орали, как безумные, когда их секли, а особенной боли не испытывали. Мне казалось, что им доставляет наслаждение наказание.

Я посоветовала патронессе в следующий раз уменьшить число ударов, но просить наказать их розгами леди Салюсбери или леди Гаррисон. Обе были известны своей жестокостью, особенно последняя, которая придиралась к малейшему пустяку, чтобы иметь какое-нибудь основание наказывать розгами на весу или мочить их в соленой воде. Так как она была замужняя, то наказывала и мальчиков. Можно смело сказать, что из десяти наказанных ею, по крайней мере три или четыре отправлялись после наказания в лазарет.

Патронесса сказала, что она попросит наказывать их леди Гаррисон или кого-нибудь из строго наказывающих, но число розог вряд ли совет согласится уменьшить.

На следующей неделе девочки опять провинились. Когда мне директриса в воскресенье передала список назначенных советом наказаний, то я увидела, что обеим им было не только не уменьшено число розог, но увеличено, и каждой назначено по сто двадцать розог, причем одну должна была наказывать леди Салюсбери, а другую леди Гаррисон; с них должно было начаться наказание. Скамейка, на которой наказывали эти леди, находилась под моим надзором. Леди Гаррисон должна была первая начать наказывать одну из девочек, после нее леди Салюсбери – другую, потом опять леди Гаррисон и т. д.

Я уже пожалела, что рассказала свои предположения патронессе, но теперь ничего нельзя было поделать.

Помощница привела девочек. Когда я взяла свою упрямицу за руку и велела няне связать ей ноги, то я не заметила прежнего спокойствия, она вся покраснела… Очевидно, по числу пучков розог она сообразила, что ее ожидает больше ста розог, и увидала, что наказывать ее будет леди Гаррисон.

Пока ее раздевали, она теперь уже тихо плакала. Леди Гаррисон посмотрела на розги и велела мне принести три пучка розог «для мальчиков». Услыхав это, девочка поняла, что и без того жестокая леди сейчас намерена ее пробрать особенно чувствительно, и стала громко выть и клясться, что будет слушаться няньку. В это время миссис Кларк начала уже наказывать свою девочку. Секла она ее очень больно, и та кричала во всю силу.

Вскоре я вернулась с новыми розгами, и леди Гаррисон начала пороть. С первого же удара раздался дикий крик. Очевидно, это был не удар прежней патронессы. С промежутком в десять минут ей дали сто двадцать розог.

После наказания ее пришлось отправить в лазарет.

Не менее жестоко высекла леди Салюсбери вторую упрямицу; ее, правда, не отправили в лазарет, но на ногах она стояла с трудом, сесть же совсем не могла.

После подобного наказания обе девочки стали послушными. Их не раз наказывали, но за какие-нибудь другие проступки. Теперь они всячески старались избежать наказания, так как знали, что их постоянно будут наказывать строгие леди, даже если они совершат небольшую шалость, за которую дадут двадцать розог.

Я заметила также, что глаза у наказывающей патронессы становятся все ярче, по мере того, как под ее ударами тельце наказываемой начинает покрываться рубцами, розоветь, как рубцы удлиняются, припухают, местами появляются фиолетовые полосы и, наконец, показываются капли крови. С появлением крови удары розгами почти всегда становятся сильнее, и у редкой из наказывающих не проступает в глазах сладострастие».

Если внимательно перелистать мемуары, то можно убедиться, что флагелляция существовала во все времена и у всех народов мира. Талеман де Рео, Бюсси, принцесса Палатин, сам Сен-Симон и тысячи других не менее знаменитых исторических лиц говорят прямо или намеками о существовании этого порока как у женщин, так и у мужчин.