Франкский демон - Александр Зиновьевич Колин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все поняли, дни повелителя Востока сочтены.
Спустя несколько дней после последнего проблеска сознания у Салах ед-Дина в Харране появился длиннобородый немолодой человек, попросивший, вернее, потребовавший пропустить его к султану. Наглеца сначала подняли на смех, когда он стал упорствовать, немного побили, а потом чуть не бросили в тюрьму. Не сделали этого только потому, что упрямец пригрозил слугам и охране всяческими карами небесными и в довершение всего заявил, что, если они не пропустят его, их всех до одного казнят сыновья величайшего из величайших правителей. На вопрос: «Это почему же мы должны верить тебе?» — он начал кричать: «Можете и не верить! Главное, как следует запомните, чтобы потом понапрасну не тратить сил, напрягая ваши бараньи мозги, потому что вам скоро придётся воскресить в памяти этот день. Когда вас повесят на крестах или насадят на кол за то, что вы не помогли спасти от смерти вашего повелителя!»
Подобные заявления почти всегда действенны; с одной стороны, людям на государственной службе недосуг слушать всякий бред, что несёт досужий прохожий или просто блаженный, а с другой стороны... а ну как узнают, что ты отослал прочь того, кто мог принести пользу господину? В таких случаях на помощь зовут начальство, или, как ещё выражаются, старших... по званию.
Таким старшим, как иногда случается, оказался совсем молодой человек, по сути дела, отрок, как видно появившийся на месте спора случайно. Несмотря на то что его сопровождал солидный вельможа, дворцовая челядь немедленно начала гнуть спины перед мальчиком. Уяснив суть дела, во всяком случае, такой, какой она виделась слугам и страже, юноша обратился к изрядно разволновавшемуся бородачу:
— Кто такой и как тебя зовут?
— Сперва ты назови своё имя! — заявил наглец.
Начальник стражи хотел ударить его, однако отрок поднял руку и, выгнув бровь, приказал:
— Не трогай его!
Затем вновь повернувшись к незнакомцу, произнёс:
— Меня зовут Нур ед-Дин Али Малик аль-Афдаль, я — старший сын великого повелителя Египта и Сирии, султана Юсуфа. Я назвал себя, теперь твоя очередь. Как твоё имя?
Бородач прищурился и заявил:
— Я — Муса ибн Маймун ибн Хубайдаллах!
При его словах спутник аль-Афдаля даже подпрыгнул, а молодой человек, едва скрывая улыбку, проговорил:
— Тогда выходит, вас уже двое. Потому что он — тоже Муса ибн Маймун ибн Хубайдаллах. Или, как он сам себя называет на языке своего народа, Моисей бен Маймон[90]. Его я знаю давно, можно сказать, всю жизнь — он лечит меня и моего отца, а что касается тебя, то я...
Реакция «ибн Хубайдаллаха Второго» не могла не поразить. Он не только осмелился перебить сына повелителя, но и как ни в чём не бывало спросил:
— Как я сказал, меня зовут?
?!!
— У меня отфрафытеэльное проифношение, прекрашный юношша, нашледник фефликого фултана, надешты прафоверных, — пояснил бородач, и лицо его расплылось в умильной улыбке. — Вшо потому, што шлуги фефликого фултана фыбили мне жуб. Меня жовут Муса ибн Муббарак ибн Абдаллах. Пошкольку я проижнес швое имя небрефно, тебе и пошлыфалось, будто я нажфался ибн Маймуном ибн Хубайдаллахом. Мовешь наживать меня прошто ибн Муббараком.
— И чего же ты хочешь, ибн Муббарак? — спросил аль-Афдаль и, не дожидаясь ответа, предложил: — Давай-ка отойдём в сторонку все втроём.
Когда они отошли, спутник юноши, не позволив самозванцу открыть рта, поспешил высказать своё предположение:
— Сдаётся мне, ваше высочество, этому человеку всего более подошла бы роль шута.
— Я — врачеватель и... — топорща длинную седую бороду, взвился Муса ибн Муббарак, но, вспомнив про необходимость изображать речь беззубого, продолжил по-иному: — Я — жвеждочёт и фрачеватель. Я прифол фыполнить фолю Фсефыфнего! Шпашти пфеликого фултана!
— Лучше будет, если ты, уважаемый ибн Муббарак, постараешься говорить так, чтобы мы могли понять тебя, — произнёс аль-Афдаль, но тут, прежде чем тот успел что-либо сказать, опять вмешался Бен Маймон.
— Осмелюсь высказать суждение, ваше высочество, — возразил он. — Думаю, что ему следует продолжать валять дурака. У него это прекрасно получается, а известно ведь, дабы достигнуть лучшего результата, каждому надлежит делать то, к чему он наиболее способен. У этого человека настоящий дар потешать публику. О, если бы смех мог сейчас помочь вашему отцу, нашему великому и любимому повелителю!
— Глупость ему уж точно не поможет! — скороговоркой пробормотал ибн Муббарак и добавил медленнее: — По воле Аллаха мне посчастливилось создать чудодейственную микстуру, с помощью которой я и хочу излечить надежду правоверных от тяжкой болезни.
— Ты говоришь правду?! Ты действительно можешь сделать то, что говоришь?! — с воодушевлением воскликнул аль-Афдаль, но его спутник поспешил остудить пыл отрока.
— Многие, ваше высочество, пытались сделать это, но, увы, ничего до сих пор не получалось даже у лучших докторов.
— Это так, — вздохнул аль-Афдаль, но во взгляде, обращённом к более чем странному, неизвестно откуда взявшемуся бородачу, теплилась надежда. — Все усилия спасти моего отца оказались тщетными. Ему не становится лучше, сколько бы мы ни молились и сколько бы ни старались врачи... Что это за микстура, создать которую Аллах вразумил тебя, ибн Муббарак?
— О, прекрасный юноша, наследник великого повелителя, звезды ислама! — воскликнул врачеватель и звездочёт, совершенно забывая об «акценте» беззубого. — Никто не сказал бы лучше, чем ты! Именно так, именно так! Сам Аллах вразумил меня, поскольку я даже и не знаю, как мне удалось смешать ингредиенты. Однако лекарство помогло многим из тех, на которых я попробовал его действие. Причём те, кому я давал его, излечивались от самой страшной лихорадки всего за несколько дней. А появилось оно так. Однажды я оказался в пустыне, где забрёл в пещеру, в которой увидел налёт на стене, как мне подумалось, вызванный сыростью, царившей в том месте. Я уже хотел пойти дальше, но тут вдруг передумал и решил, воспользовавшись прохладой пещеры, немного отдохнуть в ней, пока жара снаружи спадёт. — Он сделал маленькую паузу и, заметив интерес в глазах обоих собеседников, продолжал: — Не знаю, долго ли, коротко
