Какой простор! Книга вторая: Бытие - Сергей Александрович Борзенко

Хоронили вождя на Красной площади в воскресенье 27 января, в 4 часа дня. На похоронах присутствовал весь дипломатический корпус, во главе с германским послом Брокдорф-Ранцау.

Ночью выпал снег, и люди шли по ослепительно белому, чистому ковру.

Похоронную процессию, двинувшуюся на Красную площадь, замыкали почетные артиллерийские запряжки и эскорт кавалерии.

— Понимаешь, Лука, вороные кони идут по свежему снегу, всадники саблями салютуют Ленину, по пояс накрытому боевыми знаменами, — так нарисовал Александр Иванович картину похорон.

Слушая отца, Лука вспомнил полынную горечь прощального салюта, донесшегося к нему в больничную палату, траурные гудки московских заводов в минуту внесения гроба в деревянный мавзолей и подумал, что никогда не забудет этот прощальный вопль, продолжавший звучать в ушах; и в который уже раз в мозгу его пронеслась мысль: лучше бы умер я, а Ленин пускай бы жил!

XXIX

Вернувшись с Нижегородской ярмарки, Светличный на все свои наличные деньги купил облигации Золотого займа. Врожденным внутренним чутьем лавочник угадывал, что правительство, задумавшее строить заводы и гидростанции, будет ежегодно выпускать займы, и если действовать умеючи, то на них можно здорово нажиться. За пятирублевую облигацию он платил вначале четыре, а затем три рубля, и народ был доволен, ибо банки только продавали, но не покупали облигации. Более доходную спекуляцию трудно было себе представить. Получалось так, что Светличный негласно как бы входил в сделку с самим государством. Тираж состоялся в начале января.

Светличный, позвав Ванду, проверил облигации. Три из них выиграли по двадцать рублей. Выигрыш был мизерный, но все же это был выигрыш, его можно было положить в карман.

Все бы шло хорошо в семье лавочника, если бы неразумный Кузинча не поднял бунт против частной собственности. Недорослю не нравилась лавка, не нравилось то, что он жил в собственном доме, не нравилось, что отец его скупает облигации. Он не желал быть наследником состояния Светличного.

Как-то после обеда, в присутствии Ванды, Кузинча, потупив глаза, мрачно заявил:

— Уйду я из дому… Надоело мне все у вас до чертиков… Женюсь на Гальке Шульгиной, заберу ее и подамся в Донбасс, или на шахты, или пристроюсь там на какой-нибудь металлургический завод, тянет меня к огню.

— Женишься на Гальке? — Брови Обмылка поднялись, как два вопросительных знака. — Да ведь у нее ноги кривые.

— Абы петь умела. — Кузинча виновато улыбнулся толстыми губами. Он всегда смущался при разговоре с отцом.

Обмылок принялся уговаривать сына не делать глупостей, но никакие доводы не помогали, Кузинча настаивал на своем: уеду да уеду!

В разговор осторожно вмешалась Ванда. После упрямых возражений пасынка она поняла, что он по-настоящему любит Гальку, что они, видно по всему, еще не перешли последней черты близости и отговорить Кузинчу от принятого решения невозможно. Он и женится и уйдет.

— Раз приспичило, пускай отправляется из дому с миром. Человек по сердцу — половина венца. Устроим ему свадьбу у нас, — сказала Ванда мужу. — Нехай созывает дружков закадычных, сбивших его с пути истинного. Я давно знала, что дружба его с Ванькой Аксеновым до добра не доведет, сагитирует его Ванька в свою рабочую веру.

Выбрав удобный момент, когда в доме никого не было, Ванда по душам поговорила с пасынком, и он согласился свадьбу играть дома. Но венчаться в церкви наотрез отмазался.

— Ты не партийный, не комсомол, что тебе станется? А нам с отцом радость и уважение.

— Нет и нет, я стал сознательный и бога никак не признаю. Выдумка одна этот бог.

— Если стыдишься перед Ванькой Аксеновым, то поедем в Куприево, поп Пафнутий окрутит вас, ни одна душа знать не будет.

— Нет. Распишемся по-советски, сгуляем свадьбу дома и в тот же вечер уедем шукать свою долю.

Видимо, парень хоть и петушился, а все же был заинтересован, чтобы его свадьба была по всем правилам. Ванда растрогалась, прижала губы к его короткому колючему ежику на голове, неумело перекрестила. После итого она отправилась в город, купила для невесты фату, белые туфли и померанцевые цветы.

В тот же день Кузинча сходил на Городской двор и пригласил на свадьбу брата и сестру Аксеновых; через них он послал приглашение Юре и Нине Калгановым.

— Не рано ли? Жена не лапоть: с ноги не сбросишь, — пожурил товарища Ваня. — Я вот женюсь не раньше чем в тридцать семь лет.

Кузинча расхохотался:

— Поживем — увидим. В мире существует закон парных событий. Стоит сгулять одну свадьбу, как обязательно женится еще кто-нибудь из дружков. А ты обязательно скоро женишься, и я даже скажу, на ком: на Нинке Калгановой.

В тот же вечер к Обмылку в лавку явился сторож Шульга. С несвойственной ему застенчивостью предложил купить у него на сто пятьдесят рублей облигаций.

Светличный купил, заплатил по нарицательной стоимости — рубль за рубль, небрежно сунул их за портрет Карла Маркса, висевший в лавке.

Поздно ночью, когда Кузинча и Ванда легли спать, Светличный стал проверять купленные облигации по последней тиражной таблице. Проверил двадцать штук, ни одна из них не выиграла. Принялся за последний десяток — и вдруг так и обомлел. Не померещилось ли? Пятирублевая облигация, только что приобретенная у Шульги, выиграла сто тысяч рублей. Носовым платком лавочник протер очки; не веря своим глазам, еще раз сверил номера. В «Правде» сообщалось, что сто тысяч рублей золотом пали на облигацию под номером 1 735 410, серии 04. Эти же счастливые цифры стояли и на облигации, лежавшей перед ним.

— Милая ты моя! — Обмылок поцеловал облигацию; словно на кредитке, долго рассматривал водяные знаки.

Огромное богатство, магически заключенное в клочке синей бумаги, лежало перед ним, будто случайно найденный клад. И самое интересное: чтобы овладеть этим богатством, он не сделал ни малейшего усилия, не ударил палец о палец. Бывают же на свете такие удачи!

Светличный лег в постель, но не смог уснуть до утра, все думал и думал, рисуя перед собой картину одну заманчивей другой. Он представлял себе, как придет получать выигрыш и там же, в банке, при всех служащих, сделает благородный жест: на всю выигранную сумму приобретет новые облигации. Это, бесспорно, патриотический поступок, о нем, конечно, напишут в газете, поместят его портрет. Ведь повсюду висят назойливые плакаты с призывом: «Покупайте облигации Золотого займа».

Чрезмерную глупость следует вознаградить. Сторож Шульга скоро станет его сватом, и Светличный преподнесет ему небольшой подарок, купит берданку или, еще лучше, хорошую пенковую трубку. Пускай старый дурак, не давший себе труда заглянуть в тиражную таблицу, дымит себе на завалинке.