Рижский редут - Далия Трускиновская

– Написал, что будет горячее дело, – отвечал Сурок. – Но добавил, что рискуем попортить мундиры. Это мы, Морозка, мундиры спасаем!

Они поели, причем матросов усадили за один стол с собой. Артамон утверждал, что накануне бессонной ночи как раз и следует набить брюхо, тогда спать якобы не хочется. Сурок, наоборот, боялся, что мой лихой дядюшка, объевшись, заснет в засаде, и тогда его пушками не добудишься. С некоторым трудом я вытолкал их из погребка.

Вечер в Рижской крепости – занятное время. Почтенные обыватели летом, в хорошую погоду выходят перед сном на прогулку и созерцают дивные картины закатных облаков. Для этого лучше всего выйти на речной берег. Но есть несколько иных мест кроме Яковлевской площади, разумеется, где можно пройтись и постоять с соседями. Это пятачок между Большой и Малой гильдиями, небольшая площадь перед Петровским храмом и пространство вокруг него, Ратушная площадь – если ее не слишком закидали за день всякой дрянью торговцы. Особенно же хорошо место у открытого крыльца Дома Черноголовых, где можно в сотый раз полюбоваться каменными скульптурами на фронтоне и черными мавританскими физиономиями, которые тут торчат отовсюду.

Уважаемый бюргер или айнвонер может также повести супругу и старших детей в кабачок. Это повод принарядиться, показать новую шаль и шляпку, надеть дорогие сережки, причем соседи знают наперечет все имущество каждой фрау и фрейлен и обсуждают приобретения, строя при этом всякие предположения. Молодежь обоего пола вечером ненадолго вырывается на свободу, включая слуг. Никто не галдит на улицах, предлагая поношенные сапоги и бальзам от всех болезней. Зато из многих окон доносятся звуки музыки. Но клавесинные концерты, пение нежных голосков и тайные рукопожатия в сгущающихся потемках длятся недолго. Этот город привык рано вставать.

Мы вышли из погребка вместе с теми обывателями, что считались, как я полагаю, отъявленными вольнодумцами, потому что ложились спать позже всех. Уже стемнело настолько, что многие хозяева выслали прислугу зажечь фонари у своих дверей.

– У нас еще есть четверть часа, – сказал Сурок, достав свой великолепный брегет.

О том, как выглядит рыбак в кафтане и штанах из небеленого холста, размахивающий золотым брегетом, я ему говорить не стал. Тем более, что в голову пришла иная мысль.

– А не прогуляться ли нам, господа, по задворкам? – предложил я.

– Хочешь познакомиться с хорошенькой нимфой? – полюбопытствовал Сурок. Он сразу сообразил, где именно они завелись, уйдя из Московского форштадта.

– Нет, хочу действовать сообразно логике, – и я передал им рассуждения Бессмертного о том, что подземная «Марсельеза» явно играет какую-то особую роль в действиях наших противников.

– Ну, пройдемся, авось эти музыканты не поленятся сегодня дать свой концерт, – сказал Артамон.

Он очень ловко исхитрился пропустить вперед Сурка с матросами, чтобы приотстать и задать мне наиважнейший вопрос: не знаю ли я чего о незнакомке? Я вкратце рассказал ему, как вывезли Эмилию.

– А она?.. Ни словечка для меня? – горестно спросил Артамон.

– Да как сказать… Формально – ни словечка, но… но она хотела знать о тебе…

– Точно?! – бешеный мой дядюшка едва не пустился в пляс.

– На мой взгляд, она хотела этого чересчур рано, – заметил я. – Ей следовало бы еще полгода затыкать уши при твоем имени, потом сжалиться и чуть приоткрыть одно ухо, потом…

Он так ко мне повернулся, что я шарахнулся.

И вдруг я осознал очень важную для себя вещь. Казалось бы, совсем недавно я шел по этим же улицам в это же время суток и был беспредельно несчастен. Сейчас же, переодетый в несуразную ливрею, заросший бородой (она, кстати, оказалась рыжеватой и плохо соответствовала моим темно-русым волосам), едва ль не всякую ночь проводящий в ином месте, я ощущал себя счастливым. И даже то, что мой буйный дядюшка мог невзначай пришибить меня пудовым кулаком, вселяло в душу восторг. Мы были вместе, все трое, мы вместе шли по узким улицам этого города, которые совсем недавно представлялись мне чуждыми и враждебными, мы могли сейчас дать отпор кому угодно. Нужно ли для счастья более? В сущности, нет. Ибо обычные приметы счастья – дом, любящая супруга, прелестные малютки, постоянный доход, продвижение по служебной лестнице, – оказывались во многих случаях недействительны, если у их обладателя рядом не было таких друзей, как Артамон и Сурок.

– Направо, – негромко скомандовал я.

Нужно было пройти всеми теми улочками, на которых стояли знаменитые рижские каменные амбары, ни одной не пропустив. И при этом не пасть жертвой вездесущих жриц любви.

Нам повезло. За очередным поворотом шедший впереди Сурок вдруг резко остановился и локтем придержал налетевшего на него Свечкина.

– Оно, что ли? – тихо спросил Сурок. – Слышите, братцы?

– Еще бы! – отвечал я.

Мелодия «Марсельезы» звучала слабо, но разборчиво. Сурок сделал нам знак не двигаться и пошел вперед. Возле узкой, вровень с землей щели, в которую превратилось за несколько столетий подвальное окно, он опустился на корточки.

– Оттуда, – указал Сурок. – А вход хрен найдешь! Пошли вокруг квартала. Морозка, ты ведь говорил, что эти подвалы домам уже не соответствуют и тянутся как попало?

– Погоди… – прошептал я, припоминая, что по другую сторону квартала.

Я мысленно сделал два поворота и понял, что догадка моя верна.

– Идем! – приказал я, но не пошел, а побежал.

Сурок и Артамон поспешили следом, матросы – за ними. Наконец я нашел нужные мне двери.

– Свечкин, развязывай мешок, – велел Артамон.

Взять пистолеты было необходимо, но куда их засунуть – мы понятия не имели. Казаки, те наловчились таскать оружие за поясом. Но у нас поясов не было. Порты Артамона, Сурка и матросов держались на каких-то веревочках, у меня и того не имелось. К счастью, Артамон вспомнил, что кто-то из московской родни рассказывал о манере кавалеристов носить пистолет в ременной петле на шее.

– Высыпай! – приказал Сурок.

Сильно, должно быть, удивились наутро местные обыватели, обнаружив у стены немалую кучку перловой крупы! Мешок же мы располосовали и с грехом пополам соорудили искомые петли, причем Сурок едва нас на тот свет не загнал торопливыми рассуждениями о морских узлах.

Несколько крошечных окошек у самой земли слабо светились.

– Тут живут беженцы, – сказал я. – Вот дверь. Их там с десяток семейств. Артошка, постучи-ка пудовым кулачищем. Да дверь не выбей!

– Понадобится – выбью, – меланхолично отвечал мой любезный дядюшка.

Дощатая дверь на огромных ржавых петлях находилась в нише, и к ней следовало спускаться по четырем кривым ступеням. Высокому человеку, стоящему там, откуда удобнее всего стучать, она была по пояс. Мудрый Артамон развернулся и несколько раз брыкнул дверь – не во всю мощь, а чтоб было хорошо слышно.