Поль Верлен - Пьер Птифис

Но вскоре черная туча, нависшая над Верленом, рассеялась.

Мы уже упоминали, что самым большим желанием Верлена было увековечить себя в качестве драматурга — как это сделал Коппе. Он написал лишь две пьесы, «Одни и другие» в стиле «Галантных празднеств» и «Мадам Обен». И вот, благодаря Рашильде и Шарлю Морису, его первую пьесу ставят на сцене театра «Водевиль» во время празднеств в честь Гогена, организованных Полем Фором, директором театра «Либр». Билеты на этот парадный спектакль стоили двадцать франков. В нем принимали участие величайшие артисты того времени: Коклен-младший, г-жа Згон-Вебер, Люнь-По и другие. Была издана роскошная программка, иллюстрированная Рошгроссом и Ари Ренаном. 19 мая 1891 года, накануне торжественного вечера, Поль Фор вручил Верлену сто франков и несколько приглашений. Многообещающее начало. Праздник был великолепен: весь литературный и артистический Париж был в сборе.

Сначала трагик Дамуайе прочитал «Ворона» Эдгара По в переводе Малларме. Потом сыграли коротенькую легкую комедию Верлена с Маргаритой Морено в роли Розалинды. Зрители приняли пьесу хорошо. Затем декламировали стихи Гюго, Банвиля, Ламартина, сыграли пьесу Метерлинка «Непрошенная», «Херувима» Шарля Мориса (она, впрочем, провалилась) и, наконец, последовала феерия Катулла Мендеса «Полуночное солнце» с декорациями Гогена.

На следующий день Поль Фор сообщил Верлену (его видели в антракте в кафе «Америкен», рядом с театром), что на организацию празднества была потрачена большая часть выручки. Как это было гадко! К чему роскошная программка, оборудование для сцены, костюмы и парики для единственного представления, ведь последующие представления могли бы принести доход?

Верлена разыграли в полном смысле этого слова. Поэт рвал и метал: «Берегитесь прибыли! Моя прибыль оказалась убытком!» («Франция» от 25 мая 1891 года, «Французский курьер» от 28 июня)[632]. Чтобы успокоить Верлена, Марсель Швоб организовал сбор пожертвований в пользу поэта в «Эхе Парижа». Это мероприятие принесло Верлену сто франков и публикацию «Одних и других» в виде брошюры в издательстве Ванье, что в свою очередь дало еще сто франков.

Правда, неизвестно, держал ли Верлен эти деньги в руках, ведь он внезапно прогнал Филомену, через которую общался с Ванье. Своему издателю Верлен дал знать, что отныне от него будет приходить «маленькая женщина», г-жа Эжени Кранц, которой он полностью доверяет.

Эта женщина была не только маленькой, но и уродливой. Делаэ говорил про нее так: «Ростом с сидящую собаку, страшна, как смертный грех». Если когда-то, во времена Второй империи, она и пользовалась каким-то успехом, то причиной этого были молодость и задор. Сейчас же ее курносый нос и ушедшая в плечи голова не являли собой ничего привлекательного. У Бюлье Эжени Кранц приобрела некоторую известность под именем Ники Мутон благодаря своим кудрявым волосам. Ее портрет даже как будто печатали в «Парижской жизни». Она танцевала на сцене «Шатле», была статисткой в массовых сценах. Бросив искусство, Эжени стала содержанкой. Ходили слухи, что она была знакома с Жюлем Валесом, Гамбеттой, поэтом Фремином и министром Эрнестом Констансом (впоследствии послом), которого Верлен прозвал «говночистом» из ненависти к его яростному антиклерикализму. В 1891 году, разменяв четвертый десяток, Эжени Кранц остепенилась, в то время как ее подруга Эстер (Филомена), настоящая кокотка, занималась прежним делом. Эжени зарабатывала на жизнь шитьем жилетов на дому для «Бель Жардиньер». Свою мансарду на улице Паскаля она содержала в образцовом порядке.

Верлен познакомился с Эжени через Филомену. Она уже давно была его любовницей[633]. В 1889 году в стихотворении из сборника «Женщины» он назвал ее «настоящей бой-бабой»[634].

Весной 1891 года Верлен, отвергнув Филомену, посчитал забавным изменить ей с ее же лучшей подругой, назвав это в «Песнях к ней» фарсом.

Фарс, однако, превратился в драму.

Филомена была родом с севера, легкая в общении, свежая, смешливая, чувственная, вспыльчивая, но не злопамятная. Она была в глубине души доброй и сентиментальной. Она любила хорошо одеваться, поэтому ей нужно было много денег. «Если у тебя есть деньги для меня, — писала она Верлену, — то я приду, а если нет, то не приду»[635]. У нее были любовники, которых она любила, и любовники, из которых она тянула деньги, что очень усложняло ее жизнь. Верлену нужна была женщина, которая была бы одновременно любовницей и подругой.

Эжени не нужно было много денег, зато она была скупа. Здравомыслящая, расчетливая, злопамятная, иногда очень злая, она была в то же время женщиной аккуратной и экономной. Верлен как раз в этом и нуждался, чтобы вести размеренную жизнь, работать и не слишком много тратить.

Обе женщины привязались к поэту, так как его имя было достаточно известно. «Я бы хотела, — писала ему Эжени, — чтобы ты был божественным поэтом, которым восхищается весь мир»[636]. Обе они очень скоро нашли слабое место Верлена — его потребность в материнской нежности. Эжени хвасталась, что была для него «хорошей маленькой любовницей, верной и послушной, даже больше — хорошей мамочкой». И сам поэт это признавал.

Одна живет фантазиями, другая — исполнением долга. В зрелом возрасте Верлен опять столкнулся, хотя и в иной форме, с конфликтом юности. Когда-то его раздирали на части: с одной стороны Рембо, с его безумным стремлением к свободе, капризами, любовью к приключениям, а с другой — Матильда, воплощавшая собой долг, порядок, социальные условности, чувство уверенности. Теперь Верлен не мог сделать выбор между беззаботной Филоменой и мудрой Эжени. Для душевного равновесия ему нужны были они обе, как когда-то нужны были и Матильда, и Рембо.

Результат получился тот же: «новый крестный путь».

В начале царствования Эжени, в конце июня 1891 года появляется сборник «Счастье», гораздо менее талантливый, чем сборник «Параллельно». Это стихи, но не поэзия, часто тяжеловесные, неуклюжие и выспренние. Сборник содержит наставления по поэтическому искусству, предназначенное для юного поколения, но его призывы к искренности тонут в отталкивающе напыщенных фразах.

Несколько удачных, ярких мест, например «Любовь к Родине», длинное послание к Казальсу, лишь утяжеляют сборник.

«Тяжелая книга», — говорил сам автор.

В гораздо большей степени неудобоваримая.

В плане чувств новая страсть Верлена уничтожила даже намеки на инакомыслие, теперь главное для него — женщина или, точнее, женщины. Филомена по-прежнему жила в отеле «Монпелье»; можно себе представить, какое осиное гнездо устроил себе Верлен, открыто принимая Эжени. Филомена и Лакан сделали жизнь поэта поистине адской; ссоры следовали одна за другой без перерыва.