Поль Верлен - Пьер Птифис

Но неудачи продолжались. Так как поэт жаловался, что не может поехать на лечение в Сен-Оноре-ле-Бен в Ньевре по совету главного врача, скульптор Анри Шапю, член Института, тайно попросил министра народного просвещения выделить субсидию в размере трехсот франков[613]. Но Верлен не смог получить денежный перевод (всего лишь на двести франков), потому что находился в Венсенской больнице. Так что деньги отослали обратно отправителю.

Когда Верлен выписался из больницы, у него не было ни денег, ни крова. Он бродил по улицам.

Случайно его встретил Пьер Луй:

— Где вы живете?

— Я не живу, — ответил Верлен, — я ночую.

Все его состояние составляло один франк 10 сантимов.

— Только что официант в кафе отказался налить мне выпить, — добавил он, — потому что я плохо одет. Он сказал мне, чтобы я отправлялся за помощью в службу социального обеспечения…[614]

Единственное, что ему оставалось, — снова лечь в Бруссе (палата «Лассег»). Койка, на которую его поместили — номер 27 бис, — имела дурную репутацию: на ней еще ни разу не умер ни один больной. Поэтому Верлен не хотел ложиться на нее из страха стать первым. Но едва Верлен об этом заявил, как пришло известие, что человек, занимавший койку, умер.

Верлен вошел в палату вскоре после того, как больной испустил последний вздох.

«Ни красив, ни уродлив, честно говоря, ничего особенного. Длинный и узкий предмет, завернутый в простыню».

Привезли носилки на колесах, чтобы забрать «сверток», и Верлен заметил с мрачным юмором, что ему надлежит лечь в «еще холодную постель» мертвеца.

И вот он остался один. С сожалением вспоминает он о декадентах былых времен, приходивших послушать его. К счастью, соседнюю кровать вскоре занял его друг, Фернан Ланглуа, такой же бедный, как и он сам. Ланглуа подсказал поэту хорошую мысль:

— Тебе следовало бы опубликовать сборник твоих лучших стихов, но не у Ванье, конечно, а, например, у Фаскеля.

Верлен сразу послал Фелисьена Шансора к Ванье и попросил принести по одному экземпляру каждой своей книги. Письмо поэта к Шансору от 19 ноября 1890 года интересно одним в нем замечанием: «В понедельник Карьер с ходу написал мой портрет».

Эжен Карьер пришел по просьбе Шарля Мориса. Этот портрет мгновенно стал знаменит. В нем сочетаются реальность и воображение, и если он не слишком точен («Карьер написал меня похожим на обессилевшего Христа», — говорил Верлен), то все же в нем есть что-то необыкновенно привлекательное. Ореол нереальности вокруг образа поэта налагает на картину печать вечности, в то время как реалистический портрет изобразил бы Верлена таким, каким он был только в определенный день и час. «Точность, — любил повторять художник, — это еще не истина»[615].

Естественно, когда Ванье узнал о проекте издания «Избранных стихотворений», он запротестовал. Ему принадлежат права на все произведения, и, если потребуется, он сможет это доказать в суде. Поэтому, как только Верлен выписался из больницы, он отправился улаживать это дело с издателем. Однако результатом их встречи стал скандал. Но нет худа без добра, потому что, выйдя из лавки Ванье, Верлен помирился с Казальсом. Эту сцену описал Люсьен Адресси[616]: возбужденный, красный от гнева, Верлен размахивал тростью и клялся прикончить мошенника, когда увидел Казальса. Тогда, забыв, что поругался с ним, поэт обратился к художнику:

— Мой принц! Это просто позор!

— Позор? Что?

Верлен рассказал, в чем дело.

— Не уступай ему, — ответил Казальс, — продолжай то, что задумал.

— Но Ванье устроит скандал!

— Ну и что ж, если он устроит скандал, пригрози ему, что отнесешь все к Савину или Шарпентье!

Это был хороший совет. Верлен последовал ему, и 20 декабря 1890 года подписал контракт с издателем Фаскелем. Книга вышла в июне 1891 года. В ней было триста шестьдесят страниц, ее украшала литография Карьера, и, кроме уже известных стихотворений, в нее вошло несколько ранее не изданных. Книга имела успех. После смерти Верлена ее переиздали с предисловием Франсуа Коппе.

Но в то же время в жизни поэта произошли и неприятные события.

Покинув Бруссе, Верлен поселился в отеле «Монпелье» на улице Декарта, дом 18, где Филомена-Эстер снимала комнату. Это был средней руки отель, который держал некий Лакан по прозвищу «Американец», грубый человек, возможно, сутенер красотки.

Однако в скором времени Верлен сообщил Ванье, что живет в Батиньоле, в отеле «Био»[617], на улице с тем же названием. Что же произошло? Седьмое стихотворение «Элегий» помогает нам восстановить ход событий. Эстер получила обратно своего Поля, но тем не менее не собиралась расставаться со своими любовниками, так что поэт страшно ревновал. Тогда, чтобы отомстить, он стал, не таясь, встречаться с «гризетками»[618] из Латинского квартала (он хвастался, что провел двадцать ночей с разными женщинами!). Верлен не показывался у Эстер и наивно полагал, что сможет проучить любовницу. Однако наказал он только самого себя. Тогда Верлен, пристыженный, вернулся на улицу Декарта. Вероятно, впоследствии он совершил еще одно бегство, теперь на улицу Моро, дом 7, потому что именно туда он вызвал Казальса 9 января 1891 года, когда у него случился тяжелый приступ ревматизма в левой руке. Пускай друг придет и доставит его в Бруссе! Но в конце концов Верлен сам отправился в больницу Сен-Антуан; его поместили в палату «Биша», маленькую комнату с большими окнами, смежную с другой, большой, которую врач, узнавший в новом пациенте поэта, назвал палатой декадентов. Пребывание в этой больнице было для Верлена очень приятным, несмотря на присутствие усатого африканского легионера, который, услышав, как Верлен говорит о Боге, назвал его «попом»; но этот тип не был злым, он удовлетворялся тем, что распространял слухи о том, что Верлен — священник-расстрига или бывший монах-картузианец.

Неприятный случай нарушил его спокойствие. Чтобы отблагодарить Верлена за его хвалебную рецензию на «Страстного паломника» в «Искусстве и критике», Жан Мореас предложил Верлену председательствовать вместе с Малларме на большом банкете в ресторане «Маргери» 2 февраля 1891 года. Однако 25 января Верлен получил пригласительный билет на банкет, который должен был состояться в Зале ученых сообществ под председательством Стефана Малларме! А он остался за бортом! Можно представить его ярость после этой подлости «Эха Парижа». Мореас свалил все на оплошность легкомысленного секретаря, а Малларме пообещал извиниться за «сопредседателя» (Верлен ему писал: «Расскажите, что у меня ревматизм, что я скоро вылечусь, только не нужно говорить о больницах, это уже начинает раздражать!»). За десертом Малларме произнес тост «за дорогого отсутствующего Верлена, за дружественные искусства, за прессу и за меня…».