Стая (СИ) - Оксана Сергеева

— В каком смысле? — Денис незаметно напрягся.

— В прямом. Ждал все это время, не трогал тебя, хотел посмотреть, как ты будешь себя вести. Я про тебя знал еще до того, как увидел той ночью в автосервисе. Неужели думаешь, что Иваныч что-то в обход меня делает? Ты вхож в мой дом, сидишь со мной за одним столом, ешь, пьешь, общаешься с моей семьей. Я знаю, чем ты дышишь, чем живешь. Я обо всех своих людях знаю…

Про себя Денис мрачно усмехнулся: если бы Монахов был в курсе еще кое-каких обстоятельств…

— Вот оно как…

— Человек, когда у него есть соответствующая свобода, предпочитает жить как умеет и делать то, что умеет. У тебя здесь все для этого условия. Рано или поздно тебе бы пришлось проявить себя. Вот и настал случай. Стрелять он в тире научился… — на лице Монахова промелькнула понимающая усмешка.

Слова Монахова резонировали в воздухе. Нужно удивиться, но Шаурин удивлен не был. Напуган — тоже. Теперь его очередь воспринять все как должное. Хотя, что скрывать, почувствовал себя кем-то вроде подопытной крысы. Посадили в определенные условия и наблюдают.

— Я вот что думаю. Надо дополнительные меры по безопасности принять. Нельзя же просто надеяться на здравомыслие Веселова. Взбредет ему в голову… повлиять на ход вашей встречи негуманными способами. — Говоря это, Денис холодел оттого, что предпринятое Веселовым может коснуться Юли.

— Своих отправь куда-нибудь, в Белокуриху, например.

— Родители не поедут. Я точно знаю. Хотя поговорю все равно, может, удастся убедить. А сестра беременная, насчет нее я вообще сомневаюсь. Она из дома-то боится лишний раз выйти. Никуда не двинется.

— Поговори. Если нет, тогда приставь кого-нибудь, чтобы присмотрели. Дочь моя изъявила желание Катерину повидать, так что моих можно пока на Поселковую отослать. Отвезешь, проверишь там все, усилишь охрану. Я заметил, что у вас с Юлей сложились определенные дружеские отношения. Интересно, почему?

Тревога коснулась души черными крыльями.

— Вы же все про меня знаете, — сказал Денис, не выходя из ровного тона. — Мы с ней в одной школе учились. Еще малявкой ее помню.

— Может, я не очень хороший отец. Но дочь для меня — все. Не дай бог что… пристрелю сразу.

Монахов разливал коньяк по бокалам, не поднимая глаз на Дениса. Вроде не к Шаурину лично были обращены эти свирепые слова (или к нему?), но во рту почувствовался привкус крови. Невольно возникло желание отступить от своих планов насчет Юли. Но невозможно же. Куда уже назад, когда провалился в эту пучину с головой. Они с Юлей только в начале своего пути, очевидно, не короткого, но уже столько пережили вместе, что не представлял, как можно вернуть все на исходную, перекроить свои цели и остаться без нее. Сразу с ума сойти. Слететь с катушек.

После угрожающего заявления Монахова на оболочке огрубевшего разума Шаурина нарисовался треугольник, состоящий из трех граней, одна из которых он сам, а две другие Монахов и Юля. До этого времени он отрекался, не хотел проводить подобных связей. Это как путы. Но есть мысли, от которых не убежишь, которые не прогонишь никакими внутренними силами.

В мире нет ничего внезапного, все приходит вовремя, только зачастую мало кто готов принять эту новую данность. Люди отказываются — перешивают время, застряв между прошлым и будущим, перекраивают мечты, переплачивают за эрзац, переписывают свою жизнь неровным корявым почерком.

Сказал, что от любви не болеет, но, похоже, начал температурить. От желания, рвущего вены. От неутоленной жажды. Еще год назад даже не думал, что может вот так любить. Так сильно. Крепко. Без мешанины в голове. Вот так — без суеты. Не верил в Бога отчаянно, не стоял никогда у икон с трепетным благоговением, не молился исступленно, ничего не просил, но и не насмехался. Закоренелым атеистом не мог себя назвать. Выбрал свою веру. В себя. Теперь в Юльку. Никогда не думал, что может вот так любить…

Нетерпеливое ожидание делало воздух сладким. Несмотря на терпкий сигаретный дым, вьющейся белой птицей. Несмотря на горький кофе в кружке… воздух сладок.

Дверь открылась резко, с вызовом. По-хозяйски. Точно — без стука.

Юля плавно влилась в помещение, как будто заполнив его собой целиком. И уже невозможно хранить угрюмое молчание, потому что рядом с ней все остальное, кроме нее, становилось посторонним. Ненужным. Лишним.

— Дверь, — коротко сказал Денис, когда Юля шагнула в его сторону. Выполнив просьбу, девушка защелкнула замок и присела на подлокотник дивана.

— Поехали?

— Поехали. — Продолжал упрямо шелестеть бумагами. Не укрылись от взгляда тревожная задумчивость в серо-зеленых глазах и выражение усталости на лице. Убрал документы в стол и поднялся с кресла. Оно скрипнуло, будто радостно выталкивая его, едва он сделал усилие, чтобы встать из-за стола. — Рассказывай…

— Что рассказывать? — отвечала вяло, что насторожило Дениса еще больше.

— Все. Я думал, ты раньше приедешь.

— Провозилась. То одно, то другое…

— Естественно. Дел куча, — мягко усмехнулся. Коснулся волос и вплел в них пальцы. И уже потерялся. В этих ощущениях, в ярких образах, в своем неутомимом бушующем желании. Перекинул ее волосы на одно плечо, затем на другое, потом взлохматил от корней. Убрал падающие на лоб пряди.

Тогда Юля улыбнулась. Наконец-то. Ее улыбка пахла солнцем. Непривычно видеть Юлю хмурой, аромат горечи ей не подходил.

— Чего ты меня треплешь как болонку?

— А болонок так треплют?

— Не знаю я, — сказала нарочито рассерженно.

— Девочка хочет покапризничать?

— Да, я не выспалась, — нахмурилась. — Теперь плохо себя чувствую…

Не заметил, как поцеловал ее. Правда. Ведь не замечаешь, когда делаешь очередной вдох. Не контролируешь. Не протестуешь. Против родного не протестуешь. Дышишь и все. Вдыхаешь полной грудью. Впитываешь в кровь живительный кислород. Живешь. Наполняешься настолько, что начинаешь задыхаться… и снова хватаешь воздух открытым ртом.

Вот так и целовал — чтобы выдавить из губ все соки. До железистого привкуса. Впитывал Юлю в себя. В голову, в душу, в сердце, в ставшие чуткими пальцы.

Целовал вот так — чтобы ладони в шелковых волосах, привкус тягучей сладости на языке, и дурман под кожей.

Не давал ей выскользнуть, подтянув к себе ближе, прижимал к телу сначала со всей силой, потом слабее. С тем чтобы на расстоянии вдоха чувствовать ее горячее дыхание и в звенящей тишине слышать взмах ресниц.

— Вот теперь точно поехали, — сказал низким неуверенно-сиплым голосом.