Бродяга, Плутовка и Аристократ - Александр Фарсов

она совершила ошибку. В его сердце не осталось сочувствия, оно научилось отбрасывать эмоции и былые связи ради достижения цели. Сам Григорий расценивал эту свою перемену с крайним непониманием: его цель спасти семью, но для цели он готов пожертвовать ею. Это противоречие он пока не мог разрешить, однако негодования лишь побуждали его продолжать гнуть свою линию.

— Говоришь прямо, как он, — сказала, намекая на Симона. — А может, ты просто давишь на психику, опасаясь, что всё оно так и будет? Феодор человек здравомыслящий, я с самого детство знаю его. И учение моё никак не противоречит Единству, напротив оно его дополняет. Как думаешь, зачем архиепископу не идти мне на встречу?

— Кто знает, Розалия. Кто знает, — задумчиво повторил Гриша. — Но ты права, толпа перед воротами меня беспокоит куда больше встречи. Столпотворения людей — источник волнения. Если бы просчитала вариант с тем, что твой план провалится, то поняла бы, о чём я говорю.

— И о чем же осмелюсь спросить? — с интересом издала она.

— А вот это ты уже узнаешь сама, когда этот фарс закончится.

Он вышел из зала и направился в комнату отдыха, где его ожидал Фарль. Фарль с болью смотрел на бездушный взгляд друга, он видел в этих глазах цвета морского дна невиданную доселе злобу и не узнавал прошлого Гришу. Мальчика, которого вела благородная цель, не стало. Григорий молча вошёл, снял белый цилиндр и повесил его на тремпель. Он провёл жилистой рукой по золотым волосам, поправил воротник рубашки и сел на диван, косо поглядывая в сторону Фарля. Весь его вид, все манеры выдавали его показное высокомерие, которым он пытался задавить. Но он ошибся… Его молчание мучало куда сильнее.

«Гриша, — с печалью обдумывал Фарль. — Твою душу не смогли сломить все те трудности, что тебе пришлось пережить. Я лучше всех знаю, какие страдания и муки ты испытал… никто, даже Роза, не понимает, каково ребенку из Рабочего района в Аристократии. Она не знает, каково это, когда на тебя смотрят, как на мусор изо дня в день. Дома, в школе, на улице, чёрт подери даже в совете. Как нам пришлось стараться, чтобы заслужить право быть там, где мы сейчас… Она не представляет, как это тяжело. Но ты оставался сильным, верным самому себе и своей великой миссии, которая была у нас одна на двоих. Мы, и правда, ненастоящие аристократы, Гриша. Ведь на самом то деле наши мечты предельно просты. Мы хотим защитить то, что любим. Только и всего. Пока Роза и Шарлотта сражаются за мир, мы сражаемся за горстку дорогих нам людей. Как грустно, что в итоге тебя убили именно они… Не таково я желал для тебя, для Лотти и Нейта. И для своего ребенка тоже. Всё, что я хотел создать лучший мир, где мы могли жить одной большой дружной семьёй. Но какой толк в этом мире, если его цена вы все? Я не понимаю, друг мой… не понимаю. Раньше я не чувствовал, что ты ненавидишь меня, я ощущал дух соперничества, но сейчас лучше ненавидь… умоляю… ведь если есть хоть какие-то чувства, значит, я ещё не пустое место… значит, я ещё могу что-то изменить».

Фарль так много хотел сказать ему, но так и не нашёл в себе сил заговорить первым. А Григорию и вовсе были не интересны разговоры, он целиком и полностью был поглощён мыслями о своих дальнейших действиях. Феодор как-раз закончил проповедь и направился на встречу с Розой.

— Прошу прощения, что заставил ждать, — произнёс он добрым голосом. — Я увлекаюсь, когда читаю перед публикой. Иногда мне кажется, что моё призвание — это ораторское искусство, — посмеявшись, добавил. — Ты уже взрослая, Розалия, поэтому с тобой я могу говорить честно и открыто. И ты как человек высокодуховный, надеюсь, поможешь мне разобраться в одном вопросе. Признаюсь, он терзает меня с тех пор, как я вступил в клир, — он присел напротив неё. — Я вот никогда не понимал, зачем всё это нужно, — Роза вопросительно взглянула. — Я про это, — он указал на рясу и окружение. — Церковь, священники, молитвы и прочее. Сколько бы я не читал писание Григория, ни разу не находил внятного ответа. Пророк описал устройство храма, обязанности духовных служителей, но никогда не говорил, для чего же они нужны. Наоборот он писал, что не желает церкви. Оно и понятно. Единство — это, прежде всего, этика, учение о людях и обществе, а уже потом метафизика.

— Я, если честно, не понимаю, к чему Вы клоните, достопочтенный Феодор, — недоумевая, проговорила она. — Когда сам архиепископ заявляет, что не осознает необходимость института церкви, то это как минимум… странно.

— То есть для Вас всё очевидно?

— Как день, — уверенно ответила. — Церковь создана как место объедения людей в их вере.

— Но разве для этого нужна церковь? Даже базарная площадь способна на то, что Вы сказали. Люди способны объединиться где угодно.

Слова архиепископа всё сильнее удивляли Розу. Феодор всегда был очень сдержанной и высокоморальной личностью, не было и сомнения в его благочестии. Политики он старался не касаться, тем самым не очернив церковь в глазах иных. Но то, что он говорил сейчас, напрочь разбивало этот образ. Что за архиепископ будет приравнивать церковь к базарной площади в их духовности.

— Прошу меня извинить, — завелась Розалия. — Но церковь место духовное, а базар земное, их нельзя сравнивать. Церковь — духовный центр, место где люди могут чувствовать связь с чем-то большим, чем они сами.

— Там связь лучше ловит? — подтрунивал он. — Бросьте Розалия, если это «большее» способно ощущаться только в одной месте, то какой от него толк.

— Вы говорите неподобающие вещи для главы церкви, смею заметить. Давайте лучше перейдём к теме нашей встречи, — она тяжело выдохнула.

— Я настаиваю, чтобы мы продолжили дискурс. Тем более, что это и есть обсуждение «темы», ради который Вы сюда явились. Никто не растолкует догматику лучше, чем апологет в ожесточенном споре. Вы хотите, чтобы я разрешил Вам вести проповеди в храмах Единства, но как я могу это сделать, не удостоверившись в чистоте Вашей совести.

— Ах, Феодор, Вы хитры. Вывели меня из себя. Полагаю, это идёт не в плюс мне? — покраснев, произнесла Роза.

— Вовсе нет, эмоции ревнивы, а значит, истинны. Абсолютно нормально для верующего человека отстаивать свои идеалы.

— Но у Вас же должны быть документы о нашей догматики, я приказала прислать их.

— Пустая бумага, которая подлежит интерпретации. Я могу увидеть там то, чего там нет. Поэтому и не читал вовсе.