Мотылек - Анри Шарьер

– Что ты собираешься делать сегодня вечером, Папийон? – спросил Гитту. – Не желаешь ли поехать в центр и посидеть в баре, где собираются все беглые?

– Мне хотелось бы остаться здесь. Съезди, если хочешь. Я буду возражать, если ты не поедешь из-за меня.

– Да, я поеду. Мне надо встретиться кое с кем.

– А я останусь с Квиком и одноруким.

Малыш Луи и Гитту принарядились, надели галстуки и отправились в центр. Жюло остался заканчивать несколько пар обуви. Я с товарищами пошел прогуляться по прилегающим улицам, чтобы лучше познакомиться с кварталом. Везде одни индусы. Очень мало негров и почти нет белых. Два-три китайских ресторанчика.

Пенитенс-Риверз – это название квартала, где проживают в основном выходцы из Индии и с острова Ява. Молодые женщины просто очаровательны. Старики носят длинные белые одежды. Многие ходят босиком. Это кварталы бедняков, но одеты все чисто и аккуратно. Улицы плохо освещены; бары, где пьют и едят, заполнены посетителями. Повсюду звучит индийская музыка. Меня остановил один негр в белом костюме и при галстуке:

– Вы француз, месье?

– Да.

– Приятно встретить соотечественника. Не откажитесь пропустить стаканчик.

– Как вам угодно, но со мной два моих приятеля.

– Не имеет значения. Они говорят по-французски?

– Да.

И вот мы уже сидим вчетвером за столиком в баре с видом на тротуар. Негр с Мартиники изъясняется на изящном французском – мы так не умеем. Он просит нас обратить внимание на английских негров, которые, заявляет он, все обманщики.

– Это не то что мы – французы. Мы держим слово, а они нет.

Я улыбаюсь про себя, когда этот черный говорит «мы, французы». Вдруг страшное беспокойство охватило меня: этот месье действительно француз, даже больше француз, чем я. Смотрите, с каким жаром и верой вступается он за свою нацию. Он готов отдать жизнь за Францию, а я нет. Поэтому он больше француз, чем я. Но мы продолжили прежнюю линию разговора.

– Мне очень приятно встретить соотечественника и поговорить на родном языке, поскольку я плохо владею английским.

– А я говорю по-английски и бегло, и правильно. Если я могу быть чем-то вам полезен, я всегда к вашим услугам. Вы давно в Джорджтауне?

– Всего неделю.

– Откуда прибыли?

– Из Французской Гвианы.

– Что вы говорите? Значит, вы либо беглый, либо из надзирателей, желающих присоединиться к де Голлю?

– Нет, я беглый.

– А ваши друзья?

– Тоже.

– Месье Анри, я не хочу ничего знать о вашем прошлом. Настало время прийти на помощь Франции и искупить свою вину. Я за де Голля и жду погрузки на судно, отправляющееся в Англию. Заходите ко мне завтра в клуб «Мартинер», вот адрес. Буду рад, если вы присоединитесь к нам.

– Как вас зовут?

– Омер.

– Месье Омер, на такой поступок я не могу решиться сразу. Сначала мне необходимо навести справки о семье, а потом крепко подумать, прежде чем принять столь серьезное решение. Видите ли, месье Омер, если быть объективным, то надо сказать, что Франция причинила мне много страдания и обошлась со мной бесчеловечно.

Негр с Мартиники с жаром и задором, достойным восхищения, пытается переубедить меня и обратить в свою веру. И делает он это совершенно искренне. Нельзя слушать без волнения его доводы во благо несчастной и многострадальной Франции.

Домой мы вернулись поздно, и уже в постели я снова вспомнил о том, что говорил мне этот «великий француз». Надо серьезно поразмыслить над его предложением. В конце концов полиция, адвокаты, тюремная администрация – это еще не вся Франция. Сердцем чувствую, что не перестал ее любить. Подумать только – боши во Франции! Боже, как, должно быть, страдают мои родные и близкие! Какой стыд и позор для французов!

Проснувшись, я обнаружил, что все мои куда-то уже исчезли: осел и тележка, свинка, Квик-Квик и однорукий.

– Хорошо ли спалось, браток? – спросили меня Гитту с друзьями.

– Да, спасибо.

– Что будешь пить: кофе черный или с молоком? Может, чай? Кофе и хлеб с маслом?

– Спасибо.

Я уписывал все за обе щеки, наблюдая за их работой.

Жюло готовит порцию балаты по мере необходимости: он кладет твердые куски в горячую воду, где они размягчаются, затем вынимает их и месит.

Малыш Луи вырезает матерчатые прокладки, а Гитту делает обувь.

– И большой оборот?

– Нет. Делаем столько, сколько требуется, чтобы заработать двадцать долларов в день. Пять идет на аренду дома и питание. И по пять на брата – на карманные расходы, одежду и прачечную.

– Все раскупают?

– Нет. Иногда приходится продавать обувь и метлы на улицах Джорджтауна. Покрутишься на ногах на солнце да на ветру – бывает, и устанешь.

– Если надо, я охотно этим займусь. Не хочу быть здесь паразитом. Должен и я вносить свою лепту, чтобы заработать на жратву.

– Это правильно, Папи.

Целый день я бродил по индийскому кварталу Джорджтауна. Увидел большую афишу кино, и так захотелось посмотреть первый раз в жизни цветной звуковой фильм. Вечером попрошу Гитту сводить меня в кино. Исколесил на своих двоих все улицы в Пенитенс-Риверз. Внешность людей мне очень понравилась, особенно присущие им два качества: опрятность и вежливость. Впечатление от прогулки в этом районе Джорджтауна оказалось куда более сильным, чем от памятного пребывания на Тринидаде девять лет тому назад.

Тогда на Тринидаде, когда я гармонично влился в толпу прохожих, испытывая наплыв самых удивительных чувств и ощущений, меня постоянно преследовала мысль: через две недели, максимум через три, я должен отправиться в море. Какая страна захочет меня принять? Найдется ли такая нация, которая предоставит мне убежище? Что ждет меня в будущем? В Джорджтауне все иначе. Я действительно свободен и даже могу, если захочу, поехать в Англию, чтобы присоединиться к силам французского Сопротивления. Что мне делать? Решиться и пойти за де Голлем? Но не скажут ли потом, что такое решение было продиктовано моим незнанием, как поступить? Не найдутся ли среди прочих честных людей и такие умники, которые станут относиться ко мне как к каторжнику, перебежавшему к ним, потому что некуда было бежать? Говорят, Франция разделилась на два лагеря: сторонников Петена и сторонников де Голля. А что же, маршал Франции не знает, где лежат интересы и честь Франции? И если однажды я вступлю в силы Сопротивления, не придется ли мне потом стрелять в своих же французов?

Трудно, ох и трудно заработать здесь на приличное житье-бытье! Гитту, Жюло и Малыш Луи далеко не дураки, а зарабатывают всего по пять долларов в день. Прежде всего мне надо научиться жить на свободе. С 1931 года я заключенный. Сейчас 1942 год. Разумеется, за первый день свободы не решить жизненной задачи со многими неизвестными. Я даже не знаю, какие проблемы в начале свободного пути могут возникнуть передо мной в первую очередь. Я никогда не вкалывал в поте лица. Я всего лишь плохонький электрик. Любой, кто работает по этой профессии, знает больше меня. Но я должен сам себе обещать, что буду жить честно, во всяком случае в рамках своей собственной морали.

Домой я вернулся в четыре часа пополудни.

– Ну как, Папи, на вкус первый глоток свободы? Хорошо погулял?

– Да, Гитту, покрутился я по нашему кварталу и по всем его закоулкам.

– Видел своих китайцев?

– Нет.

– Они во дворе. Ох и оборотистые у тебя ребята, ничего не скажешь. Уже успели заработать сорок долларов. Пытались всучить мне двадцать, но я отказался, понятное дело. Иди погляди на них.

Квик-Квик рубил капусту для свинки, а однорукий намывал осла, стоявшего тихо и, по всему, очень довольного.

– Порядок, Папийон?

– Да. А у вас как дела?

– Очень хорошо, мы заработали сорок долларов.

– Каким образом?

– В три часа поутру мы отправились еще с одним китайцем, обещавшим научить нас делу. У него с собой было двести долларов. В деревне мы закупили помидоры, салат, баклажаны – в общем, всякие овощи и зелень. Да еще взяли кур, яйца и козье молоко. Потом поехали на рынок, что у гавани. Там немного продали местному населению, а все остальное – американским морякам. Они были страшно довольны нашими ценами и попросили завтра подъехать к главным воротам гавани. Они скупают все оптом. Так что на рынок ездить незачем. Вот деньги. Ты у нас старший, так что тебе и распоряжаться ими.

– Ты же знаешь, что у меня есть деньги, Квик. Я не испытываю нужды.

– Бери деньги, а то больше работать не будем.

– Послушай, французы живут на пять долларов в день каждый. Возьмем себе тоже по пять на брата, а еще пять будем отдавать за жилье и питание. Остальные отложим, чтобы возвратить долю долга твоим друзьям-китайцам, ты ведь взял у них двести долларов.

– Понял.

– Завтра я пойду с вами.

– Не надо, Папийон. Лучше поспи. Но если хочешь, встречай нас в семь утра у главных ворот в гавани.

– Годится.

Все довольны. Приятно сознавать, что мы можем заработать себе на жизнь и не быть обузой нашим друзьям. Рано или поздно Гитту с приятелями, при всей их доброте, задались бы вопросом, когда же наконец мы встанем на ноги.