Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак

эту минуту начальник тюрьмы, оставив доктора и подследственного под охраной надзирателя, пошел за письмом Люсьена, которое генеральный прокурор дал для передачи Жаку Коллену.

— Сударь, — обратился к доктору Жак Коллен, озадаченный уходом начальника и видя, что надзиратель остался у двери, — я не постою за тридцатью тысячами франков, чтобы только черкнуть пять строк Люсьену де Рюбампре.

— Не хочу обкрадывать вас, — сказал доктор Лебрен, — никто в мире не может более общаться с ним…

— Никто? — сказал Жак Коллен, ошеломленный. — Но почему?

— Да ведь он повесился…

Никогда тигр, обнаружив, что у него похитили детеныша, не оглашал джунгли Индии ревом столь ужасным, как вопль Жака Коллена, вскочившего на ноги, точно зверь, поднявшийся на задние лапы; он кинул на врача взгляд, разящий как молния, потом опустился на койку со словами: «О, мой сын!..»

— Бедняга! — воскликнул врач, взволнованный этим страшным взрывом отцовского чувства.

В самом деле, за этой вспышкой последовал такой упадок сил, что слова: «О, мой сын!» — он прошептал едва внятно.

— Неужто и этот кончится на наших руках? — спросил надзиратель.

— Нет, не может быть! — снова заговорил Жак Коллен, приподымаясь и устремив на свидетелей этой сцены тусклый, померкший взгляд. — Вы ошибаетесь, это не он! Вы не разглядели. Нельзя повеситься в секретной. Ну, посудите сами, как бы я мог здесь повеситься? Весь Париж отвечает мне за эту жизнь! За нее мне обязан сам Бог.

Надзиратель и врач, которых уже давно ничто не удивляло, были, в свою очередь, потрясены. Вошел господин Го, держа в руках письмо Люсьена. При виде начальника тюрьмы Жак Коллен, обессиленный бурным проявлением своего горя, как будто успокоился.

— Вот письмо. Господин генеральный прокурор позволил передать его вам нераспечатанным, — заметил господин Го.

— От Люсьена?.. — сказал Жак Коллен.

— Да, сударь.

— Неужели этот молодой человек…

— Умер, — сказал начальник тюрьмы. — Если бы даже тут оказался врач, он все же опоздал бы, к несчастью… Молодой человек умер там… в одной из пистолей…

— Могу я увидеть его своими глазами? — робко спросил Жак Коллен. — Позволите ли вы отцу пойти оплакать своего сына?

— Если вам угодно, можете занять его камеру. Мне приказано перевести вас в пистоль. Вы освобождены от заключения в секретной, сударь.

Безжизненный взор заключенного медленно переходил с начальника тюрьмы на врача, останавливаясь на них с немым вопросом: Жак Коллен подозревал западню и боялся выйти из камеры.

— Если вы хотите увидеть покойного, — сказал врач, — не теряйте времени, потому что этой ночью его увезут отсюда.

— Вы поймете мою растерянность, господа, если у вас есть дети, — сказал Жак Коллен. — Свет померк в моих глазах… Такой удар для меня страшнее смерти… Но вы не поймете меня… Если вы только отцы, этого мало… я и отец и мать ему!.. Я… я сошел с ума… Я это чувствую.

Внутренние переходы, куда ведут неприступные двери, распахивающиеся только перед начальником тюрьмы, дают возможность быстро дойти от секретных камер до пистолей. Эти два ряда темниц разделены подземным коридором меж двух массивных стен, поддерживающих свод, на котором покоится галерея здания суда, называемая Торговой галереей. Поэтому Жак Коллен с надзирателем, взявшим его под руку, предшествуемый начальником тюрьмы и сопровождаемый врачом, дошел за несколько минут до камеры, где на койке лежал Люсьен.

Увидев, что юноша мертв, Коллен упал на бесчувственное тело, сжав его в объятиях с таким отчаянием и страстью, что три свидетеля этой сцены содрогнулись.

— Вот пример того, о чем я вам говорил, — сказал доктор начальнику тюрьмы. — Посмотрите!.. Этот человек будет мять тело, как глину, а знаете ли вы, что такое труп? Это камень.

— Оставьте меня тут! — сказал Жак Коллен угасшим голосом. — Дайте мне наглядеться на него, скоро его отнимут у меня, чтобы…

Он запнулся на слове похоронить.

— Позвольте мне сохранить хоть что-нибудь от моего милого мальчика… Прошу вас, сударь, — сказал он доктору Лебрену, — отрежьте мне прядь его волос, сам я не могу.

— А ведь и вправду это его сын! — сказал врач.

— Вы в том уверены? — спросил тюремный начальник с многозначительным видом, что заставило врача на мгновение призадуматься.

Начальник тюрьмы приказал надзирателю оставить подследственного в камере и отрезать для самозваного отца несколько прядей волос с головы сына, до того как придут за телом.

В Консьержери в мае месяце, даже в шестом часу вечера, легко прочесть письмо, хотя прутья решетки и проволочная сетка на окнах затемняют свет. И Жак Коллен разобрал строчки этого страшного письма, не выпуская руки Люсьена.

Нет человека, который мог бы удержать в руке долее десяти минут кусок льда, тем более крепко сжимая его. Холод передается источникам жизни со смертоносной быстротой. Но влияние этого ужасного холода, действующего, как яд, едва ли сравнимо с тем ощущением, что производит на душу окоченелая, ледяная рука мертвеца, если ее так держать и так сжимать. Это Смерть говорит с Жизнью, она открывает темные тайны, убивающие многие чувства. А измениться для чувства — не значит ли это умереть?

Когда мы вместе с Жаком Колленом будем читать письмо Люсьена, то и нам его последнее послание покажется тем же, что оно было для этого человека: чашей яда.

«АББАТУ КАРЛОСУ ЭРРЕРА

Дорогой аббат, вы оказывали мне одни лишь благодеяния, а я вас предал. Эта невольная неблагодарность меня убивает, и, когда вы будете читать эти строки, я уже уйду из жизни; вас не будет тут более, чтобы меня спасти.

Вы дали мне полное право, если я найду для себя полезным, погубить вас, отбросив от себя, как окурок сигары; но я глупо воспользовался этим правом. Чтобы выйти из затруднения, обманутый лукавыми вопросами судебного следователя, ваш духовный сын, тот, кого вы усыновили, примкнул к вашим врагам, желавшим погубить вас любой ценой, пытавшимся установить тождество, разумеется немыслимое, между вами и каким-то французским злодеем. Этим все сказано.

Между человеком вашего могущества и мною, из которого вы мечтали создать личность более значительную, чем мне надлежало быть, не место глупым объяснениям в минуту вечной разлуки. Вы хотели сделать меня могущественным и знаменитым, — вы низвергли меня в бездну самоубийства, вот и все! Давно я уже слышу над собою шум крыльев надвигающегося безумия.

Есть потомство Каина и потомство Авеля, как вы говорили порою. В великой драме человечества Каин — это противоборство. Вы ведете свое происхождение от Адама по линии Каина, в чьих потомках дьявол продолжал раздувать тот огонь, первую искру которого он заронил в Еву. Среди демонов с такой родословной встречаются время от времени страшные существа, одаренные разносторонним